Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе - Владимир Козлов

Вячеслав Черных прямо обвинял следствие в фальсификации своего дела: «Майор Васильев воспользовался моими чистосердечными признаниями, моей темнотой и огрязнил меня. Я удивляюсь тому, что как могли органы безопасности провести дознание так, как было, без ошибок. Им нужно было найти организаторов, а они ленились, вот и пришили мне, что я вообще не делал. Все облегчающие обстоятельства, а также тех свидетелей, которые говорили в мою пользу, во внимание не брали»[717]. На «отдельные проделки следователя Демидюка» жаловался в Прокуратуру СССР Георгий Васюков. Он подчеркивал, что суд «абсолютно не прислушался к свидетелям, которые изменяли свои показания, не взирая на то, что ранее ряд свидетелей показывал совсем противоположное»[718].

Со свидетелями вообще «работали», выбирая исключительно удобных, либо тех, кого удалось соответствующим образом «подготовить». Как писал, в частности, Е.Сильченков, державшийся до конца и так и не признавший своей вины, свидетели обвинения после процесса говорили: «Мы не знали, мол, что будут давать такие срока, нас инструктировал следователь…»5. В жалобе на имя председателя

Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР от 10 января 1964 г. Ефим Федорович пытался привлечь внимание к технологии фабрикации его уголовного дела: игнорирование показаний неудобных свидетелей и патологическая доверчивость к свидетелям удобным[719]. Речь, в частности, шла о знакомом Сильченкова, заводском коммунисте, который просил его как человека пожилого и солидного повлиять на толпу, убедить ее пропустить поезд. Тем самым появлялся эпизод, не только косвенно доказывающий отсутствие злого умысла в действиях обвиняемого, но и говорящий о его вялых попытках помочь с властям в наведении порядка. Предварительное следствие и суд проигнорировали показания этого свидетеля, но не опровергли их[720].

На пристрастность и предвзятость следователя Демидюка жаловался и В.Г.Бахолдин: «Мой следователь капитан Демидюк, который вел мое дело, собирая материал лишь тот, который меня уличал, а также и свидетелей тех, которые меня могли уличить. А тех свидетелей, которых я указывал следователю, что они могут оправдать эти ложные показания, следователь под разными предлогами отводил их и не собирался искать этих людей, хотя я указывал фамилии и их адреса…»3

В.А.Уханов обратил внимание на то, что вместо показаний свидетелей, постоянно находившихся поблизости от него в момент событий, предварительное следствие и суд предпочли использовать показания тех, кто видел его действия издалека, а слышать вообще не мог. Он называл имена людей, готовых подтвердить, что выкриков вообще не было. Уханов обратил внимание и на то, что свидетель под нажимом следствия оговорил его, а потом на очной ставке и на суде от своих показаний отказался. Однако «суд заменил в приговоре свидетельское «не слышали» на «слышали»«1.

Любой непредвзятый профессионал сказал бы, что в деле Уханова вообще не сходятся концы с концами, как, впрочем, и во многих других делах, если не во всех. Не случайно после одной из жалоб Уханова Прокурор отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Прокуратуры СССР Т. Г. Соколова пришла к заключению: осужденный «приводит заслуживающие внимания доводы» и поручила начальнику аналогичного отдела Прокуратуры РСФСР М. Н. Рогову проверить обоснованность осуждения[721]. Ответ Рогова удивляет полным пренебрежением элементарной логикой и здравым смыслом. Установка на отрицательный ответ по жалобе настолько сильна, что формальная сторона дела Рогова вообще не волновала. Он продолжал упрямо следовать абсурдной логике предварительного следствия и суда. «В жалобе, адресованной в Прокуратуру СССР, — писал в своем ответе Рогов, — Уханов указывает, что приговор не соответствует материалам уголовного дела, что свидетель Трофимов оговорил его, и что он осужден необоснованно». Казалось бы ясно: нужно проверить показания Трофимова и сравнить их с показаниями других свидетелей. Вместо этого Рогов пишет: «однако показаниями допрошенных на следствии и в суде свидетелей Уханов изобличается в инкриминируемых ему действиях» и приводит единственную цитату… Показания все того же Трофимова![722]. Соколова же, видимо, решила не связываться и сделала вид, что удовлетворена отпиской Рогова.

Примером вопиющих подтасовок можно считать обвинение И.А.Гранкина в нападении на милицию. «Засудить» тяжело больного инвалида помогли клеветнические показания давно ненавидевшей подсудимого соседки[723].

Ряд свидетелей пытался противостоять нажиму следствия, выдавливавшему из них нужные показания. Например, оператор газораспределительной станции Н.Г.Федоров, как уже говорилось, отказался опознавать участников «похода» Сергея Сотникова, а «в части угроз ему со стороны хулиганов показаний не дал»[724]. Некоторые свидетели так и не признали в Екатерине Левченко зачинщицу нападения на милицию 2 июня 1962 г.[725]. В тех случаях, когда не удавалось найти удобных свидетелей из числа жителей города, следствие обращалось к помощи «понимающих момент» и то, что от них требуется, к сотрудникам милиции. Чтобы облегчить покладистым свидетелям жизнь, следствие в ряде случаев отказывалось от проведения очных ставок с подследственными.

Готовясь к первому судебному процессу и составляя обвинительное заключение, прокурор Ю. Шубин (еще до сформирования дела) составил справки на всех обвиняемых, в которых собрал весь компромат, который только можно было использовать для очернения личностей будущих подсудимых, и сформулировал как бы «практические рекомендации» по ведению процесса для А. А. Круглова, государственного обвинителя на процессе по делу № 22, и Л.Н.Смирнова, Председателя Верховного Суда РСФСР, ведшего процесс.1.

Суд, как и доказывали в своих многочисленных жалобах осужденные, действовал заодно со следствием и обвинением, вполне разделяя их специфическую логику доказательств и тактику действий. Чтобы не было неожиданностей, решили «подготовить» к процессу даже адвокатов подсудимых. Во всяком случае попытки родственников самостоятельно нанять платных адвокатов были пресечены. По словам Сильченкова, его жена пригласила адвоката, заплатила большие для семьи деньги (140 руб.). С делом «наемный адвокат» (выражение Сильченкова) познакомился, но на процесс его так и не пустили — защиту передали «казенным» адвокатам. Деньги пропали. Вернули только 42 рубля.

Сам суд «провернули» быстро. Возражавшим и не желавшим каяться подсудимым немедленно затыкали рот. «Суд буквально не давал мне говорить. — Жаловался В.Уханов. — Вернее он давал мне говорить, но как только я начинал говорить, судья прерывал меня: «Садись, хватит, суду все ясно. При этом доставал из дела старый с времен 1947 года мой приговор и, потрясая им, говорил: «Садись, с прошлого твоего известно, кто ты, и что ты с себя представляешь. Суду все ясно».

Выполняя заказ верховной власти, суд вынес приговоры, в том числе «расстрельные», ни в коей мере не соответствовавшие тяжести содеянного и основанные на фальсифицированных уликах. В худшем положении, как это ни парадоксально, оказались те обвиняемые, которые никакого физического насилия по отношению к представителям или сторонникам власти не совершали. «Мы находимся на строгом режиме все вместе… — Писал Е.Сильченков. — И вот среди нас есть лица, которые совершили физически особо тяжкое государственное преступление. Но они осуждены как хулиганы ст.206… Я понимаю, если б не было хулиганов, то не нужно было бы искать и делать подстрекателей, в которые я попал без вины. А эти твари, которые прямые преступники, уже расконвоированы, и им доверие, а все делает статья, написанная на белой бумаге, но некому даже заглянуть в их черные души»«.

В задачу книги не входит подробный анализ юридической состоятельности следствия, суда и приговоров по делам о массовых беспорядках в Новочеркасске. Однако и сказанного достаточно, чтобы понять: по прямому поручению верховной власти в Новочеркасске готовилась показательная расправа, призванная запугать и образумить «распустившихся» горожан, политически и морально дискредитировать участников волнений, сформировать даже у тех, кто «не попался», комплекс вины перед властью.

Первый, наиболее важный для властей открытый процесс проходил 14–20 августа 1962 г. в Новочеркасске. Судили тех, кого власти решили отнести к организаторам и зачинщикам беспорядков, — А.Ф.Зайцева, М. А. Кузнецова, В.Д.Черепанова, Б.Н.Мокроусова, А.А.Коркача, С.С.Сотникова, В.Г.Шуваева, Е.П.Левченко, В.И.Черных, Г. А. Гончарова, И.П.Служенко, Г.Г.Каткова, Г.М.Щербана и Ю.В.Дементьева. Семерых приговорили к расстрелу, остальных к длительным срокам лишения свободы (от 10 до 15 лет). Для того, чтобы вынести «расстрельные» приговоры, предварительное следствие и суд, пошли на грубое нарушение закона. Они предъявили «семерке» и сочли доказанным обвинение в бандитизме — ст.77 УК РСФСР (редакция 1960 г.), предусматривающая смертную казнь. Ст.79 УК РСФСР (массовые беспорядки) такой меры наказания не предусматривает. Авторы публикации документов о событиях в Новочеркасске отметили, что применение ст.77 к участникам беспорядков было неправомерно. В Комментарии к УК РСФСР говорилось, что непременным условием отнесения того или иного деяния к бандитизму является применение обвиняемым оружия (предметов, предназначенных исключительно для поражения живой цели, для права пользования, ношения и хранения которых требуется специальное разрешение). В том же Комментарии к квалифицирующим признакам бандитизма была отнесена устойчивость группы (объединение людей не для одного только акта, но и для последующих действий)1. Ничего подобного, как мы видели, в действиях даже самых активных участников волнений следствию обнаружить не удалось. Но кого это могло остановить в стране, где воля «начальства» выше совести и закона.