Поклажа для Инера - Агагельды Алланазаров

– Мам, купи нам ляльку… Вон, соседи-то себе купили! А я тоже хочу такую поняньчить!.. Ага! Какой хитрый нашелся, я сама буду нянчить… Нет я!.. Нет я!

И начиналась совершенно серьезная ссора с совершенно серьезными слезами из-за несуществующей “ляльки». Старшая гелнедже чаще всего приходила усталая. И у нее уже сил не было разбираться в этих спорах. Она лишь старалась как можно больше успеть по хозяйству, а ребятам… ответит разок-другой невпопад. А то и вовсе – прикрикнет строго:

– Ну-ка, ступайте отсюда… горе мое! И без “ляльки»-то голова кругом…

Часто целые ночи напролет я не мог заснуть… Без работы, вообще без всякого дела я особенно сильно тосковал по старшим братьям, по отцу. Иной раз я так ясно представлял, что вот они все собрались… и тогда чувствовал себя по-настоящему счастливым… и глубоко несчастным: ведь их не было на самом деле!

Но, может, тяжелее всего то, что младшая гелнедже поверила: погиб наш Довлет! Поверила в то, во что я верить не собирался.

Да и еще много было всего, что не давало покоя. Меле-шейтан и Сумсар-вага частенько приходили ко мне этими бессонными, одинокими ночами. Опять меня охватывали злость и презрение. Уж скорее я какого-нибудь пса шелудивого назвал бы своим лучшим другом, чем изменил отношение к этим людям!

Не хотелось мне считать в их компании председателя Язмухамеда ага. Но, с другой стороны, я понять не мог, почему эти два жулика творят в колхозе все, что им захочется? А председатель молчит!

Что это значит?

Да нет, видно, тут дело тоже нечисто!

О, как же сильно хотелось мне приблизить тот момент, когда отец и братья вернуться с войны. И мы свяжем этих двух проходимцев да выдерем на глазах у всего села!

И еще, как ни странно, я радовался, что их не взяли на фронт. Потому что был уверен: они бы непременно перебежали к врагу! Это уж точно…

Иногда ко мне заглядывали Сарагыз и ее мать, тетя Нурбиби… Сарагыз, конечно, тут же начинала шутить, что мол, это я все притворяюсь, ничего у меня не сломано, а я просто лежу да коплю силы, чтоб как следует отлупить Меле-шейтана. И еще, “раскрывая большую врачебную тайну», она советовала мне забыть о красивых девушках и побольше есть дынь.

Но после их ухода я опять оставался один… Во второй половине дня было особенно душно. Это тянулось долго, до самой поздней ночи, и лишь потом пробегал ветерок, становилось немного прохладней.

Вот и в тот вечер была духота. Я лежал, глядя, как старшая гелнедже при свете керосиновой лампы латает Юсиковы штанишки. Наконец, и она потушила лампу, поставила ее на обычное место – в углу, подальше от дверей, чтобы никто не опрокинул в темноте…

Прилетел долгожданный ветерок, сделалось прохладнее. Ребята, до того метавшиеся во сне, теперь успокоились… А я все не спал, словно чего-то ожидая. Так захотелось мне на залитый луною двор, так захотелось уйти за село и глянуть на те прекрасные холмы и дали, которые я так любил. Хотелось сидеть среди лунного свечения и вспоминать, вспоминать – отца, маму, братьев, дядюшку Донлы ага. Всех, кто ушел на фронт, кто бил сейчас врага, кто вернется и кому уже никогда не суждено вернуться…

И потом уснуть. И тогда, казалось, сон мой будет спокоен и счастлив, как бывал только до войны… в детстве…

И вот задремал, наконец… Я увидел небо и луну, которая делалась все меньше и меньше, словно куда-то улетая…

– Язлы!.. – Я решил, что и этот голос мне только снится…

– Язлы! Нет, он был настоящим!

Особенно я в этом убедился, когда окликнули мою гелнедже!

Причем голос звучал как-то сдавленно, хрипло… Нет, я больше не спал!

В голове поднимались мысли, одна мрачнее другой…

Наконец-то мне все стало ясно!

Меле-шейтан, наверное, к ней подбирался…

Тихо я нащупал крепкую палку, служившую мне костылем, кое-как приподнялся, пополз среди темноты… Проснулась и, видимо, вскочила со своего места гелнедже, пробормотала что-то испуганным голосом… Что-то упало на пол… Не помню уж как я добрался до выхода. Перехватил поудобнее палку. Решительным ударом распахнул обе дверные створки. Сразу лунный свет легко и вольно наполнил наш дом.

– Язлы джан, браток!

Человек, словно явившийся на пороге вместе с этим светом, крепко обнял меня. И тогда только я несмело и радостно воскликнул:

– Агамурад! Потом я просто прижался к его просоленной потом гимнастерке и заплакал, как маленький.

Теперь я это мог, имел право реветь в полный голос! Я нес свои обязанности старшего – как умел, изо всех сил. Но теперь – вот он стоит, улыбаясь, мой старший брат Агамурад, которого не было дома целых четыре года…

Да, теперь ты вернулся, Агамурад. И я плачу, потому что счастлив и потому что я опять младший.

О! Мне столько еще хотелось тебе рассказать…

Но странно, именно в эту минуту, все словно исчезло в памяти. И остались только глаза Нурли. Тот самый его взгляд, когда мы прощались… В то далекое мгновение он был мне так непонятен… И лишь теперь, все еще прижимаясь к брату, я понял этот взгляд:

Брат мой, место, которое тебе придется занять, оно так тяжело, что и не выговоришь. Это поклажа для инера». Взгляд Нурли и жалел меня, и просил быть мужчиной… Поклажа для инера… Лишь в ту ночь, когда вернулся мой старший брат, я со своих плеч передал поклажу ему и снова стал беззаботным мальчиком.

Перевод С.Иванова. 1978 год.

СЕМЬ ЗЕРЕН

Первое увольнение

Весенний день. Выйдя из зеленых ворот со звездами на створках, повернул к югу и пошел по тропинке, ведущей в город. Первое увольнение! Чем ближе подходил я к городу, тем шаги мои становились легче.

Первым делом сфотографироваться. Моя мать и жена просили в каждом письме: “…Пришли свое фото. Хочется поглядеть, каким ты стал солдатом». Получат и обрадуются. Я невольно улыбнулся. Говоря откровенно, мне и самому хотелось взглянуть на себя в десантной форме. Пока я сидел в фотоателье, низко висевшие над городом облака разверзлись. Прозрачные капельки ударялись о стволы деревьев и по ним стекали на землю…

Смешавшись со степенными горожанами, брел я по городу и через часок-другой оказался на улице, вымощенной камнем. Эта узкая улочка вела на восточные окраины, дома встречались все реже, а затем и вовсе исчезли.