Бабочка в ладони - Александр Ткаченко

Счастье как — насыщенная гордость! Бедный Печорин… Если бы он только знал, что гордость в принципе ненасыщаема и никогда не удовлетвориться тем состоянием, в котором находится человек, сколь бы высоко он не вознесся. По учению Церкви, нет более страшного нарушения закона любви, чем гордость, медной стеной отделяющая человека от всего мира, от других людей и от Самого Бога. Чтобы убедиться в истинности этого утверждения, достаточно просто перечитать страшные строки из дневника Печорина, приведенные выше.

Ну а неутомимый охотник за денежными знаками, Остап Бендер, лишил себя способности к любви иным методом, правда, не менее разрушительным, чем блуд или гордость. На что же этот симпатичный литературный герой потратил весь пыл своей энергичной натуры, куда употребил таланты, которыми так щедро наделили его авторы? Об этом, лучше всего сказал сам Великий Комбинатор в претенциозной эпитафии самому себе: «Он любил и страдал. Любил деньги и страдал от их недостатка». Вполне откровенный и точный диагноз. Любовь к деньгам в христианской традиции носит название сребролюбия. А о том, какую разруху производит сребролюбие в душе человека прямо сказано в одном из посланий апостола Павла: А желающие обогащаться впадают в искушение и в сеть и во многие безрассудные и вредные похоти, которые погружают людей в бедствие и пагубу; ибо корень всех зол есть сребролюбие, которому предавшись, некоторые… сами себя подвергли многим скорбям. (1 Тим 6:9-10)

В эту короткую цитату полностью укладывается вся трагикомическая история Остапа Бендера. История человека, который в погоне за деньгами растратил свои многочисленные способности и энергию молодости, не создал семьи, не приобрел друзей… И даже деньги, которые он, в конце концов, сумел получить, не согрели его душу и не принесли счастья. Потому что не может стать счастливым тот, кто не способен любить.

Конечно, все эти герои не более, чем плод писательской фантазии. Но ведь в том и притягательность настоящей литературы, что в рассказе о вымышленных героях она показывает нам такие состояния человеческой души, на которые уже вполне реально отзывается наше сердце, наша совесть, наш жизненный опыт. И если быть с собой до конца честным, то многое из того, что лишило любви Онегина, Печорина и Остапа Бендера мы в той или иной мере найдем и в своей жизни.

Как животное, или — как Бог?

«Нет попутного ветра кораблю, который не знает, в какую гавань он хочет приплыть», — писал Монтень. К сожалению, этот тезис как нельзя более уместен в разговоре о любви, когда под этим словом подразумевается все, что угодно: бурная страсть, физическое влечение, мимолетная симпатия или просто какое-то неопределенное томление в душе. Учиться любви, имея о ней столь смутные представления, такой же неблагодарный труд, как — разгадывать кроссворд, в котором отсутствуют не только ответы, но и вопросы.

В целом, слово «любовь» ассоциируется у современного человека с некими бурными переживаниями, радостью или слезами, трепетом и замиранием сердца, одним словом — с сильным эмоциональным волнением.

И действительно, тот, кто хоть однажды был влюблен, знает это состояние, когда в любимом человеке вдруг сосредотачивается весь смысл твоего существования. Но куда же девается это волнение страсти спустя некоторое время, иногда совсем непродолжительное? Почему так часто со скандалом делят имущество муж и жена, которые еще совсем недавно жить не могли друг без друга?

Жизнь очень сложная штука, но все же, наверное, не последнюю роль в таких разочарованиях и семейных драмах играет как раз неправильное понимание людьми важнейшего вопроса: что такое любовь?

Ведь если понимать любовь как — эмоцию, то неизбежно придется признать, что, подобно всем прочим эмоциям, она очень изменчива, неустойчива, и зависима от множества внешних и внутренних факторов нашей жизни. Не выспался — и уже не до высоких чувств. Переел — снова не до них. Пасмурная погода за окном, больной зуб, случайно сказанное слово, косой взгляд, падение уровня сахара в крови — все эти вещи, и великое множество других, здесь не названных, постоянно влияют на наши эмоции. И если ставить свою любовь к ближнему в зависимость от многообразных обстоятельств жизни, то сохранить такую любовь-эмоцию окажется невероятно трудной задачей.

К тому же, подобная любовь обладает одной не очень симпатичной характеристикой: нам свойственно испытывать ее либо к тем, с кем хорошо нам, либо к тем, кому хорошо с нами. Но стоит даже такому, приятному нам человеку выразить хотя бы легкое недовольство в наш адрес, как тут же вместо любви к нему в душе вспыхивают совсем другие чувства. А уж если мы узнаем, будто этот человек сделал нам какую-нибудь откровенную гадость — тут уже только держись! Тогда начинается такая «любовь», которая для несчастной Бесприданницы заканчивается криком «так не доставайся же ты никому» и пулей в сердце, для пылкой Кармен — ножом в груди, а для Дездемоны — смертью от рук ревнивого мужа. В общем, с любимыми, которые вместо удовольствия начали доставлять неудобства, очень часто все происходит по схеме известной фольклорной истории, когда некий хозяин любил свою собаку лишь до тех пор, пока она не съела у него кусок мяса. Можно было бы, конечно, списать все эти печальные события на бурную фантазию драматургов, да вот беда — реальные уголовные хроники всех газет мира во все времена переполнены подобными трагедиями.

Именно такую любовь-чувство Христос решительно отвергает, говоря ученикам: …если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? (Матф 5:46) Правда, ссылка на загадочных «мытарей» может показаться современному невоцерковленному читателю малоубедительной и непонятной. Но этот же принцип отношения к окружающим нетрудно увидеть на примере… животных. В самом деле: если кошку ласкать по шерстке, она жмурится, урчит от удовольствия и, безусловно, нас любит. Но стоит лишь попытаться гладить ту же кошку против шерсти, как от ее благодушия не останется и следа, а вместо кошачьей любви мы получим возмущенное шипение, исцарапанные руки и хороший урок на будущее.

Любовь-эмоция почти не отличается от рефлексов животного. Поэтому, нормой человеческой любви Христос объявляет нечто неизмеримо более высокое и требующее от людей существенного волевого и нравственного усилия: Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. (Матф 5:43–45)

Но любить своего врага, руководствуясь эмоциями, уже не получится, поскольку эмоции эти будут прямо противоположными любви. И здесь кроется одно из главных отличий любви христианской от всех прочих ее пониманий и трактовок: евангельская любовь обязательно предполагает жертвенность. А жертвой в данном случае может стать сознательный отказ как раз от тех самых, естественных человеческих чувств неприязни и отвращения, которые мы обычно испытываем к своим врагам. Занятие это нелегкое и даже болезненное, но ведь и цель его безмерно высока: уподобиться в любви уже не животному, но — Богу.

Синдром расширенного эгоизма

Ну вот, похоже, и найдены нужные слова: любовь — как жертвенность, способность к самоотдаче. Казалось бы — вот оно, христианское понимание любви! Но и тут нас подстерегают скрытые опасности. Оказывается, жертвенность вполне возможна и при отсутствии любви к ближнему. Не зря ведь апостол Павел предостерегает христиан от подобного перекоса в восприятии Евангелия: …если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. (1 Коринф 13:3)

Возникает закономерный вопрос: а что же, собственно, может стать для меня причиной самопожертвования, если не моя любовь к ближнему? Ответ на это — тема для отдельного большого разговора, поэтому ограничимся здесь лишь одним его аспектом, который можно было бы условно назвать — синдромом расширенного эгоизма.

Дело в том, что, вкладываясь в объект своей любви, отдавая ему силы, время, жертвуя ради него какими-то удовольствиями, человек потихоньку начинает любить в нем именно этот свой вклад, или точнее — себя самого в любимом. В итоге получается такая вот расширенная любовь к себе, пусть даже в нее будут включены мой муж, или моя жена, мои дети, или моя собака. Но в центре подобного отношения всегда будет этот злосчастный общий знаменатель — «мое». Такая любовь может превратиться в гордость, отделяющую нас и наших любимых от остального мира, и уничижающую все, что находится за этой границей.