Выпусти птицу! - Андрей Вознесенский

Лонжюмо

Посвящается слушателям

школы Ленина в Лонжюмо

Вступаю в поэму, как в новую пору вступают.Работают поршни,        соседи в ремнях засыпают.Ночной папироской         летят телецентры за Муром.Есть много вопросов.        Давай с тобой, Время,                  покурим.

Прикинем итоги.        Светло и прощальногорящие годы, как крылья, летят за плечами.И мы понимаем, что канули наши кануны,что мы, да и спутницы наши, –              не юны,что нас провожают и машут лукавокто маминым шарфом, а кто –              кулаками…

Земля,ты нас взглядом апрельским проводишь,лежишь на спине, по-ночному безмолвная.По гаснущим рельсам          бежит паровозик,как будто     сдвигают          застежку на «молнии».

Россия любимая, с этим не шутят.Все боли твои – меня болью пронзили.Россия,   я – твой капиллярный сосудик,мне больно когда –         тебе больно, Россия.

Как мелки отсюда успехи мои, неуспехи,друзей и врагов кулуарных ватаги.Прости меня, Время,         что много сказать                 не успею.Ты, Время, не деньги,          но тоже тебя не хватает.

Но люди уходят, врезая в ночные отрогидорог своих     огненные автографы!Векам остаются – кому как удастся –штаны – от одних,        от других – государства.

Его различаю. Пытаюсь постигнуть,чем был этот голос с картавой пластинки.Дай, Время, схватить этот профиль, парившийв записках о школе его под Парижем.

Прости мне, Париж, невоспетых красавиц.Россия, прости незамятые тропки.Простите за дерзость,          что я этой темы касаюсь,простите за трусость,          что я ее раньше не трогал.

Вступаю в поэму. А если сплошаю,прости меня, Время,         как я тебя часто                 прощаю.

* * * Струится блокнот под карманным фонариком.Звенит самолет не крупнее комарика.А рядом лежит       в облаках алебастровыхпланета –     как Ленин,          мудра и лобаста.

1 В Лонжюмо сейчас лесопильня.В школе Ленина? В Лонжюмо?Нас распилами ослепилибревна, бурые как эскимо.

Пилы кружатся. Пышут пильщики.Под береткой, как вспышки, – пыжики.Через джемперы, как смола,чуть просвечивают тела.

Здравствуй, утро в морозных дозах!Словно соты, прозрачны доски.Может, солнце и сосны – тезки?!Пахнет музыкой. Пахнет тесом.

А еще почему-то – верфью,а еще почему-то – ветром,а еще – почему не знаю –диалектикою познанья!

Обнаруживайте древесинупод покровом багровой мглы.Как лучи из-под тучи синей,бьют  опилки     из-под пилы!

Добирайтесь в вещах до сути.Пусть ворочается сосна,словно глиняные сосуды,солнцем полные дополна.

Пусть корою сосна дремуча,сердцевина ее светла –вы терзайте ее и мучайте,чтобы музыкою была!

Чтобы стала поющей силищейкорабельщиков, скрипачей…Ленин был    из породы распиливающих,          обнажающих суть вещей.

2 Врут, что Ленин был в эмиграции.(Кто вне родины – эмигрант.)Всю Россию,     речную, горячую,он носил в себе, как талант!

Настоящие эмигранты пили в Питере под охраной,  воровали казну галантно,   жрали устрицы и гранаты –эмигранты!

Эмигрировали в клозеты с инкрустированными розетками,  отгораживались газетами   от осенней страны раздетой,    в куртизанок с цветными гривами –эмигрировали!

В драндулете, как чертик в колбе, изолированный, недобрый,  средь великодержавных харь,   средь нарядных охотнорядцев,    под разученные овации     проезжал глава эмиграции –царь!

Эмигранты селились в Зимнем.А России сердце само –билось в городе с дальним именемЛонжюмо.

3 Этот – в гольф. Тот повержен бриджем.Царь просаживал в «дурачки»……Под распарившимся ПарижемЛенин   режется       в городки!Раз! – распахнута рубашка,  раз! – прищуривался глаз,  раз! – и чурки вверх тормашками –рраз!

Рас-печатывались «письма»,раз-летясь до облаков, –только вздрагивали бисмаркиот подобных городков!

Раз! – по тюрьмам, по двуглавымого-го! –Революция игралаозорно и широко!

Раз! – врезалась бита белая, как авроровский фугас –  так что вдребезги империи,   церкви, будущие берии –раз!

Ну играл! Таких оттягивал«паровозов»! Так играл,что шарахались рейхстагив 45-м наповал!

Раз!..…А где-то в начале векачеловек, сощуривши веки,«Не играл давно», – говорит.И лицо у него горит.

4 В этой кухоньке скромны тумбочки,и, как крылышки у стрекоз,брезжит воздух над узкой улочкойМари-Роз,

было утро, теперь смеркается,и совсем из других мировслышен колокол доминиканский,Мари-Роз,

прислоняюсь к прохладной раме,будто голову мне нажгло,жизнь вечернюю озираючерез ленточное стекло,

и мне мнится – он где-то спереди,меж торговок, машин, корзин,на прозрачном велосипедикепроскользил,

или в том кабачке хохочет,аплодируя шансонье?или вспомнил в метро грохочущемослепительный свист саней?

или, может, жару и жаворонка?или в лифте сквозном парит,и под башней ажурно-ржавойзапрокидывается Париж –

крыши сизые галькой брезжут,точно в воду      погружены,как у крабов на побережье,у соборов горят клешни,

над серебряной панорамоюон склонялся, как часовщик,над закатами, над рекламами,он читал превращенья их,

он любил вас, фасады стылые,точно ракушки в грустном стиле,а еще он любил Бастилию –за то, что ее срыли!

И сквозь биржи пожар валютный,баррикадами взвив кольцо,проступало ему Революцииокровавленное лицо,

и глаза почему-то режа,сквозь сиреневую майоликупроступало Замоскворечье,все в скворечниках и маевках,

а за ними – фронты, Юденичи,Русь ревет     со звездой на лбу,и чиркнет фуражкой студенческоймой отец на кронштадтском льду,

папа, это ведь несмертельно?Папа, как ты в годах глухих?Мы родились от тех метелей,умираем теперь от них.

Вот зачем, мой Париж прощальный,не пожар твоих маляров –вижу стартовую площадкуузкой улочки Мари-Роз!

Он отсюда мыслил ракетно.Мысль его, описав дугу,разворачивала парапетывозле Зимнего на снегу!

(Но об этом шла речь в строкахглавки 3-й, о городках.)

5 В доме позднего рококоспит, уткнувшись щекой в проспекты,спит,  живой еще, невоспетыйСерго,

спи, Серго, еще раным-рано,зайчик солнечный через рамушевелится в усах легко,спи, Серго,

спи, Серго, в васильковой рубашечке,ты чему во сне улыбаешься?Где-то Куйбышев и Менжинскийтак же детски глаза смежили.

Что вам снится? Плотины Чирчика?Первый трактор и кран с серьгой?Почему вы во сне кричите,Серго?!

Жизнь хитра. Не учесть всего.Спит Серго, коммунист кремневый.Под широкой стеной кремлевскойспит Серго.

6 Ленин прост – как материя,как материя – сложен.Наш народ – не тетеря,чтоб кормить его с ложечки!

Не какие-то «винтики»,а мыслители,он любил ваши митинги,Глебы, Вани и Митьки.

Заряжая ораторскифилософией вас,сам, как аккумулятор,заряжался от масс.

Вызревавшие мыслипревращались потомв «философские письма»,в 18-й том.

* * * Его скульптор лепил. Вернее,умолял попозировать он,пред этим, сваяв Верлена,их похожестью потрясен,

бормотал он оцепенело:«Символическая черта!У поэтов и революционероводинаковые черепа!»

Поэтично кроить Вселенную!И за то, что он был поэт,как когда-то в Пушкина – в Ленинабил отравленный пистолет!

7 Однажды, став зрелей, из спешной               повседневностимы входим в Мавзолей, как в кабинет               рентгеновский,

вне сплетен и легенд, без шапок, без прикрас,и Ленин, как рентген, просвечивает нас.

Мы движемся из тьмы,          как шорох кинолентин:«Скажите, Ленин, мы –          каких Вы ждали, Ленин?!

Скажите, Ленин, где победы и пробелы?Скажите – в суете мы суть не проглядели?..»

Нам часто тяжело. Но солнечно и страстнопрозрачное чело горит лампообразно.

«Скажите, Ленин, в нас идея не ветшает?»И Ленин отвечает.

На все вопросы отвечает Ленин.

1962–1963

«Авось!»