День, когда я стал настоящим мужчиной (сборник) - Александр Терехов

Я бросился следом:

– У меня разойдется шов! Кишки выпадут! Да я и здоровым не подтягивался больше шести раз. Я не смогу десять! – обгонял и поднимал свитер – вот. – Я могу умереть.

– Сегодня последний день, – тихо и бесстрастно рассуждала сама с собою Света, – или – зачета нет, сессия не сдана.

– Светлана Михайловна, пожалейте, – бегал я вокруг, всплескивая руками. – Я вас очень прошу, ну, один-единственный, самый разъединственный разик, я просто… у-мо-ля-ю!!! – и вдруг заметив, что все бросили бегать и разминаться и – столько радостных лиц вокруг! – я вздохнул. Подошел к турнику. Примерился.

Подпрыгнул и повис.

И подтянулся – десять раз.

На!!! Получила?!

Света даже не подняла головы, так, мимоходом, что-то пометила в бумагах – жирной «галочкой».

…Я давно не бывал в тех местах, а в этом сентябре в три часа ночи ехал за «скорой», что везла в Морозовскую больницу маленькую дочку с женой, – три месяца не садился за руль, только прилетели с моря, ненавижу Морозовскую.

Прошелся вдоль платных боксов: имя, диагноз. Знакомых нет. Отовсюду раздавалось мяуканье детей, «тихо! не сопротивляйся врачам!», в коридор выглядывали голоногие мамы с опухшими лицами, в бесплатной палате, обхватившись руками, сам себя убаюкивал детдомовец.

Медсестра шла за мной по пятам:

– Вы останетесь ночевать?

– Это зависит от того, что у вас на завтрак.

Она искренне удивилась:

– А почему это?

Ночной дорогой меж больничных корпусов (и в каждом окне прижимала к себе младенца Богоматерь) я вышел за ворота мимо будки охраны – судя по телевизионным отблескам, в будке кто-то жил, вернее, был; не разобрался с поворотом и выехал на трамвайные пути, пришлось возвращаться по Шаболовке, а дальше, как по запаху, – путем двадцать шестого трамвая по гнутым переулкам, машину трясло на трамвайных плитах, пока не съехал наконец на Загородное; начали попадаться влюбленные пары, одна девушка несла на плечах доисторически наброшенный пиджак; вовремя свернул на Шверника и остановился напротив общежития – не смог почему-то выйти из машины, даже прямо взглянуть защипавшими (просто за дочку переволновался) глазами, так, косился на особенные окна, где что-то (так думает каждый) все-таки осталось от меня.

Общага парусом торчала в ночи, горели десятки окон, свободные от штор, и на каждом этаже целовались влюбленные пары, кому не повезло опуститься на свободные кровати работающих в ночь соседей.

Я почувствовал острейшую, обжигающую зависть.

Я твердо знал, что самое важное и лучшее на свете происходит сейчас за этими неспящими окнами. Конечно, это глупость и заблуждение, я получил всё, о чем мечтал и не мечтал. Но московская прописка и квартира в собственности ничего не могли изменить – мне невероятно сильно хотелось вон туда.

Идут годы, старшая дочь моя Алисс поступила в университет, где готовят будущих официанток со знанием испанского и каталонского языков, и бывают дни, когда после занятий Алисс дожидается старик отец, и тогда почтенная и величавая старость прогуливается об руку с наивностью первоцветения юности, и так уморительны, так смешны мне жалобы Алисс на физкультуру:

– Почему ты всё время смеешься? Ты не представляешь, как она непонятно объясняет: бежишь до штрафной, пас до диагонали, она возвращает, в кольцо, она снимает, спиной назад, пас, забивает, полный круг – поехали! Я не понимаю ни слова…

– Милая моя девочка, какая же ты у меня еще маленькая…

– А знаешь, как ругается? Говорит: сейчас как врежу! Китайцу сказала: ты что, мало каши рисовой ел? Прекрати немедленно смеяться!

– Ох, не могу, ты просто еще не знаешь, каких действительно страшных испытаний может быть полна жизнь, какие страдания выпали твоему отцу…

– И с бретельками не разрешает. Это, говорит, не спортивная форма! Чуть что: закрой рот. Мне всё время кричит: подаешь безобразно, ноги не сгибаешь, больше не возьму в первый состав, – а как подам хорошо и все мне хлопают – упорно смотрит в журнал.

Глаза Алисс пылают возмущением, а я отворачиваюсь и прикусываю губу, чтобы не расхохотаться в голос: дети…

– Говорю ей: Светлана Михайловна…

– Надо же, Светлана Михайловна. И мою так звали – вот забавное совпадение. Моей, должно быть, лет девяносто, навряд ли жива…

– Сказала, что двадцать лет отработала на журфаке.

Я остановился, вернее – у меня отнялись обе ноги и язык, здания и деревья сдвинулись и поплыли вокруг, а я не мог шелохнуться, чуя стремительное падение температуры тела и примерзание языка к зубам:

– Ты, надеюсь, о, ради всех святых, Алисс, ты не…

– Я говорю: мой папа там учился.

– О боже!!! Ты ведь не называла фамилии?!

– Сказала. Она так пожала плечами: смутно помню.

– И она… Где-то рядом?!

– Ну, может, выйдет сейчас. Может, нет.

Я оглянулся: до Вернадки бежать далеко, и местность открытая – крикнет в спину; Ломоносовский скрывает забор, прутья частые, не протиснусь, даже если разуться и куртку скинуть; залезть под строительный вагончик и лечь мордой в снег? – но тут крутятся собаки, начнут лаять или подлезут понюхать или лизнуть; прыгнуть в траншею теплотрассы и пробежать по трубам? – да там глубина три метра – я не вылезу, времени нет. Я перебежал дорогу и присел за машину, запорошенную снегом: ладно, ладно, отобьемся; Алисс пришла за мной следом, у нее были испуганные глаза:

– Папа, что с тобой?

– Зачем было говорить про меня?! Сказала бы – сирота! Да сядь и не высовывайся! Тихо!

– Она же сказала, что смутно помнит…

– Света тебе еще и не то скажет! Знаю я все эти подходы… Ха! Но тут ей ничего не обломится, – я зачерпнул горстку снега и бросил в рот, вода есть, не пропадем.

– Прошло столько лет… Что она тебе может сделать?

– Светлана Михайловна может всё! Скажет: чего пузо наел? Даю месяц, чтобы десять кило сбросить. Чего сутулый? Небось не плаваешь и спина болит? А когда мне плавать? Карта в клуб есть, но, кажется, просроченная. А Света обязательно проверит! Никогда больше не подойду к «Университету», никогда больше не поеду по красной ветке! Во попал…

– Бедный папа, – Алисс с тревогой наклонилась ко мне и погладила мои волосы, – всё уже кончилось, всё уже прошло, ничего этого больше не будет…

– Нет! Будет! Ничего не кончается. Плавать я буду. Хотя бы на море – до буйков и назад. Велотренажер можно купить. Жрать поменьше… Я видел в интернете – шесть минут в день, и кубики накачать можно. Никаких тренажеров, только диван. Свете меня не взять! Тихо. Кажется, идет, – и мы замерли, склонившись головами друг к другу.

Цифры

Я ткнул кнопку-пуговицу на стене ювелирного магазина на Солянке, сказал незримой, сиплой и всевидящей «охране», куда я, и потопал по крутой лестнице вверх под крышу, огибая азиатов, стоявших очередью в «фотографию», разместившуюся в нише размером с обувную коробку.

За стойкой сидели две девушки. Мне уже пора таких дам называть девушками.

Одна – такая бледная, словно ее за ногу приковали цепью к отопительной батарее и не выпускают на улицу за долги. Вторая как-то переборщила с выщипыванием бровей – каждая ее бровь изгибалась дважды.

Я вынул из боевого товарища, из своего верного «е-девяносто» цвета «мокрый асфальт», треснувшего от встречи с сухим бетонным полом, сим-карту и опустил инвалида девушкам под нос – между одноразовых стаканов с кофе и долек шоколада, расчлененных на фольге.

– Ну, оставляйте. Ну, через неделю… А чо, мы разве такие берем?

– Я же звонил! Час назад! Вы же сказали: запчасти в наличии! Диагностика – пятнадцать минут! Ремонт – в присутствии клиента!!!

Как всегда. Звонишь в одно место, приезжаешь в другое.

Бледная вздохнула, нехотя поднялась и унесла инвалида за медсанбатовскую ширму, «Тимур, ну посмотри…», вторая заполнила квитанцию: «трещ. корпуса, не раб. монитор».

– Фамилия. И контактный телефон.

Рука нелепо, сама по себе дернулась вернуть из кармана сим-карту. Какой-нибудь номер.

Какой?

Она взглянула на мой правый безымянный, откуда пускает безнадежные лучи поцарапанный золотой маяк, «черный ящик» сбитого свободно летательного аппарата: «Может быть, телефон жены?». Не знаю наизусть. На 09 кончается. Или на 089. Что на 9 – точно. «Или домашний?» Я бодро начал: 8499, с более-менее устойчивой 7 спустил ногу дальше, но последующие ступеньки не просто тонули во тьме… Их не существовало. «Хорошо, ну хоть чей-то номер!» Я почуял, как здесь жарко. Ничей. Всё, что помнил, – бывший домашний и телефон тетки в Белгородской области с кодом города, вместо 0 надо 4. «Может быть, номер своего мобильного?» Его-то помню. Но плохо помню. Путаю последние четыре цифры. Путаю между неправильным и тоже неправильным. Уже дал два газетных объявления с двумя по-разному неправильными номерами. Идиот.

Я растерянно молчал.

Девушка посоветовала:

– Глицинчику попейте. Для нервов. Я тоже пью. Чтоб не переживать, что резко вес набрала. После гормонального сбоя, – она показала свою беду: просунула ладони под огромные груди и трижды с усилием приподняла их и опустила, глядя мне прямо в глаза, – во какие стали.