Пятая труба; Тень власти - Бертрам Поль

— Что с вами? — спросил барон фон Виллингер, ехавший со мной рядом.

Я не отвечал. Мне нужно было решиться: если я хочу ещё сделать что-нибудь для спасения моей жены, то нужно было делать это теперь же, прежде чем мы выйдем за ворота. И безумная мысль вернуться и во что бы то ни стало разыскать её овладела мною. Но это было настоящее безумие. Я понятия не имел о том, где она находится. Я сам был чужим в этом городе, а она знала каждый дом в нём. Кроме того, ведь я был связан обязательством вести с собой тех людей, что шли за нами сзади. Мне доверилось несколько сот человек, и их судьба составляла противовес судьбе одного человека. Хотя то была моя жена, но ведь и всем этим я обязан в немалой степени ей. Она сама выбрала себе дорогу, и возвращаться теперь обратно было бы преступлением, самым непростительным в летописях человечества.

— Что с вами? — спросил опять барон фон Виллингер.

— Ничего, — отвечал я, скрипнув зубами, и двинулся дальше. Никогда в жизни не забуду, этого шествия.

Наконец перед нами показались могучие башни городских ворот. Туман опять разошёлся, стало светлее. Я не знал, который был час, но чувствовал, что уже поздно. Около внутренних ворот мы потеряли более часу. Теперь, вероятно, уже нашли дона Педро, и, если мы и здесь задержимся, дело может кончиться очень плохо. Ворота были крепки и заняты гарнизоном под командой дона Хуана Гарция. Таков, по крайней мере, был мой последний приказ, отданный сегодня. Неизвестно, исполнили его или нет.

Ворота были, конечно, заперты, и мы остановились. Из передних рядов потребовали открыть ворота.

— Кто требует открыть ворота? — послышалось сверху. Я выехал вперёд.

— Я, дон Хаим де Хорквера. Откройте ворота и пропустите нас.

С минуту продолжалось молчание. Потом голос — я узнал дона Хуана Гарция — произнёс:

— Сеньор, поверьте, что это самый неприятный час в моей жизни. Но нам была предъявлена бумага от герцога Альбы, в которой сообщалось, что высшая власть перешла теперь к дону Альвару.

— Это не приказ, дон Хуан, — печально ответил я. — Я только прошу пропустить нас. Со мной женщины и дети.

— Сеньор, очень сожалею, но не могу этого сделать.

— Послушайте, дон Хуан. Разве у вас есть прямое приказание не выпускать меня? Если так, то я сам не желаю, чтобы вы нарушили приказание. Я не могу требовать этого от своих же бывших офицеров. Стало быть, вам приказано во что бы то ни стало задержать меня? Отвечайте.

Он молчал.

Я знал, в чём дело. Я видел бумагу от герцога Альбы в комнате инквизитора. Она вовсе не обязывала дона Хуана действовать так, как он действовал. Он, очевидно, заглядывал в будущее и хотел зарекомендовать себя у нового начальства. Солгать ему мне не хотелось. Я мог добыть приказ о пропуске от дона Альвара, когда он связанный лежал на полу. Но мне не хотелось, чтобы он знал, какой дорогой я пойду. К тому же я был почти уверен в Гарции.

— Сеньор, — начал я, — вы знаете, какие приказания отданы. Вы знаете, что не всегда в них бывает полная ясность.

— В моих ясность была всегда. Не знаю, как в приказах дона Альвара.

Наверху послышался шёпот нескольких голосов.

— Не могу, сеньор, — промолвил опять Гарция.

— Послушайте, дон Хуан. Если вы не откроете ворота, я буду штурмовать их. Мы только что взяли приступом одни и ещё не успели остыть от битвы. У меня достаточно сил, но мне не хотелось бы обнажать оружие против моих бывших людей, если этого можно избежать. Я слишком часто водил их в бой. Я прошу только пропустить нас. Я видел эти бумаги от герцога и полагаю, что ответственность за это не может пасть на вас.

— Я не могу, сеньор, — повторял Гарция.

А между тем этот человек был обязан мне жизнью.

Опять наверху послышались какие-то голоса. На этот раз они звучали громче, и в них слышались угрожающие ноты. Слышно было, как лязгало железо. Затем опять стало тихо.

Вдруг маленькие ворота внизу медленно открылись, и из них вышло с дюжину моих солдат под предводительством седобородого сержанта. Он подошёл ко мне и отдал честь.

— Сеньор, мы желаем получать приказания только от вас. Мы слишком долго служили с вами, чтобы иметь над собой новое начальство.

— Спасибо, Родриго. Но я только прошу пропустить меня. Я не могу уже принять вас под свою команду. Я низложен и бегу на север. Прощайте, Родриго. Ещё раз благодарю вас.

— Чем мы провинились перед вами, сеньор, что вы хотите оставить нас?

Я был тронут.

— Родриго, я еду к принцу Оранскому, к еретикам.

— Нам всё равно. Моя сестра была сожжена инквизицией в Сарагосе. Отец погиб таким же образом в Перес каждый из нас мог бы припомнить что-нибудь подобное, о чём не хочется говорить. Мы легко обойдёмся и без чёрных ряс.

То была правда. Подбирая себе людей, я строго смотрел за тем, чтобы в их числе не было набожных ханжей. На таких нельзя полагаться: достаточно одного слова их духовника, и они способны изменить вам.

— Мы уже с незапамятных времён не видели королевского золота, — продолжал старый солдат. — То, что мы получали, было только нашим жалованьем. Если бы не вы, мы давно бы уже удрали ко всем чертям. Теперь мы готовы идти за вами и не будем спрашивать, куда вы нас поведёте. Не так ли, братцы?

— Так, так! — раздались голоса. — Да здравствует дон Хаим де Хорквера!

Эхо повторило этот крик в тёмных сводах ворот.

Мои глаза стали влажны второй раз в жизни. Не всё ещё меня покинули, нашлись ещё люди, которые в меня верили. То были простые люди — каталонцы, баски из Наварры и мавры из окрестностей Альпухары. У многих из них, без сомнения, на совести были такие дела, о которых они предпочитали умалчивать, но я никогда не расспрашивал своих людей о их вере и о их прошлом, если они были храбры и надёжны. Говорили, что я был суров до крайности, но, очевидно, я не был плохим начальником.

— Вы все согласны на это? — громко и ясно спросил я. К этому времени сошло вниз ещё несколько солдат, остальные находились на бастионах.

— Подумайте хорошенько о том, что вы хотите сделать!

— Мы уже подумали, — отвечала сотня голосов. — Да здравствует дон Хаим!

И опять этот крик повторился в сводах ворот.

Я поклонился им:

— Спасибо вам, молодцы. Я не забуду этого часа. Теперь садитесь на коней и следуйте за мной, как бывало прежде.

Они выбрали лошадей, которых заранее по моему приказанию держали наготове недалеко от ворот.

— Что вы сделали с доном Хуаном? — спросил я сержанта.

— Мы связали его и оставили наверху. Как прикажете с ним поступить, сеньор?

— Оставьте его. Он сам выбрал для себя судьбу и, быть может, очень умно.

Когда я вышел за ворота Гертруденберга, около меня опять были мои старые солдаты — единственное, что мне осталось от былого величия и силы, — с которыми я когда-то вступил в этот город. Мои надежды были похоронены и остались теперь позади.

Мы быстро двигались вперёд в течение часа или двух. Вдруг из арьергарда прискакал всадник: женщины и раненые не могут ехать дальше, если не дать им отдохнуть. Рано или поздно нам всё равно надо было остановиться, чтобы дать отдых коням. Поэтому я приказал сделать привал.

Небо прояснилось, на нём показалась звезда. Ветер по-прежнему был ледяной. Женщин сняли с лошадей и усадили по краям дороги. Они плакали и дрожали от холода. Многие из них были едва одеты, большинство не умело ездить верхом. Я старался, насколько мог, утешить их, но страдания и страх лишили их всякой силы. Тем не менее скоро надо было опять идти вперёд.

Я стал искать донну Марион. Раньше я не обращал на неё внимания, зная, что она сильна, и отлично умеет управляться с лошадью. Теперь я никак не мог её отыскать, никто не знал, что с ней произошло. Конечно, нельзя было требовать, чтобы люди неустанно следили за каждой женщиной, если принять во внимание, при каких обстоятельствах мы выбрались из города. Несомненно, она осталась в городе, как-нибудь отбившись от нас. Ибо когда мы прошли последние ворота, женщины и раненые были помещены в середине, а сзади двигался сильный арьергард вооружённых сил.