Башмаки на флагах. Том 4. Элеонора Августа фон Эшбахт - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А голову дружка вашего Рёдля вы сожрали? Мы голову его так и не нашли.
Отлично спросил, как хлыстом полоснул фон Деница. Барон осёкся, посмотрел на Волкова недобрым взглядом и ответил:
— Нет, голову его я не ел и убил его случайно. Он был мне большим другом…
— Знал о ваших проделках. Ясно. И как же так вышло, что вы его убили? Друга-то?
— Я ранен был у оврагов, рана была весьма тяжела, думал, помру, глаз уже не видел ничего, а кровь вся из раны так и текла в глотку, текла и никак не останавливалась, прилечь было нельзя, сразу начинал кровью захлёбываться своей же…
— Понятно, понятно… Рана случилась неприятная, дальше что?
Опять барон смотрел на кавалера зло:
— Я просил его отвезти меня подальше от людей и ждал ночи, чтобы оборотиться, во звере я любую рану переживал легко и исцелялся уже к утру. Вот к ночи он помог мне разоблачиться от доспеха и одежд, и я стал превращаться…
— А разве не надобно зверю полнолунье? — робко перебил фон Деница отец Семион. — Или в ту ночь оно и случилось?
— Никакого полнолуния не нужно, сказки это, глупость, чаще всего это как с женщинами, приходит само и разом, да, как с женщинами, вроде живёшь себе, живёшь, кругом бабы, даже и красивые, а ты их и не замечаешь, неделю или две может так быть, а потом вдруг увидишь нагнувшуюся на огороде крестьянку, и всё, огонь в груди, но когда нужно, можешь и сам в себе огонь разжечь, так и тут, я даже научился и днём оборачиваться, хотя ночью, конечно, легче это делать.
— За что убили вы монаха? — Волкову уже надоело всё это, он хотел покончить с делом.
— За то, что не сказал мне, как тяжка будет эта вечная молодость. И какова будет плата за силу. Ничего он мне плохого не сказал, прежде чем прокусил мне руку.
— А в чём же тяжесть вашей жизни? — поинтересовался священник.
— В том и дело, что жизни и не осталось у меня, живёшь… как скот, влачишь существование от одного обращения до другого, ждёшь ночи, изнываешь, стараешься спать больше, и вино, и женщины… Всё неинтересно, жизнь протекает в ожидании, а вокруг тебя всё чаще и чаще появляются настырные рыцари божьи, — барон в который раз нехорошо поглядел на Волкова, — вот и ждёшь, когда до тебя доберётся какой-нибудь Инквизитор.
— Отчего же вы не уехали, не сбежали? — спросил его кавалер.
Тут уже барон поглядел на него даже с высокомерием, даже, может быть, с презрением:
— Я барон фон Дениц! Владетель поместья Балль! Я не торговец, скитающийся с тележкой, мне некуда бежать с моей земли.
— Собирайтесь, барон фон Дениц, владетель поместья Балль, — сказал кавалер. — Я отвезу вас в Мален. Там вы дождётесь комиссии из Ланна, это попы умные будут, им всё и расскажете.
— Нет, никуда я не поеду, — спокойно отвечал барон, сам тем временем подходя к коню кавалера и беря его под уздцы. — Я прошу вас, кавалер, свершить правосудие прямо тут, не хочу умирать от рук палача.
Волков даже растерялся на мгновение. Не знал, что и сказать поначалу. Но подумал, что для него приезд Святой Инквизиции в город — а приедут скорее всего товарищи и братья епископа Бартоломея — и да сам процесс будут весьма полезны, это ещё раз прославит его и укрепит его репутацию, в том числе и перед герцогом, поэтому он сказал барону:
— Нет, уж больно много вы натворили зла, пусть спросится с вас за всё, на то и придумана Святая Комиссия, пусть всё решит Инквизиция, а я вам не судья. А чтобы вы ночью не обернулись зверем и снова кого-нибудь не убили, велю я вас заковать в цепи.
Вот тут насмешливый и заносчивый барон вдруг испугался. Лицо его сразу потеряло всякую беспечность, и кавалера это порадовало:
«Что, боишься, барон, Инквизиции?».
— Я рассчитывал на то, что имею дело с истинным рыцарем, — проговорил фон Дениц. — Потому и не пытался сбежать.
А Волков уже думал о том, как к цепи разбойника приковать барона, если поблизости нет ни одного кузнеца, но его раздумья прервал отец Семион, он подошёл к коню кавалера и жестом просил того наклониться пониже, чтобы слова его никто другой не услыхал, и сразу после этого заговорил тихо:
— Слышал я от братьев-священников неоднократно, что сеньоры всех окрестных земель вас, кавалер, не жалуют. Может, не нужно настраивать всех ещё больше против себя? Барон человек их круга, не всем сеньорам понравится, что вы передали его Святой Комиссии. Вернее, всем им это не понравится.
— Вся их неприязнь была из-за графа, а графа уже нет, — Волков хотел поначалу, отмахнуться. Но вспомнил, что брат Семион — человек весьма дальновидный и умный, и спросил на всякий случай: — А может, у тебя ещё есть причина просить за барона?
Отец Семион сначала поджал губы, словно говоря: неужто вы сами не понимаете? Но так как кавалер всё ещё ждал его ответа, сказал:
— Нашего отшельника уже причислили к лику святых, объявят о том и внесут его в поминания к Рождеству; в нашу часовню, что мы построили, и так люди идут со всей округи, а как его признает Матерь Церковь, так втрое чаще будут приходить паломники.
«Ах, вот откуда у тебя та твоя сутана из бархата, цепь из серебра, часовенка-то, видно, прибыльна».
Впрочем, поп был безусловно прав, а отец Семион и продолжал:
— Только Господу то известно, что наболтает там святым отцам господин барон, уж лучше пусть он тут умолкнет. Да и вам это поможет сойтись с другими сеньорами, я уж о том позабочусь, расскажу священникам из соседних приходов, что вы барона хотели сдать в Инквизицию, но он вас так просил этого не делать, так просил вас о рыцарском поступке, что вы, долг свой пред Церковью презрев, согласились на его мольбы.
«А поп прав, может, так даже и лучше будет. С господами нужно мириться. Да и не хочется лишаться своего святого, который приманивает ко мне богомольцев со всей округи».
Он выпрямился и вздохнул, и уже после произнёс, обращаясь к барону:
— Хорошо, фон Дениц, я не буду передавать вас Инквизиции, хотя то мне ещё скажется, и из милосердия выполню вашу просьбу.
— Я знал, что вы истинный рыцарь, друг мой, — с
