Арабская поэзия средних веков - Аль-Мухальхиль

Ибн Хамдис

{363}

По земле рассыпается град —То жемчужины с неба летят.

В небе движутся темные тучи —То распахнутых раковин ряд.

Жемчуг с неба легко достается,А из моря — труднее стократ.

Что за перлы! Для взоров красавицНет на свете милее услад.

Подбери их с земли! ОжерельемТы достойно украсишь наряд.

Но, увы, все жемчужины тают,И в ничто превращается клад,

И у влажной земли на ресницахТолько белые слезы лежат.

Тает жемчуг. Струятся потоки,Словно змеи, в траве шелестят,

И сшибаются пенные струи,Словно в битве — с отрядом отряд,

И, подобные звеньям кольчуги,Пузырьки серебрятся, дрожат.

Прогоняющий все сновиденьяСлышен грома протяжный раскат,

Что призыву верблюда подобен,Племенного водителя стад.

Гром гремит, возвещая, что ливеньОросит и пустыню и сад.

Он ворчит, как погонщик верблюдов,Если медлят они, не спешат.

Блещет молния — бич разгулялся,Бьет и хлещет, тяжел и хвостат.

Блещет молния — меч обнаженныйОслепляет испуганный взгляд.

Блещет молния — ловит добычуЛев, рванувшийся наперехват.

Блещет молния — фокусник пляшет,Машет факелом, весел и рад.

На лугу пробиваются травыИ цветы, распускаясь, горят,

Ожидая дождя, что превышеНаслаждений любых и отрад.

И поток низвергается щедро —Это сыплется дождь, а не град,

И земля щеголяет в зеленомНовом платье — без дыр и заплат.

Словно ковш, наклоняется небо,Брызжут капли, стучащие в лад.

От воды захмелевшие ветви,Полупьяно шатаясь, шумят,

И усталая туча уходит,И ее невозможен возврат.

В небе светится огненный соколИ с восхода летит на закат.

День — балованный ребенок,Что немногим старше года,—

То хохочет, то рыдает.Неустойчива погода!

Но плывет в порывах ветраЗапах мускуса и меда,

И не дождь идет, а жемчугНиспадает с небосвода.

Как трудно плыть! Морские волныПлохое средство от невзгод.

Растут валы, гонимы ветром,Бегут с заката на восход.

Но тяжелей всего — забота,Что гонит в море и гнетет.

Ручей перебирает камни —Журчит веселая струя.

То извивается и блещет,Скользит и вьется, как змея,

То, словно птичье оперенье,Горит, искрится, серебром,

То, радугой переливаясь,Узорным стелется ковром.

Ручей — как сжавшая поводьяЛихого всадника рука.

Ручей — как льющиеся слезы,Когда утрата велика.

Ручей! Твой голос мне понятен.Журчи без умолку, спеша.

Ты — жив. Ты — дышащее тело.В котором властвует душа.

Разлейся, землю орошая,Одушевленный ток воды,

И мы увидим, как пустыниПреображаются в сады.

И мы увидим — поселенцыНахлынут к берегу толпой,

А звери никогда не будутСюда спешить на водопой.

Мы рано утром в сад приходим,И прямо — к берегу ручья.

Отполированная солнцемВода — как лезвие меча.

Ручей сверкает, отражаяДвиженье каждого луча,

В тени раскидистых деревьевПоблескивая и журча.

У нас вино в глубоком кубке,И все мы — пленники вина.

Мы пьем пылающую жидкостьДо опьянения, до дна,

И чаша ходит круговая,До края самого волна,

И плещет пенистая влага,И нас качает, как волна.

О, сок лозы, отборный, первый!Кувшин шатается, хмельной,

И сад, застенчивость отбросив,Шумит, как собутыльник мой,

И ветки юные ломаетПовеса ветер озорной,

И дождь, как голос примиреньяЗвучит над пьяной кутерьмой.

Висят на ветках апельсины —Литого золота шары.

Цветы пылают, словно свечи,Росой предутренней поры.

Поют, захлебываясь, птицы,Самозабвенны и пестры,

Как будто голос аль-Гарида{364}Пьянит мединские шатры.

Поют, как Мабад{365} незабвенный:Рулады льются, как ручьи.

Поют с рассвета до заката,Воркуют, свищут соловьи.

И пусть желанья обновятся,Надежды сбудутся мои.

Дрожу, как дерево под ветромИзнемогаю от любви.

На пирушках друзей я сидел, — сколько разДо утра не смыкая слезящихся глаз.

Сколько раз среди юношей черноволосыхВосседал я — единственный, кто седовлас.

Я ни капли не пил из веселого кубкаНи в начале пирушки, ни в утренний час —

Лишь вдыхал ароматы вина, любовался,Как оно из кувшина струится, лучась,

А в душе отдавались тревогой и грустьюШум разгульного пира, и пенье, и пляс.

Ты ушло, мое время, прошла моя юность —Беззаботные годы вина и проказ.

После радостных песен — одни причитанья.Утопавший в веселье — в печалях погряз.

Пойте, юные, пламенем пьяным пылайте,Разгорайтесь, пока ваш огонь не погас.

До утра осушайте тяжелые кубки,Где играет и пляшет вино, золотясь.

Я уйду на рассвете, усталый и трезвый,Сединою смущать не желающий вас.

Убита молодость зловещей сединой,И стала седина в душе кромешной тьмой,

Я молодость отверг: она мне изменила,И жизни вспоминать я не хочу былой.

Но юность светлую что на земле заменит?Лекарства верного напрасно ждет больной.

Иль старость белую возможно перекрасить,Задернуть белый день покровом тьмы ночной?

Нет, краски предадут. Мне юность изменилаИ обошла меня коварно стороной.

О легкий ветерок, прохлады дуновенье,Ты веешь свежестью и влажной чистотой.

Ты утоляешь мир дождем животворящим,И плачут небеса над мертвою землей.

Но тучи мечутся, бегут, пугаясь грома,—Так трусов гонит прочь воинственный герой.

Вот в небе молния стремительно сверкнула,—То обнажили меч отважною рукой…

Всю ночь томился я во тьме невыносимой,—Ты, утро, яркий свет мне наконец открой.

О ветер, если дождь уже насытил землю,Что так измучена тяжелой духотой,—

Ты оскудевшие примчи обратно тучи,Я напитаю их горячею слезой.

Я пролил ливни слез над юностью моею,Но там по-прежнему лишь засуха и зной.

Лети же, облако! В степи, томимый жаждой,Чертог любви моей, — он ждет тебя с тоской.

В чертоге том столбы из солнечного блеска,И возгорается от них огонь святой.

Там несравненно все — и небо, и растенья,И воздух, и земля, одетая травой.

Я любящее там свое оставил сердцеИ лишь страданий груз в дорогу взял с собой.

И в тот волшебный край мечты мои стремятся,Как волки, что спешат в дремучий мрак лесной.

Там чащи, где дружил я с царственными львами,Газелей навещал я в тех лесах порой,

И там, в раю святом, не бедность и забота,Но радость вечная была моей судьбой.

Сумели угадать по множеству приметМоей влюбленности таинственный расцвет.

Твердят, что жар любви едва ли беспредметен,Что существует центр вращения планет…

Им хочется улик, доносов, слухов, сплетен,Им надо выведать любви моей секрет.

Но скрытность мудрая прочней любой кольчуги,Притворством праведным я, как броней, одет.

Предателя теперь я вижу в каждом друге,И ни один еще не смог напасть на след.

Любовь пришла ко мне, — не так ли к верной целиПриходят странники, весь обошедши свет?

Не сможет угадать никто моей газели,Зачем же эта брань, в которой смысла нет?

Ее, жестокую, уста назвать не смели,—Неумолимая лишь богу даст ответ.

А если спросят вдруг когда-нибудь, случайно,О той, что принесла мне столько зол и бед,—

Солгу я, и язык моей не выдаст тайны,И не нарушит он суровый мой запрет.

Укрепили стоймя восковое копье.Наконечник блестящий на нем — из огня;

И огню предает оно тело свое,За слезою слезу золотую гоня.

Словно кротость, сумевшая гнев побороть,Тихий свет разливается, сумрак тесня.

Силой духа сжигает свеча свою плотьИ повадкой такой удивляет меня.

Ты пышной пеною наряд свой убрала,Покров прозрачный твой как будто из стекла.

Когда же проплывут здесь лодки на рассвете,—Ты будешь, словно меч узорчатый, светла.

А я к тебе пришел, когда мерцали звезды,Их жемчуг сказочный окутывала мгла.

Закат изранили удары звезд падучих,Как копья меткие, и ранам нет числа…

Смешайся с солнцем вновь, как с камнем философским,Чтоб влага светлая стать золотом смогла.

У неба учишься и следуешь за ним:Сама в движении, а полюс недвижим.

Ты делаешь добро и зерен ждешь в награду…Кормилица людей, — тебя благодарим.

Серебряной муки ты даришь водопады,Когда зерном тебя накормят золотым.

Неумолимая, не торопись, постой!Грешно смеяться так жестоко надо мной.

Когда в глазах моих зажжешь ты свет вечернийСвоею утренней сверкающей зарей?

Мечтами о тебе измучен я безмерно,Ты скорбь души моей смири и успокой…

Ты сердце рвешь мое: в игре жестокой, сквернойТебя ждет выигрыш — и первый, и второй…

На клочья сердце рвать, — о нет, еще, наверно,Никто не тешился подобною игрой.

Слез утренних с небес струится водопад,Вороны, каркая, нас разлучить спешат.

Я так молил ее: «Волос кромешной тьмоюОпять заполни мир и ночь верни назад».

О, ночь осталась бы, и в сладком примиреньеПреодолелся бы мучительный разлад…

В устах ее и блеск жемчужин драгоценных,И нежной влажности весенний аромат.

Что ж ран не исцелил я влагой чудотворной?Прекрасная цветет меж каменных оград,

Где вечно стерегут ее мечи и копья,Как тайну нежную и как бесценный клад.

О, подожди еще, не убивай, помедли!Сгорает только тот, кто пламенем объят…

Зачем же от любви ждать вечного блаженства?В ней горечь едкая, в ней только боль утрат…

Пришла в смятении, а вдруг следят за ней?Газель от хищных так скрывается зверей.

Подобно мускусу она благоухала,Кристаллов камфары была она светлей.

И в сердце бурное внесла успокоенье,И утолила зной безудержных страстей.

Я наслажденье пил так медленно глотками,Как птица пьет росу с травы или ветвей.

Лишь отошла она — и утреннее солнцеВдруг стало заходить, и сделалось темней…

Но встреча нежная такой была короткой,Как встреча жениха с невестою своей.

Желтого солнца подобье — виноПлещется в чаше с блистающей гранью.

В смеси вскипают воды пузырьки,Звездному не уступая сверканью.

Юноша, замысел смелый тая,В чаше отыщет опору дерзанью.

Станет молва ему дань воздаватьИ напророчит успех начинанью.

Что есть вино, и вода, и бутыль?Духа, материи, формы слиянье!

Сонную одурь стряхни, оглядись:Ночь одолело дневное сиянье.

Томному юноше сумрак под стать,Дремлет, укрыт лучезарною тканью.

Кубки свои при луне осушив,Вновь наполняем их солнечной ранью.

Светлые блестки рождает в листвеЧаши с душистым вином колыханье.

Пьем виноградной лозы молоко,Полное света и благоуханья.

Ночь наслаждений была коротка,Сколь огорчительно с ней расставанье!

Кубки мелькали у кравчих в руках,Напоминая коней состязанье.

Сколько блаженство у нас ни гости —Кажется кратким его пребыванье.

Пусть сатиры мои порицает жестоко молва,—Почему же твердят, что я в одах достиг мастерства?

Говорят: «Ты за них ожидаешь награды бесценной».Неужели мои не бесспорны на это права?

Но поэмы мои? Отвечают: «Они вдохновенны».А стихи о любви? «Это чудо и верх волшебства».

И тогда я сказал: «Лишь таким доказательствам верьте;Здесь для правды простор, что нетленна и вечно жива.

Целомудренна речь, что исходит из чистого сердца,Подлеца узнаешь — крики брани заслышав едва…

Допущу ль, чтобы вдруг мусульманина, единоверца,Мой изранил язык, чтобы стрелами стали слова?»

Кто в него вдохнул огонь летучий?Чьей рукой он выкован умело?

Ты извлек его, как дух, из плоти.Извлекая дух, войдет он в тело.

Глянцу безупречного булатаБлеск пустыни уподоблю смело.

В зеркале меча и некрасивыйСтал красавцем: это — джиннов дело!

Крылышки подняв, — не утонуть бы! —Муха на клинок блестящий села.

Остается мне одно: жизнь разменивать на дни,Чтобы горе покупать. Незавидная награда!

Если б мог я растопить сердце в пламени скорбей —Превратить его в слезу для меня была б отрада.

Осужден я вспоминать время юности своей,И всего дороже мне эта горькая услада.

Ты в спину ужалила злобно верблюда — и что ж?Верблюду мученье такое сносить невтерпеж.

Вот так ростовщик хочет высосать кровь из страдальца,На лезвие лекаря жалящий хобот похож.

Как щеголи хну растирают на кончиках пальцев,Так ты свои лапки — в кровь обагренные — трешь.

Здесь наслаждения душа воплощенаИ молоко дождей вскормило семена.

Кувшин наполнился богатыми дарами,И жажду наконец мы утолим сполна.

Мы пили медленно. Уж ночь сменилась утром,Уж неба ясного зарделась глубина.

Резвился на лугу ручей неугомонный,И крыльями ветвей укрыла нас весна.

И чаша каждая сверкала, как невеста,И с юною рукой была обручена.

И алым панцирем вино одело чашу,И жемчугом воды украсилась она.

Казалось, что уста язвит внезапно что-тоИ влага жалит их, коварна и темна,

Но нежной терпкостью и мягкостью мгновенноСтроптивость дикая была укрощена.

По жилам пламени текла воды прохлада,Чтоб воцарился мир и не зажглась война.

Когда гнетет тоска и сердце изнывает —Власть чудотворную мы узнаем вина.

Докучая творцу оправданьем своим запоздалым,Словно тяжкое бремя, влачу я грехи без числа.

Но порывы раскаянья длятся не долее часа.Вслед за ними, как прежде, греховны слова и дела.

С чернотою Ночной соревнуясь, дневное сияньеНа висках серебрится, и поступь моя тяжела.

Это смерти покой костенит постепенно суставы.Искры юности гасит его роковая зола.

Целый век я провел, свой надел расточая беспечно.Время годы мои между тем промотало дотла.

Если даже мне щедрую прибыль судьба приносила,Всякий раз для меня эта прибыль накладом была.

Проницаешь ты, господи, взором туда, где границаМежду скрытым и явным в душе у меня пролегла.

К добродетели душу мою преклони милосердьем,Защити мое сердце, творец, от пороков и зла,

От речей недостойных — язык, от соблазна — мой разум,Чтобы грешные помыслы не омрачали чела!

Могилу найдешь ты на ложе своем.От смерти укрыться в дому невозможно.

Опоенный зельем обмана, ты — слеп.О мире твое представление ложно.

В ущерб наслажденьям искал ты любвиУ той, что тебя ненавидит безбожно.

Судьбы опрокидчивый посох отбрось!Опора такая, увы, ненадежна.

Из праха взошел ты, и в лоно землиЗаход предначертан тебе непреложно.

Кровавыми глазами ран заплакала война.Колючий ряд ее зубов улыбкой обнажен.

Клубясь, окутала меня, как туча, битвы пыль.Как молнию, блестящий меч я вырвал из ножон.

Мечом кольчугу распорол, как будто полоснулПо зеркалу озерных вод, — и витязь был сражен.

Взвивался на дыбы мой конь и упадал скалой,В жестокой схватке нанося противникам урон.

В пути ночном берет разгон мой вороной скакунБыстрее вспышки грозовой, секущей небосклон.

Свою решимость я теперь с бессонницей сравню,Что перебила в час ночной ленивца крепкий сон

Как будто факел смоляной горит в моей руке —Скачу, мечом пронзая мрак, и убегает он.

Ибн аз-Заккак