Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе - Владимир Козлов

Судебных процесс должен был не только напугать жителей Новочеркасска, но и доказать им, что в танки в город вводили правильно, что у власти не было иного выхода как расстрелять толпу «хулиганствующих» и кровавых бандитов и т. п. Одновременно верховные правители и прежде всего Хрущев пытались убедить и самих себя в том, что «народ» на их стороне. Не случайно о ходе процесса КГБ, Прокуратура СССР и Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС по РСФСР регулярно информировали высшее руководство страны. С первой информацией КГБ и Прокуратуры СССР, датированной 16 августа 1962 г., ознакомились члены и кандидаты в члены Президиума ЦК КПСС, секретари ЦК КПСС. На полях документа остались визы Н.С.Хрущева, Г.И.Воронова, А.И.Микояна, А.Н.Косыгина, Л.И.Брежнева, Н.М.Шверника, О. В. Куусинена, Л.Ф.Ильичева, М.А.Суслова, Д.С.Полянского, В.В.Гришина.

Все в этой информации должно было доказать, что принятое решение было абсолютно правильным и «народ» вполне разделяет ненависть власти к бунтовщикам и «хулиганствующим». Еще бы! Одни преступники сами раскаялись, другие, те, кто свою вину полностью или частично отрицал, — «были изобличены свидетелями как отъявленные преступники, рвачи и морально разложившиеся люди»[726]. Успокоительным бальзамом для «начальства» должны были стать тщательно подобранные КГБ и отвратительные по своей кровожадности «высказывания» очевидцев процесса, на котором ежедневно присутствовало до тысячи человек «общественности» (по другим сведениям, 450–500 человек[727]). «Многие рабочие, побывавшие на суде, — говорилось в информации, — высказывают мнение, что таких преступников нужно не судить, а стрелять без суда и следствия. Рабочие сборочного цеха электровозостроительного завода Радченко и Шиния, возвратившись с процесса, рассказали в цехе об истинном лице людей, которых судят. Их рассказ был встречен возгласами рабочих по адресу преступников: «Сволочи», «толстосумы», чего они хотели добиться». Токарь аппаратного цеха этого завода Ферапонтов рассказывал товарищам по работе: «Судят отъявленных негодяев, многие из них в прошлом уголовники. Есть два паразита, которые больше всех кричали об улучшении жизни, а у самих имеются собственные дома, дачи, у одного автомобиль, у другого — мотоцикл. Таких гадов надо изолировать от общества и наказать самым суровым образом»[728].

Власть услышала то, что она хотела услышать: «Где были наши глаза, за кем мы пошли, ведь там одни только бандиты, которые по 3–4 раза судимые и по семь раз были женаты»1. В целом первый судебный процесс над участниками волнений свою сверхзадачу выполнил.

«Начальство» могло быть довольно. Приговор зал встретил «продолжительными аплодисментами», а КГБ и Прокуратура СССР гордо заявили: «Если ранее часть людей не понимала происшедших событий, то теперь жители гор. Новочеркасска разобрались в их существе, поняли, что беспорядки были спровоцированы уголовнохулиганствующими элементами и с возмущением осуждают преступные действия бандитов и хулиганов»[729]. Лишь заведующий Отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС по РСФСР В.И.Степаков сквозь зубы выдавил из себя признание. Оказывается «отдельные лица» все-таки выражали «свое сочувствие осужденным, считая их действия правильными»[730].

Сами осужденные, как те, что признали вину, так и те, кто держался стойко и настаивал на полной невиновности, были единодушно в одном: мера наказания ни в одном случае не соответствовала тяжести содеянного. Суд не принял во внимание ни личности осужденных, ни причин возникновения событий. Кассационные жалобы остались «без удовлетворения». А на все последующие индивидуальные и коллективные обращения в высшие партийные, государственные и судебные органы приходили поначалу однотипные, штампованные ответы: «Осужден правильно».

Даже у тертых и привыкших следовать в русле политической конъюнктуры работников Отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Прокуратуры СССР было понимание того, что приговоры новочеркасским бунтарям шиты белыми нитками. В одном из надзорных производств Прокуратуры СССР в отдельном пакете сохранились рукописные записки кого-то из прокурорских работников по делу Бахолдина, Васюкова, Сухина, Осташкова и Овчаренко с критикой судебного приговора. К ним пришпилена записка, датированная 22 февраля 1964 г.: «Эти записи прошу Вас сохранить в особом пакете, ибо к этому делу мы еще вернемся»[731].

Снятие Хрущева вселило в осужденных надежду. Ведь если сами партийные боссы признали Хрущева чуть ли не самым главным виновником всех мыслимых бед, то логичным было бы и оправдание тех, кто выступил против ошибочной, волюнтаристской и т. п. политики Хрущева еще в 1962 г. Последовала целая серия коллективных и индивидуальных жалоб. Прокуратура СССР выступила, наконец, с протестами по нескольким новочеркасским делам. В протестах содержалась довольно серьезная критика отдельных приговоров. В результате прокурорских протестов ряду осужденных снизили сроки наказания, некоторых даже помиловали. Но никого не оправдали! «Осужден обоснованно», пусть и с перебором по части срока заключения, — на этом официальные инстанции продолжали настаивать вплоть до падения коммунистического режима.

ГЛАВА 15. АРЬЕРГАРДНЫЕ БОИ ЭПОХИ ПОЗДНЕГО ХРУЩЕВА

1. После Новочеркасска: конфликтная ситуация в стране

После событий в Новочеркасске волна массовых волнений явно пошла на убыль. Если за полтора года (1961- первая половина 1962 г.) произошло 5 крупных массовых выступлений (Краснодар, Муром, Александров, Бийск и Новочеркасск), то за два с половиной года (вторая половина 1962–1964 гг.) нам известно только два события, более или менее сопоставимых по своему размаху с краснодарским бунтом, и ничего похожего на Новочеркасск. Режим выбирался из кризиса, демонстрируя значительные ресурсы жизнестойкости. На почве разочарования в романтических утопиях «немедленного коммунизма» народ и власть вырабатывали новые «правила игры» и двойной морали, которые в будущем определили социально-политическую физиономию явления, получившего название «застой», и превратили любые массовые выступления против режима в событие экстраординарное. Подобный поворот во взаимоотношениях власти и народа вряд ли мог состояться под цветами Хрущева, прикованного цепями собственных многочисленных ошибок к «карете прошлого». Однако поиски выхода из тупиков «хрущевизма» партийная элита и бюрократия начали еще при Хрущеве.

Не сразу, но все-таки откатилась назад и беспрецедентная волна «антисоветских проявлений». В июне 1964 г. Председатель Комитета государственной безопасности Семичастный констатировал, например, «значительное снижение» количества распространенных подпольно оппозиционных анонимных документов. За первые пять месяцев 1964 г. было обнаружено 3 тысячи листовок и анонимных писем, содержавших призывы к свержению Советской власти, «неверие в построение коммунистического общества», «недовольство материальными условиями жизни». Это было почти в четыре раза меньше, чем во втором полугодии 1963 г. (11 тысяч) 1.

Напуганные событиями в Новочеркасске власти все-таки сумели удержаться от распространения в критическом 1962 году «приморского опыта»: «подведение» под статью об уголовной ответственности за массовые беспорядки инициаторов и участников коллективных невыходов на работу (забастовок). Дело обстояло следующим образом. 31 мая 1961 г. все 70 ловцов плавучего завода «Чернышевский», занятого крабовым промыслом в Охотском море у западного побережья Камчатки, отказались выйти на работу. Они требовали повышения оплаты труда. Поводом стало снижение сдельных расценок по сравнению с предыдущим годом.1.

Расследование показало, что инициаторами и активными участниками забастовки были два коммуниста, впоследствии исключенные из партии: помощник старшины мотобота Иван Пукман, 30 лет от роду, член комитета комсомола завода, и двадцатичетырехлетний ловец Алексей Ивлев. Иван Пукман первым высказал идею. Алексей Ивлев был первым, кто ее поддержал. Он же перевел разговор о забастовке в практическую плоскость: «Завтра, как договорились, на работу не пойдем. Кто пойдет на мотобот, тому грузилом сверху»1. Еще одним участником «сговора» стал 32-летний ловец Александр Семеренко. В конце концов Ивлев и Семеренко через своих знакомых связались с ловцами других мотоботов и заручились их поддержкой.

31 мая Пукман сказал своим товарищам, что забастовку надо продолжать, пока не увеличат зарплату. Показательно, что ни организаторы, ни участники событий, ни «начальство» в своих разговорах ни разу не употребили крамольного слова «забастовка», всячески избегая связанных с этим революционным термином аллюзий и ассоциаций. Они заменяли «забастовку» различными эвфемизмами, подсознательно уходя в разговорах от «неприятного» слова, связывавшего Советскую власть с «капитализмом», а их самих чуть ли не с «антисоветчиками» и «врагами народа».