Гром над Араратом - Григорий Григорьянц

Глава 62

Митридат лежал на кровати с перевязанным коленом и царапиной под левым глазом. Освобождая свое царство от римлян, он с ходу атаковал легата Марка Фабия Адриана и в двухдневном сражении нанес ему поражение. Легион Фабия бежал с поля боя, и римлян спасло от окончательного разгрома только ранение царя. Камень от пращи попал ему в колено, а стрела оцарапала лицо. Гипсикратия не отходила от мужа ни на минуту.

– Митридат, выпей этот настой трав, – говорила она, – он придаст тебе сил.

Царь покорно пил из ее рук любые настойки, улыбаясь ей и любуясь взволнованной женой.

– Дорогая, мне уже лучше. Тимофей и этот скифский лекарь знают свое дело, они сказали, что вскоре я смогу ходить.

Его войска в ожидании, когда их любимец поведет их в бой освобождать города и селения Понта, разместились у крепости Команы, в которой лечили раненого Митридата.

– Мой народ, милая Гипсикратия, встречает меня как героя. Это меня вдохновляет!

– Ты слаб, тебе надо восстановить здоровье, – ласково сказала она.

– У меня сейчас восемь тысяч всадников, из них четыре тысячи армяне и еще четыре тысячи собраны по всей Малой Азии. Надо идти дальше, освобождать свое царство.

– Но ты ранен…

– Чепуха! Конечно, я ранен, ведь у меня нет больше оберега – древнего талисмана Мардука, который защищал меня от всевозможных невзгод и несчастий. Я жалею, что отдал его Тиграну!

Гипсикратия молила:

– Ты мудрый человек, но если ты не излечишься до конца, рана откроется.

– Дорогая, скифский целитель из племени агаров, знающий секреты врачевания, дал мне змеиный яд, а такое лечение даже мертвого на ноги поставит! Сейчас я хочу поговорить о делах. Позови-ка ко мне Олфака.

Олфак, вождь скифского племени дандариев, лучший полководец Митридата, вошел в покои царя.

– Олфак! Рад тебя видеть! – произнес Митридат. – Ты полностью оправдываешь свое имя, по-скифски оно означает «сверхбыстрый». Римский легат Фабий хотел блокировать доступ в мое царство, а ты, прекрасно проявив себя в бою, погнал его с такой скоростью, что даже я еле поспевал за противником!

– Да, мой государь, римляне, вифинцы и галаты полегли в этом бою в большом количестве, сам Фабий с остатками войска заперся в крепости Кабира. Как ты? Все опечалены, узнав о твоем ранении.

– Передай воинам, что все в порядке, через несколько дней я снова сяду в седло, – храбрился Митридат.

– Чтобы сокрушить тебя, – сказал Олфак, – легат Фабий вооружил даже рабов, дав им свободу. Он не учел одного: рабы так тебя любят, что толпами перешли на нашу сторону!

– Ха! Я так и знал! – вскричал довольный царь. – Отец Фабия когда-то воевал в Африке. Его там сильно прижали, и он тоже освободил и вооружил рабов. Потом римские работорговцы сожгли его заживо.

– Я формирую новые отряды из добровольцев и вооружаю их трофейным римским оружием.

– Верно, – сказал Митридат. – Лукулл теряет контроль над ходом войны. Его легионы в Армении расстроены и побиты Тиграном, а те, что сторожат Понтийское царство, слабые и неопытные.

– Государь, наш лазутчик побывал в крепости Дадасы. Ему есть что сказать.

В комнату, озираясь, вошел понтиец, но, увидев самого Митридата, в испуге встал на колени.

– Подойди поближе, говори, что узнал! – сказал Митридат.

– Государь, – начал лазутчик, приблизившись к царю, – я тайными ходами проник в крепость Дадасы, я ведь служил в ней раньше, а теперь ее держит римский гарнизон. Все залы и комнаты крепости завалены имуществом, золотом, серебром, статуями. Все, что римляне захватили в твоем царстве, они хранят там.

– Ладно, иди! Тебя наградят.

Когда лазутчик ушел, Митридат с воодушевлением воскликнул:

– Болеть некогда, Олфак! Разве я могу упустить такую возможность вернуть свои сокровища! Себе и своему народу. Идем на Дадасы!

– Государь, есть данные разведки: на помощь Фабию идет подкрепление – легион Триария.

– Вот как? Тем более болеть нельзя! Дай-ка мне карту! Подкрепление, говоришь? Прекрасно, мы его встретим!

Город Нисибин, осажденный римлянами, сопротивлялся недолго и пал через неделю. После грабежей и насилий, устроенных истосковавшимися по сражениям легионерами, все успокоилось, и в теплой безмятежности и блаженной неге солдаты расслабились и забыли прежние обиды. На большой вилле местного богача-мигдона Лукулл с досадой выслушивал известия о постепенном восстановлении Митридатом своей власти в Понте и с тревогой поглядывал на помощника. Помощник командующего, зачитав донесение Фабия, начал возмущаться:

– Они что там, совсем потеряли чувство ответственности?

– Спокойно! – сказал Лукулл. – Фабий Адриан никогда и не отличался высоким полководческим талантом. В семье Фабиев это наследственное. Меня удивляет другое: куда смотрит Сорнатий? Подготовь приказ о переподчинении Сорнатия и Фабия Триарию. Ему я доверяю больше.

В этот момент в зал, где Лукулл сидел за письменным столом, влетел секретарь:

– Проконсул, из Рима прибыл сенатор Катон и с ним десять человек.

Лукулл встрепенулся и немедленно поспешил на выход. На площади перед виллой он увидел сенатора в тоге с широкой красной каймой, в обуви того же цвета, с золотым кольцом на пальце и десять римских чиновников в белых тогах, стоящих позади него в окружении охраны – ликторов с пучками вязовых прутьев, перетянутых красным шнуром и лавровыми листьями, с воткнутой секирой. На площадь подтягивались префекты, трибуны, центурионы и солдаты Лукулла.

Сенатор Катон, лидер сенатского большинства, был человеком строгих нравов и ярым сторонником республиканских идей. Его строгое лицо говорило о готовности к жертвенности и даже смерти ради идеи.

– Приветствую тебя, проконсул Лукулл! – выкрикнул он.

– Приветствую тебя, сенатор Катон! – громко сказал Лукулл.

– Прими поздравления сената в связи с завоеванием Понтийского царства, – продолжал Катон, – и мои заверения, что сенатское большинство всегда будет поддерживать твои начинания во имя возвеличивания Римской республики.

– Во славу Рима! – громко и четко сказал Лукулл.

– Мы прибыли почтить твои победы, и, в соответствии с законом республики, я привез комиссию сената в количестве десяти человек для устройства дел в Понте.

Лукулл вспомнил о давнишнем своем донесении в столицу, в котором писал, что с Митридатом покончено. Как некстати эта комиссия!

– Я полагаю, комиссии будет чем заняться, – неуверенно сказал он.

Вдруг раздался топот строевого шага, и на площадь вышла неполная когорта легионеров – развернутый строй глубиной восемь рядов, все в доспехах и с обнаженными мечами. Лукулл сразу понял, что солдаты устроили представление, но молчал, так как сделать ничего не мог. А солдаты, нагоняя страх на невидимого противника, прокричали свой боевой клич, будто подбадривая воинов, идущих на врага, которого, естественно, не было:

– Viva la muerte![33]

Громкий раскатистый звук пронесся по всей крепости. Все вздрогнули, а солдаты, помахав ради потехи мечами, двинулись строевым шагом на выход с площади. Катон, который был старым другом Лукулла, повернулся к нему с обескураженным лицом. Члены комиссии, ехавшие в Понт для окончательного устройства этой страны, испуганно озирались и переглядывались.

– Сенатор Катон, прошу ко мне! – сказал Лукулл. – Членов комиссии разместят мои помощники.

Устроившись в креслах в одном из залов виллы, друзья молча смотрели друг на друга, а потом Катон спросил:

– Лициний, что это было? Неужели знаменитым полководцем помыкают его солдаты?

– Марк, сенат своим постановлением уволил их со службы, и они решили, что я больше не имею права им приказывать.

– Понтийское царство считают в Риме покоренной страной.

– Митридат вновь набирает силу.

– Понимаю, – сказал Катон. – В Риме думают, что страны Азии – легкая добыча и средство наживы. Но я-то знаю, что ты добился успеха благодаря собственному мужеству и искусству полководца.

– Число моих врагов в Риме множится? – с горечью в голосе спросил Лукулл.

– Твой враг в сенате – Гай Меммий. Он трубит, что ты специально затягиваешь войну, чтобы нажиться на ней, и настраивает народ против тебя.

– Кажется, Цицерон сказал: «Если мы хотим пользоваться миром, приходится сражаться».

Катон огляделся и, увидев дорогую мебель, картины и скульптуру, сказал:

– Ты падок на тщеславную роскошь. Клинии, застланные пурпурными тканями, кубки и чаши, украшенные драгоценными камнями!

– Марк, я коллекционирую картины, статуи, чаши, кубки, греческие книги. Надеюсь в будущем привить римской знати хороший вкус.

– Лициний, даже здесь, в Азии, ты, как и дома, склонен к роскоши в быту.

– Я люблю все красивое и необычное, – улыбнулся Лукулл.

Он разлил вино в необыкновенно красивые кубки, увезенные из Армении, и, полюбовавшись игрой солнечного света на них, подал один сенатору. Тот отпил терпкое и в меру вяжущее вино, поднял бровь и одобряюще кивнул.