Мое милое детство - Клавдия Лукашевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это ужас! — вскрикивает тетя Саша. — Наверно, папенька опять мальчишек через окно перетаскивает…
В кабинете все затихало и некоторое время длилось молчание. Затем опять слышался взрыв приглушаемого смеха.
Тетя Саша начинала сердиться.
— В собственной квартире покоя нет… Вечно шум, гам, визг, смех…
— Ты бы пошла пройтись, — слышался голос дедушки.
Бабушка выходила из кухни и вступалась:
— Сашенька, оставь отца… Ведь сегодня праздник… Ему одна радость — забавляться с его ребятами.
Действительно, дедушка перетаскивал к себе своих уличных гостей через окно. Иногда они задевали за что-нибудь и производили грохот. Иногда дедушка сам смешил их рассказами… И в кабинете слышались веселые взрывы детского смеха. Как нам хотелось туда!.. Но тетеньки не пускали. «Барышням неприлично заниматься с уличными мальчишками», — говорили они.
Когда же тетушки по праздникам уходили гулять, бабушка нарезала полную тарелку мяса, ветчины или колбасы, накладывала груду хлеба, иногда и булок и, точно стесняясь чего-то, робко входила в кабинет дедушки.
— Вот, Костенька, угости своих ребят…
— Спасибо, тетенька… Спасибо! — пробегал шепот между детьми. Они радовались и жадно смотрели на угощенье. Все это были полуголодные, бедно одетые, босоногие обитатели подвалов и чердаков.
Дедушка, взволнованный, выходил за бабушкой в темненькую прихожую и здесь крепко обнимал и целовал ее.
— Ах ты, моя верная подруга!
Больше нельзя было порадовать дедушку, как сделать что-нибудь для его мальчишек, побаловать их, приласкать, накормить…
— Они ведь несчастные… Ни света, ни радости, ни ласки не видят… Всегда голодные… Люблю я таких ребят… — говаривал дедушка.
А бабушка — его верная подруга — это знала хорошо. Когда тетеньки уходили гулять, особенно — исчезала из дома тетя Саша, она всегда входила в кабинет дедушки и непременно несла туда тарелку с едой или с незатейливыми сладостями для «босоногой команды».
Старушка входила на кухню умиленная, особенно после ласки дедушки. Мы видели слезы на ее глазах. Обращая взор то к кабинету, то к нам, она говорила:
— Голубчик мой!.. Сам-то чист душою, как дитя… Уж если сделать что для его мальчишек — больше радуется, чем для себя…
— Бабушка, откуда же у дедушки столько мальчиков?
— Это все беднота василеостровская… Знают, что он их любит, жалеет, прикармливает, учит… Вот и рвутся к нему…
— Чему же он их учит?
— Всему хорошему… И заступается за них… Да вот подрастете, сами поймете своего дедушку.
И мы, действительно, позже поняли его, и оправдали эту его слабость, которую так осуждала тетя Саша, — слабость чистой, глубокой души ко благу другого.
Хорошо, кому это дано Богом… Для того и жизнь полна и интересна. Для этого не надо, оказывается, иметь ни много свободного времени, ни богатства, ни уменья. Надо только иметь живую, отзывчивую душу…
* * *Мои воспоминания о сером домике были бы не полны, если бы я не упомянула еще об одном обитателе — о Дуняше.
В то время это была молодая деревенская девушка, друг и участница проказ нашей мамы и ее любимица… Они вечно о чем-то шептались. Дуня готова была в огонь и в воду пойти за свою любимую «боярышню»… Она всегда говорила: «боярышня», «боярин», «боярыня». Вскоре Дуня перешла на житье к нам и прожила в нашей семье более 50 лет.
Дуня поступила к бабушке прямо из деревни, лет 15–16. Это была черноглазая веселая хохотушка, очень наивная и глуповатая. Ее грубый голос, неожиданные взрывы хохота раздавались весь день. При этом она пересыпала свой смех своеобразными возгласами:
— Ахти-тошеньки! Мати, светы мой! Ай да уморушка! Угомону нетути!
Тетю Сашу она постоянно выводила из себя. Действительно, она до глубокой старости сохранила этот раскатистый, грубый, неожиданный смех, похожий на возгласы: «Ги-ги-ги! Го-го-го!».
Дуняша была усердная, сильная, выносливая работница. С улыбкой, охотно, беспрекословно она делала все, что ей приказывали. Могла работать, не покладая рук, целые дни. За это, вероятно, и дорожила ею бабушка.
Но ее наивность доходила часто до смешного… Долго она путала, перевирала, смешила всех и особенно нас. Пошлют ее за мясом. Она влетит в часовой магазин, расхохочется, оглянется удивленно, увидит, что кругом часы, и все-таки крикнет:
— Давайте скорее мяса на котлеты…
Ну, конечно, все приказчики над ней смеются.
Пришла она раз в зеленную и, предварительно расхохотавшись, сказала:
— Посылайте скорее к нам Сергея и Петрушку!
Вышло недоразумение. Оказывается, ее послали купить сельдерей и петрушку.
Или, чуть не усмотришь за ней, она что-нибудь напортит, натворит беду от усердия.
— На месте маменьки я бы эту деревенскую дуру и часа не стала держать, — постоянно говорила тетя Саша.
Но в нашей старинной, патриархальной семье как-то развилось особое чувство привычки и привязанности. Все привязывались к квартире, к мебели и ко всем неодушевленным вещам… А уж к людям — нечего и говорить. Торговцы разные: татарин с халатами, мороженщик, селедочница, грибник и другие ходили к нам десятки лет… Мы знали их детей, внуков, обстановку жизни, интересовались их судьбою и делились, чем могли. Прислуга жила у нас почти всегда до смерти и становилась членом семьи.
VI. Наш добрый гений
Утренний рассвет зимнего дня уже пробился через синеватые шторы нашей детской.
Как хорошо просыпаться рано утром, — когда каждый день приносит какую-нибудь радость. Но еще отрадннее, не открывая заспанных глаз, знать наверное, что тебя сторожит чья-то неусыпная любовь, чувствовать, почти осязать чье-то дорогое, заботливое присутствие.
— Няня… Нянечка… Ты здесь? Ответ всегда один и тот же:
— Здесь, мое золотце!
Опять закрываешь глаза… Хочется, чтобы она заговорила, начала будить… Хочется услышать звуки ее тихого ласкового голоса… Еще потягиваешься, еще нежишься, хотя не видишь, но чувствуешь, что над тобой склоняется голова дорогой старушки в белом чепчике. Нянечка улыбается… Просыпаешься с ее приветом и засыпаешь с ее благословением. И так всегда, всегда…
Няня нагнулась, смотрит на меня с нежностью, гладит по голове, по спине и ласково приговаривает:
— Вставай, моя Беляночка, мое сокровище. Уже светло… Вставай. Саламата готова… Вон и Лидинька, моя птичка, потягивается. Вставайте, детушки… Долго спать вредно.
— Няня, можно сегодня не есть саламату? — сонным голосом спрашивает сестра и приподымается на своей кровати.
— Нельзя, милушка. Саламата сладкая, вкусная.
— Я не люблю саламату… Она такая тягучая, противная.
— От саламаты вырастите здоровые, румяные, красивые…
— Лучше дай каши… — позевывая, говорит Лида.
— Всего дам… Только вставайте скорехонько да умывайтесь белехонько.
Няня поднимает штору. Яркий свет врывается в нашу детскую, комната у нас маленькая, узкая. Мебели мало, много образов. И перед ними всегда теплится лампада. Тут же стоит наш старый любимый кожаный диван. На нем спит няня, на нем мы играем… Но больше всего любим сидеть по вечерам с няней, иногда с тетей Манюшей и слушать их рассказы…
Няня нас торопит: у нее так много дела.
— Скорее, скорее, мои ласточки! Мне недосуг… Сами знаете, сколько дела… Дело ждать не станет.
Действительно, вся жизнь старушки — это безустанный труд, заботы и хлопоты о нас, о нашей семье… Она работала с утра до ночи: убирала комнаты, стряпала, шила и не гнушалась никакой работой: стирала белье и даже мыла полы.
— Нянечка, а гулять мы пойдем?
— Пойдете с маменькой за провизией… Погодка ясная, хорошая…
— А куклу шить будешь?
— Буду, буду… Коли время урву… Сошью… Вот кончу уборку…
— Ты мне обещала, няня, сшить с длинными волосами и с черными глазами, — говорит Лида.
— Сошью тебе такую красавицу, точно в сказке…
— Нянечка, а вечером расскажешь сказку?
— Расскажу… Уберусь на кухне — и расскажу…
Утром стараешься как можно больше взять с няни обещаний… И только после этого начинаешь одеваться и умываться…
Няня стоит тут же. Умывание не особенно приятно. Няня такая требовательная и все наставляет: «Ушки мой хорошенько. Дайкось шею я сама потру… Головку надо гладенько частым гребешком причесать».
Няня целый день нас учит уму-разуму, наставляет… Никогда она не крикнет, не забранит… Только «поворчит» немного, как говорит мама.
Утром мы помогали старушке убирать нашу маленькую квартиру, мыли с ней посуду или ухаживали за цветами. У нас, как и у дедушки, на каждом окне стояли отросточки. Папа и няня очень любили цветы и умели хорошо их выращивать.
