Пятая труба; Тень власти - Бертрам Поль

Но уже неслись свежие войска, встречая на полдороге остатки своего разбитого авангарда. У нас едва хватило времени передохнуть и вытереть кровь.

Мы бросились на них вторично. На этот раз они встретили нас на ровном месте: дорога была завалена трупами.

Мы ещё раз выдержали бурю, но это стоило нам дорого. Ветер дул нам в лицо, снег бил прямо в глаза, и я сам принуждён был вести в бой своих людей. Дважды я становился во главе моего отряда, и мы врезались в ряды врагов, как железный клин, и дважды мы были отброшены. Только на третий раз удалось нам сломить их, но это обошлось нам дорого. Я не обращал внимания на число убитых — их было много.

На дороге показались новые силы, и сквозь падающий снег мы видели, как вдали они выстраивали свои ряды в боевой порядок.

— Чёрт побери! Они, кажется, выслали сюда весь гарнизон Гертруденберга! — пробурчал себе в бороду фон Шварцау, подъехавший ко мне за приказаниями. — Кажется, они не оставили в городе ни одного человека, который может сидеть в седле. Это большая честь для нас, или, скорее, для вас, сеньор. Что касается меня, то я не желал бы таких отличий.

Ветер немного стих, пространство между нами было чисто, и я ясно различал каталонцев дона Альвара, которые скучились, готовясь к атаке. Это была лучшая часть моего войска, и я обыкновенно сам водил их в бой. Если бы они бросились на нас сейчас же, нам был бы конец. Лошади наши были утомлены, да и сами мы ослабли от напряжения и потери крови. Я стал махать рукой барону фон Виллингеру, командовавшему на левом фланге, и он ответил мне тем же: он понял значение моего жеста.

Сзади меня был старый Родриго, который вчера вечером выступил парламентёром от моей бывшей гвардии. О себе я не заботился, но их участь тревожила меня.

— Глупо ты сделал, Родриго, что пошёл со мной, — сказал я, повернувшись к нему.

— Ничего, сеньор. Для нас это лучше. Не правда ли, товарищи? Да здравствует дон Хаим де Хоркевера, или смерть!

Сабли поднялись вверх, и моё поредевшее войско энергично повторило этот возглас.

Я поклонился и поблагодарил их. Если б только не было с моей стороны измены, я и не желал бы для себя лучшего конца.

Так ждали мы последней атаки, а с нею смерти. Но смерть не явилась.

Я видел, как дон Альвар и его офицеры подняли шпаги и скомандовали атаку, но ряды сзади них остались неподвижны. Он ещё раз приказал двигаться вперёд, но и на этот раз солдаты не тронулись с места. Тут снег пошёл прямо нам в лицо, и я не мог видеть, что было дальше.

Мы продолжали ждать. Но всё было тихо. Только снег по-прежнему летел на нас густыми хлопьями да слышны были крики ворон, усевшихся на мёртвые тела.

— Вы одержали огромную победу, дон Хаим, — послышался около меня голос Шварцау. — Это больше, чем отразить атаку. Этим можно гордиться.

И я действительно гордился. Не знаю, имел ли я на это право. Ведь я был изменником, а мои бывшие войска возмутились против начальства из-за меня. А всё произошло из-за одной женщины, которая оскорбила меня, насмеялась надо мной и сторонилась меня при всякой попытке приближения.

Мы подняли раненых и медленно двинулись дальше к реке. Тут мы стали кричать отплывшим в лодках, чтобы они вернулись и захватили нас с собой.

На другом берегу беглецы сбились в жалкую продрогшую кучу. Но здесь они были в безопасности. Конечно, это чего-нибудь да стоило.

Тут действовал высший закон, и не простая присяга королю, который тысячами жёг своих подданных только за то, что они поклонялись Господу Богу не так, как это было установлено его духовенством.

Может быть, больше позора для меня было в том, что я так долго служил ему, чем в том, что я нарушил наконец свою присягу.

Чувство стыда перестало мучить меня, когда я увидел тех, кого спас. И в час битвы не проклятие, а благословение снизошло на меня.

Мы перевязали наши раны и остановились для отдыха. Печальная то была остановка среди крутившегося снега. Я подошёл к женщинам, чтобы взглянуть, что им нужно. Тут ко мне бросился старик ван дер Веерен.

— Дочери моей, вашей жены, дон Хаим, её нет здесь! — кричал он. — Никто ничего не может сообщить о ней!

Час объяснения настал.

— Я знаю это, дон Гендрик. Сначала позвольте мне осмотреть этих несчастных, а потом мы поговорим с вами.

Кое-как мы развели несколько костров и стали готовить пищу. Пока другие ели, я отвёл ван дер Веерена в сторону и открыл ему всю правду.

— О, бедное дитя моё! — закричал он, закрывая лицо руками.

— Я сделал всё, что было в моих силах. И сделал бы ещё больше, если бы она не покинула меня. Последуй она за мной, она теперь была бы свободна. Теперь же я должен жить.

— Я не обвиняю вас, дон Хаим. Бог запрещает делать то, что, по вашим словам, она сделала. О, это всё горячая испанская кровь! О, если б вы сказали мне раньше! Да сжалится над нами Господь!

— Не падайте духом, дон Гендрик. Может быть, не всё ещё погибло. Если будет можно, я возьму обратно Гертруденберг.

Приказано было идти дальше. Мы сели на лошадей и по снежной метели двинулись к лагерю принца Оранского.

Я неясно теперь помню всё, что с нами было, пока мы не добрались до принца Оранского. Моя голова горела, и мне представлялись странные зрелища — не знаю только, было ли всё это в действительности. Трудный то был путь сквозь град и снег, а тут ещё в арьергарде тянулась длинная печальная вереница раненых. Долог был наш путь, ибо нам приходилось делать огромный крюк, чтобы обходить города, занятые гарнизонами герцога, отдаваться же во власть восставших мне не хотелось, пока я не переговорю с принцем.

Его лагерь находился под Сассенгеймом, на южном конце Гаарлемского озера. Но было вероятнее, что мы скорее найдём его в Лейдене, лежавшем на несколько миль южнее. Поэтому мы направили свой путь к этому городу.

Помнится, как-то раз отряд королевских войск пытался преградить нам путь. Кто командовал этим отрядом, как велик он был — этого я не могу припомнить, не помню и того, почему они пропустили нас. Мы проехали мимо, тем дело и кончилось.

Наконец мы подъехали к воротам Лейдена. Помнится, это было утром 29-го. А может быть, это произошло днём позже или раньше, хорошенько не могу припомнить. Мы выслали вперёд женщин и раненых и попросили разрешения войти в город.

Нас спросили, кто мы такие.

— Беглецы с юга, — отвечал я. — Имеем важное известие для принца.

Дежурный офицер посмотрел на нас с удивлением — сначала на меня, затем на повозки с женщинами и ранеными, наконец на длинную вереницу всадников, которая исчезала в тумане. Они казались грознее, чем было на самом деле: с тех пор как мы выехали из Гертруденберга, ряды их сильно поредели.

— С вами порядочные силы, каких не бывает у беглецов, — произнёс офицер. — Его высочеству уже известно о вашем прибытии?

— Нет. Поэтому я был бы очень благодарен вам, если бы вы доложили о нас, — сухо ответил я. — Ему нечего бояться, — прибавил я. — Я прошу только пропустить в город женщин, раненых и лицо, которое должно передать ему важные известия. Войска отойдут на такое расстояние, на какое ему будет угодно, и будут ждать его решения.

Офицер отправился с рапортом к своему начальству, а мы остались ждать.

Через некоторое время он вернулся и сообщил, что моя просьба уважена, но что войска должны отойти по крайней мере на четверть мили и стоять там. Только тогда отворятся ворота и впустят подводы.

Я изъявил своё согласие и сделал необходимые распоряжения.

— Кто желает говорить с принцем? — спросил затем офицер.

— Это я, — отвечал я.

Он пристально посмотрел на меня. Барон фон Виллингер, ехавший рядом со мной, тихо сказал:

— Вы сильно рискуете, дон Хаим. Хорошо ли вы обдумали то, что собираетесь делать?

— Да, барон, я хорошо обдумал всё. Но я хочу верить принцу. Кроме того, если бы риск был ещё больше, то и тогда я поступил бы так же, ибо я должен сделать это. Мы немало рисковали за эти три дня. Разрешите сначала пропустить повозки? — спросил я офицера.