Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку) - Ганс Фаллада
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Работу она закончила раньше обычного. Опять подошла к парнишке и сказала ему:
— У меня обеденный перерыв. Если хочешь, Куно, пойдем со мной.
Он выдрал еще несколько сорняков, удовлетворенно посмотрел на прополотый участок:
— А чё, нехило поработал. Ясное дело, только здоровенные сорняки повыдирал, по мелким надо еще разок тяпкой пройтись, по-другому никак.
— Конечно, — отозвалась она. — Ты выдирай грубый сорняк, а с мелким я уж как-нибудь управлюсь.
Куно опять искоса взглянул на нее, и она заметила, что голубые глаза умеют смотреть и плутовато.
— Это чё, намек? — поинтересовался он.
— Понимай как хочешь.
— Тогда ладно!
На обратном пути она задержалась у небольшого быстрого ручейка.
— В таком виде, как сейчас, тебе со мной в деревню, пожалуй, идти не стоит.
На лбу у него тотчас пролегла складка, и он с подозрением спросил:
— Небось стыдишься меня?
— Можешь, конечно, и так идти, мне-то без разницы. Но если собираешься остаться в деревне надолго, а ты можешь пробыть тут пять лет и всегда ходить в порядочной одежде, только вот крестьяне никогда не забудут, в каком виде ты к ним заявился. Как чумазый поросенок, так они будут твердить тебе вслед еще и через десять лет. Как бродяжка.
— Тут ты права. Они такие. Ладно, давай тащи все, что надо! А я покамест маленько отмоюсь.
— Я принесу мыло и щетку! — крикнула она ему и заспешила по дороге в деревню.
Позднее, гораздо позднее, уже вечером, когда они втроем поужинали — Эва, седовласый Киншепер и почти до неузнаваемости преобразившийся Куно-Дитер, — позднее Эва сказала:
— Сегодня переночуешь на сеновале, Куно, а завтра у тебя будет комнатка, только сперва придется убрать оттуда хлам. Я все там устрою. Мебели хватит.
Куно зыркнул на нее:
— В смысле, щас мне пора валить, господа желают побыть вдвоем. Ладно! Только спать я не пойду, Эва, я ж не младенец. Пройдусь, погляжу на деревню.
— Только не допоздна, Куно! И не кури на сеновале!
— Да брось ты! Я ж не псих, ведь ежели что, первым и сгорю. Ну ладушки! Хорошего вечерка, молодежь, сказал папаша и заделал мамаше ребенка!
Засим господин Куно-Дитер отбыл — блестящий продукт национал-социалистского воспитания.
Эва Клуге огорченно улыбнулась.
— Не знаю, Киншепер, правильно ли я поступила, когда приняла этого субчика в нашу маленькую семью. Наглец он, вот кто!
Киншепер рассмеялся:
— Но, Эви, ты же наверняка видишь, парнишка просто комедию ломает! Норовит показать, какой он взрослый! Во всей, так сказать, красе и неприглядности! Причем как раз потому, что замечает в тебе некоторое ханжество…
— Да какая из меня ханжа! — воскликнула она. — Но когда четырнадцатилетний мальчишка рассказывает, что уже имел двух девчонок…
— …то в тебе, ясное дело, оживает ханжа, Эви. А что до девок, так он их определенно не имел, в худшем случае они его поимели! Ерунда это! Я пощажу твои уши, Эви, и не стану рассказывать, что вытворяют между собой ребятишки из этой скромной, набожной деревни, по сравнению с ними твой Куно-Дитер сущий ангел!
— Но дети не говорят о таких вещах!
— Потому что им стыдно. А у твоего Куно о стыде даже понятия нет, то есть воспринимает он это совершенно естественно, поскольку ничего другого не видел и не слышал. Все утрясется. Сердцевина у мальчишки хорошая; через полгода он уже будет краснеть, вспоминая, что наговорил тебе в первые дни. Он все это отбросит, как и нынешнюю манеру говорить. Ты заметила, он вполне умеет говорить литературно, только не хочет.
— Мне тоже стыдно, особенно перед тобой, Киншепер.
— Вот уж напрасно, Эви. Мальчишка мне по душе, и будь уверена: он может стать кем угодно, но к гитлеровской камарилье не примкнет никогда. Может, станет чудаком, но ни в коем случае не партийцем, останется одиночкой.
— Дай-то бог! — сказала Эва. — Большего я и не желаю.
В глубине души она смутно чувствовала, что, спасая Куно-Дитера, немного заглаживает злодеяния Карлемана.
Глава 45
Крах советника уголовной полиции Цотта
Письмо начальника участка действительно было адресовано господину советнику уголовной полиции Цотту, государственная тайная полиция, Берлин. Однако отсюда не воспоследовало, что означенное письмо доставили непосредственно советнику Цотту. Попало оно не к нему, а к его начальнику, обергруппенфюреру СС Праллю, который с этим письмом в руках вошел в кабинет Цотта.
— В чем дело, господин советник? — спросил Пралль. — Снова открытка Домового, а к ней пришпилена записка: согласно телефонному распоряжению гестапо в лице советника уголовной полиции Цотта, арестованные отпущены. Какие такие арестованные? Почему мне не доложили?
Советник искоса сквозь очки посмотрел на начальника:
— Ах, это! Да, теперь припоминаю. Позавчера или еще днем раньше. Точно, в воскресенье. Между шестью и семью часами, то есть я хотел сказать, между восемнадцатью и девятнадцатью, господин обергруппенфюрер.
И, гордый своей отличной памятью, он взглянул на обергруппенфюрера.
— А что произошло в воскресенье между восемнадцатью и девятнадцатью часами? О каких арестованных идет речь? И почему их отпустили? И почему не доложили мне? Рад, что вы вспомнили, Цотт, но я тоже хочу знать.
Короткое «Цотт», без титулов и званий, грянуло как первый пушечный выстрел.
— Да совершенно пустяковая история! — Советник уголовной полиции успокаивающе махнул архивно-желтой ладошкой. — Ерундовое происшествие в участке. Они взяли двоих как авторов или распространителей открыток — семейную пару, конечно же очередная полицейская глупость. Супружеская пара, а ведь мы знаем, этот человек определенно живет один! Кстати, припоминаю, он столяр, а нам известно, что автор открыток определенно трамвайщик!
— Вы что же, хотите сказать, сударь, — с трудом сдерживаясь, ответил обергруппенфюрер («сударь» стал вторым и куда более метким выстрелом в этом бою), — вы хотите сказать, что распорядились отпустить этих людей, даже не увидев их, не допросив… просто потому, что их было двое, а не один и мужчина назвался столяром? Ну, знаете ли, сударь!
— Господин обергруппенфюрер! — Советник уголовной полиции Цотт встал. — Мы, криминалисты, работаем по определенному плану и не отклоняемся от него. Я ищу одинокого мужчину, связанного с трамваями, а не женатого столяра. Столяр меня не интересует. Ради него я и шагу
