Ольга и Константин - Артур Макаров

Речушка Торопка впадала в озеро Глубокое, а неподалеку от заросшего тростником устья через нес был перекинут неширокий мост.

Подъезжая к нему со стороны центральной усадьбы колхоза, Одинцов издали увидел грузовик на той стороне, чьи-то фигуры подле, людское шевеление на самом мосту и даже в воде, возле деревянных опор настила.

— Что бы это там, Алексей? — спросил шофера. — Машина вроде наша…

— Ага, долгушинский «газон», — подтвердил водитель с пухлым лицом, истомленным постоянной сонливостью. — Помните, нам еще трактор из Тимонина встретился? Верно, он мост чуток проломил, а «газону» никак… Ну, точно, чинят, сердешные. Обождем маленько, как раз и управятся.

— Да уж ты лишний раз не пошевелишься, деятель, — сердито фыркнул председатель, вылезая.

И дверцей хлопнул наотмашь.

А подойдя ближе к реке, увидел такую картину: рыжий детина, чей обнаженный мускулистый торс отличался обильной порослью черного и курчавого волоса, легко внес на мост несколько толстых свежесрубленных жердей и теперь пристраивал их, заделывая пролом. Руководил работой на незнакомом Одинцову языке усатый пожилой дядя, а под мостом, по пояс в воде, помогали прилаживать жерди еще двое чернявых, тоже голые по пояс.

У машины на той стороне покуривал Долгушин, рядом стояли две разного возраста женщины, и председатель, бочком, осторожно обойдя трудившихся на починке моста, подошел к «газону» и тихо спросил:

— Это кто же такие будут, Петя?

— А это к Косте родичи едут, — расплылся Долгушин. — Как я понял — форменное знакомство с Ольгой устроить хотят, ну и погулять в честь этого дела… Ты в кузов глянь, Павел Егорыч, обомлеешь, сколько там всякого!

— Так-та-ак, — Одинцов заулыбался, намерился было подойти к женщинам, но снова насупился. — Погоди… А с мостом что?

— Его, видно, трактор проломил… Хорошо, топор всегда при мне, они ребята хваткие, взялись семейно, я думаю — скоро оборудуют.

— Ну да, ну да, — сообразил председатель, поглядывая то на мост, то на Долгушина. — Гости, значит, справятся, а ты покуришь пока… А ну, брось папиросу! Бросай, тебе говорят!

— Да вы что, Павел Егорыч?

— А то, что бери у них топор и сам пошевелись! И моего толстомордого к делу приставь, раз и у того стыда нету!.. Я щас познакомлюсь и тоже приду.

— Так они уже… — начал было Долгушин.

— Ступай, говорю! — грозно прикрикнул Одинцов. И, когда тот пошел-таки к работавшим, сам приосанился и, подойдя к женщинам, сказал: — Милости прошу, здравствуйте! Это для нас большая радость вас видеть. Лично я как председатель приветствую с душой. — И протянул руку старшей. — Одинцов, Павел Егорович, рад знакомству!

Солнце уже давно ушло за темный, неровный край силуэта дальнего леса на той стороне озера, в лощинах слоями повис туман.

Сокращая путь, Ольга взяла напрямик, через заросшую кустами низину, и, когда опять выбежала на дорогу, подол платья намок от росы и лип к ногам.

Здесь, на росстанях, одна дорога уходила в нешироко расступившийся лес и вела в Тимонино, а другая полями извивалась к Палицам. До Палиц было не слишком далеко, оттуда слышался доносимый легким ветром лай собак. Ольга стояла и не знала, куда теперь направиться.

Наконец решившись, пошла все быстрее и быстрее в сторону Палиц, по в лесу глухо рыкнуло раз и другой, и вскоре рокот выровнялся, приближаясь. Шел трактор.

Снова взяв напрямую, она перебежала на дорогу к лесу, и оттуда навстречу ей, лязгая гусеницами, выкатилась сильно залепленная грязью тяжелая махина. Ольга взмахнула рукой, и трактор остановился.

— Ты куда, Ольга Алексеевна? — выглянувший из кабины Семен Журавлев сунулся обратно, заглушил мешающий слышать грохочущий мотор и спросил: — Куда бежишь, говорю, случилось что?

— Ох, и не знаю куда, Сеня, — призналась она, оправляя сбившуюся на коленях юбку. — Ты Костю не видел? Мне бухгалтерша с конторы сказала — он утром расчет взял, да чистый пиджак его дома, а самого нигде не сыскать… И машины в гараже нету.

— Да-а, вопрос… — Журавлев вроде сочувствовал, а глядел как бы мимо женщины. — Я так понимаю, что на машине он не должен в свои края укатить: она имущество чужое, дело неприятностью обернется. Хотя мужик горячий, не отымешь!

— Так и я про то! — Лицо у Ольги было отчаянное. — И выходит, я кругом виновата, раз обидела зря человека… Родичам его в глаза глядеть стыдно, все обещаю: вот приедет, вот уж вернуться должен, а его нет и нет!

— Погоди, это каким же родичам? — Журавлев пригляделся внимательней.

— Да его, Константина! Ведь они ко мне знакомиться приехали, своего полон дом навезли, соседей велели позвать, гулять собралися… А Кости нету!

— Гуля-ать? — Журавлев радостно осклабился. — Ну, тогда виноват, Ольга Алексеевна, покривил душой, придержал язык… Я ж думал, у вас все, отрезано намертво! А Костя, как последний рейс отъездил, так в Тимонине шоферов из бригады собрал и прощальную гастроль с ними дает. Не надо, говорит, мне ничего, что здесь заработал, все с вами прогуляю… Стой, ты куда? Может, подвезти тебя?

— Что же ты молчал? — обернулась уже отбежавшая Ольга, и лицо у нее было и гневное и радостное. — Столько времени с тобой потеряла, чухламон!

И скрылась в темном проеме меж тесно стоящих стволов.

— Ла-адно, — взялся за рычаги повеселевший тракторист. — Этаким лётом ты быстрей меня будешь… Ну-ну, скотинка железная, трогай!

Вечер насел на Тимонино густыми сумерками, в домах засветились окна.

В одном из домов расположившийся у телевизора хозяин с насмешливым интересом следил за действиями балетной пары, комментировал благосклонно:

— Он-то здоров, гляди, а у ней в чем душа держится, до того испереживалася вся от такой музыки… А одета! Да-а-а, просто интересно даже!

Хозяйка, доубирая со стола, искоса и неодобрительно поглядывала на голубой экран и заинтересовавшегося мужа.

— Да не ломай, не ломай ты ее, оставь к ночи! Ты глянь, глянь, как он ее!

— И чего разный срам смотреть, будто путного кино показать не могут! — в сердцах рассудила женщина и пошла из дому.

Спустившись с крыльца и выйдя за ограду, села на лавчонку у калитки, и как раз Ольга Морозова шла краем разъезженной деревенской улицы. Лесная дорога отняла немало сил, так что шла она медленно.

— Никак, Ольга? — пригляделась сидевшая на лавочке. — Вечер добрый… Ты к нам зачем? Небось, своего ищешь?

— И тебе вечер добрый, Надежда, — кивнула Морозова, подходя. — За своим, верно. Только чего его искать… Слышишь, как он мне голос подает?

От противоположного края деревни, и правда, доносилась невнятная песня.

— Тама они, та-ам, — подтвердила Надежда, отчасти дивясь ее благодушию. — Уж давненько гуляют. Широкий у тебя мужик, я так скажу, а ты хочешь — радуйся, хочешь — слезы лей. Ну всех угощает!

— А он всегда так.

Ответ опять-таки поразил беспечностью и, не выдержав, Надежда спросила с завистливым любопытством:

— Не боязно в пашу пору снова жизнь начинать, Олюша?

— Да я словно и не жила еще, — улыбнулась Морозова. — Будто только готовилась начать, да все недосуг был, то одно, то другое исполнять приходилось, чтобы как у всех складывалось. А теперь самое мое началось… Ты прости, пойду я.

— Иди, иди, — вздохнула Надежда. — Поспешай, раз так все у тебя.

Загулявшая компания расположилась на краю березовой рощи и была в том состоянии, когда жизнь кажется лишенной забот, исполненной высокого смысла и приятной во всех отношениях. И что самое главное — компанией верховодил любезный всем человек, а стало быть, не было в помине никакого размежевания и сопутствующих ему неурядиц.

Все пели.

Пели, может быть, не одну и ту же песню — во всяком случае, слова не- всегда совпадали, — но одушевление и старания были дружными.

— Стойте, дорогие, — прервал сложные рулады Константин. — Давайте сначала. И здесь ты и ты тяните низко: э-э-э-эй! Поняли?

— Ага, поняли, — готовно кивнул Долгушин. — Э-э-э-эй!

Андрей Соколов, попытавшись серьезно нахмуриться, тоже протянул:

— Э-э-э-эй!

При этом голова его не поднималась, а отчего-то все больше свешивалась.

— А мне — как? — с некоторой обидой на невнимание к его данным спросил Сергей Абросимов. — Уж я постараюсь.

— Ты хорошо стараешься, только громко очень, других совсем не слышно… У тебя бас красивый, его осторожно надо в дело пускать, понемногу. Понял?

— Ну да, я тогда воздуху поменьше набирать стану, — согласился Абросимов. — И отсяду еще.

— Вот-вот, это очень правильно будет, — одобрил Константин. — Ну, начали. — Он поднял руку и тут увидел подходившую Ольгу. — Нет, видно — кончили…

Он вздохнул и как стоял па коленях, так и приблизился к ней и поднял лицо.

— Сердишься, да? Понимаешь… Э, чтобы поняла, как вышло, рассказать надо. А ты разве дашь рассказать? Ты меня слушать не можешь, совсем не веришь, даже видеть не хочешь. Я уехать решил, а уезжать никак не могу!