Том 3. Ангел Западного окна - Густав Майринк

   — Это означает... — Липотин не договорил. Лишь молча провел ребром ладони по горлу...

Озадаченный, я хотел было его спросить, что он имеет в виду, но антиквар уже исчез в толпе, осаждающей трамвай. Часто с тех пор в памяти моей всплывали его слова и зловещий

жест, всякий раз повергая меня в сомнение: а было ли это на самом деле? Не игра ли это моего воображения?..

Последовательность событий, хранящихся в моей памяти, нарушилась, смешалась, все стало с ног на голову...

Сколько прошло с тех пор, как я похоронил Яну и бок о бок с ней Асайю Шотокалунгину? Откуда мне знать! Ни дней, ни недель, ни месяцев я не считал... А может, прошли уже годы?..

Слой пыли в палец толщиной лежит на вещах и бумагах в моем кабинете; сквозь слепые, немытые окна ничего не видно. Ну что ж, тем лучше: внешний мир меня все равно не интересует, мне ведь, в сущности, безразлично, где я нахожусь — в моем родном городе или в Мортлейке, опять преображенный в Джона Ди, пойманный в паутину остановившегося времени.

Иногда меня посещает странная мысль: а может, я давно уже мертв и, сам того не сознавая, покоюсь во гробе рядом с двумя женщинами? Кто поручится, что это не так? Но ведь смотрит же на меня из мутного зеркала некто, не без оснований претендующий на роль моего Я, — с длинной, запущенной бородой, со спутанными космами волос; правда, мертвые, может быть, тоже смотрят в зеркала и воображают, что они все еще живы? Где гарантия, что они в свою очередь не считают живых мертвыми?!

Итак, неопровержимыми доказательствами того, что еще жив, я не располагаю. Когда, напрягая память, я пытаюсь реставрировать события, которые произошли после похорон Яны и Асайи, мне кажется, что по окончании траурной церемонии я, поговорив с Липотиным, вернулся домой. Прислугу я в тот же день рассчитал, а находившейся в отпуске экономке отписал благодарственное письмо и за верную, многолетнюю службу назначил ей через банк пожизненную ренту. А что, если все это мне только приснилось?.. Или, может, я и вправду умер и мой дом пуст?..

Однако в одном я уверен твердо: все мои часы стоят — на одних половина десятого, на других двенадцать, — свидетельские показания остальных относительно того, когда умерло время, меня не интересуют. И — паутина... Куда ни глянь — сплошная паутина. Настоящее нашествие пауков!.. С чего бы это?.. И за такой краткий срок... Краткий?.. Лет сто, например, это как — много, мало?.. А может, в жизни тех снующих снаружи людей прошел один-единственный год? Не знаю и знать не хочу! Да и какое мне до этого дело!..

Хорошо, но чем я питался все это время? Мысль совершенно

естественная, но она меня потрясает. Ибо ответ на этот элементарный вопрос является неопровержимым доказательством того, жив я или мертв!

Я долго и напряженно вспоминаю — и вдруг, словно обрывки сна: ночь, безлюдные городские переулки, какие-то трактиры, притоны... Так, теперь ясно... В памяти всплывают даже какие-то знакомые лица — друзья, которых я встречал на улицах и которые заговаривали со мной. Вот только что я-то им отвечал?.. Нет, не помню. Похоже, как лунатик, молча проходил мимо, инстинктивно опасаясь нарушить ту, возможно хрупкую, гибернацию, в коей находился как под стеклянным колпаком, ибо если бы мое сознание проснулось раньше, чем истек какой-то неведомый мне инкубационный период, то катастрофа была бы неминуема: в него бы сразу вонзилась страшная, сметающая все на своем пути боль, имя которой — Яна... Да, да, так оно и было: просто ожил в царстве мертвых — или просто умер в царстве живых. Но что мне до того, жив я или мертв!..

Может, и Липотин тоже уже?.. Но что это я снова?! Ведь никакой разницы, мертв ты или жив!..

Так или эдак, а старый антиквар с тех пор ко мне не захаживал — это я знаю точно. Впрочем, на выходе ли с кладбища мы виделись с ним в последний раз?.. Он еще что-то говорил о тибетских дугпа, провел рукой по горлу и исчез в толпе... Или все это было в Эльзбетштейне?.. Какая разница?.. Может, он вернулся в Азию и снова превратился в Маске, магистра царя. Ведь и я, так сказать, отсутствовал некоторое время в этом мире. И очень не уверен, что Азия дальше, чем то царство снов, в которое я забился!.. Точнее — забылся, забылся тем летаргическим сном, от которого лишь сейчас едва-едва начинаю пробуждаться, недоуменно взирая на царящее в доме запустение, как будто там, за мутными окнами, миновало уже по меньшей мере лет сто...

Внезапно неопределенное чувство дискомфорта, какого-то неясного беспокойства проникает в меня, и вот уже дом мой кажется мне пустым, выеденным изнутри орехом, пораженным плесенью, в толстой звуконепроницаемой скорлупе которого я, подобно бездумной личинке, не услышал архангельских труб и проспал свой век мотылька.

Но все же — откуда вдруг это тревожное чувство? И сразу спохватываюсь: разве только что не раздался резкий звонок?.. Ко мне?.. Нет, не может быть! Кто будет звонить в дверь мертвого, покинутого дома? Это все равно что стучаться в крышку

саркофага! Наверное, это звенит у меня в ушах! Где-то я читал, что у человека, погруженного в летаргический сон, первыми пробуждаются органы слуха.

Воспоминание — как укол, и тем не менее теперь я, по крайней мере, могу облечь его в слова: да, я ждал, и ждал, и ждал, утратив всякое представление о времени, возвращения Яны. Разве не она мне сказала на прощание, что «всякое кругосветное путешествие всегда кончается там, где оно началось»? Дни и ночи напролет здесь, в моей одинокой келье, стоя на коленях, вымаливал я у неба хоть какую-нибудь весточку от нее.

Не было предмета из личных вещей моей возлюбленной, который бы я не превратил в фетиш в безумной надежде, что он притянет Яну ко мне и она, поправ оковы смерти, восстанет из гроба, дабы спасти меня от занесенного надо мной палаческого топора адских мук. Но все напрасно: Яна не возвращалась и никаких вестей о себе не подавала. Неужели мы, муж и жена на протяжении трех веков, расстались навсегда?!

Вместо нее появилась... Асайя Шотокалунгина!

Сейчас, когда сознание мое наконец проклюнулось и память стала постепенно освобождаться от скорлупы летаргии, я с невольным внутренним содроганием вспомнил, вспомнил совершенно отчетливо: Асайя все время была рядом, все время...

С самого начала,