Надсада - Николай Зарубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Николай, будучи в Доме художников, посетовал на безденежье и кто-то, от лица Союза предложил ему обратиться в Министерство культуры с просьбой о выделении средств на восстановление здоровья, дескать, ты ведь у нас народный и уж о ком еще, как не о тебе, позаботиться государству.
Происшедшая с ним история была обнародована чуть ли не всеми глянцевыми журналами, что только усиливало его раздражение, хотя Николай не мог не понимать, что и такая «известность» была для него, как для художника, полезна, ибо могла способствовать продаже картин.
Так оно и случилось: какое-то количество своих работ он продать сумел, но фактически за бесценок, что позволило семье просуществовать еще какое-то время.
От Союза художников был подан официальный запрос, содержащий просьбу об аудиенции, и таковая была предоставлена.
Чиновником оказалась женщина того критического возраста, когда еще можно иметь сравнительно нестарого любовника, можно также с помощью пластического хирурга спрятать выпуклости полнеющего лица с отвисающим подбородком, но ничего нельзя было поделать с прелестями расплывающейся фигуры. В таком возрасте состоятельные женщины обычно сломя голову бегут в разные фитнес-клубы, в бассейны, сауны, однако предпринимаемые ими для продления молодости меры оказываются напрасными, и мало-помалу превращаются они в еще молодящихся, но преждевременно одряхлевших особ неопределенного возраста. Глянуть на такую — вроде уже старуха. Зайти с другой стороны — а бог ее знает, в каких она годах, может, детство было бесприютное, голодное, а последующая взрослая жизнь состояла из одних только бед и лишений.
Нередко при такой особе — муж, который значительно моложе годами и чаще всего из прислуги: охранник, водитель, просто нахлебник, который и в машину подсадит, и собачку подержит на руках, и принесет какую-никакую пустяковину.
Сидит эдакая Пизанская башня, слегка наклонив голову в сторону посетителей, и медовым голосом спрашивает:
— В добром ли здравии, уважаемые Владимир Васильевич и Николай Данилович?
— Вашими молитвами, уважаемая Любовь Ивановна, вашими молитвами… — бормочут в ответ посетители.
— Где нынче собираетесь отдыхать? За границей или на югах в родном Отечестве?
— Что вы, что вы, уважаемая Любовь Ивановна, мы больше по творческим дачам разъедемся. Там и отдохнем… за мольбертами…
В таком же духе происходил разговор между художниками и с означенной чиновницей от культуры.
Наконец добрались до сути посещения министерства.
— Вы, наверное, слышали, что произошло с нашим народным художником России Николаем Даниловичем Беловым?
Чиновница чуть кивнула головой.
— Нельзя ли от Союза художников обратиться к вам, уважаемая Любовь Ивановна, с прошением о выделении каких-то средств для восстановления здоровья Николая Даниловича?..
Более правильной округлости глаз, какими глянула чиновница на просителей, Белову в жизни не приходилось видеть. Пизанская башня оплывающей фигуры Любови Ивановны колыхнулась и замерла в наклоне, только в противоположную от посетителей сторону.
— Да лично я бы со всей радостью! — воскликнула она. — Но вы же знаете, какой у культуры бюджет… Какой в стране бюджет и вообще в какое время мы с вами живем… Нет, я, конечно, поговорю с кем следует, подумаю, прикину наши возможности, а там — видно будет.
Большего унижения народному художнику Николаю Даниловичу Белову испытывать не приходилось. Он знал, на каких машинах ездят чиновники от культуры и вообще чиновники, в каких заграницах отдыхают, как по случаю летают в Париж на концерт какой-нибудь знаменитости, в каких особняках проживают и где учат своих драгоценных деток. А вот таким, как он, места в такой культуре не предусмотрено.
Не предусмотрено и вообще-то всему Союзу художников. Как не предусмотрено Союзам писателей, актеров, кинематографистов и тому подобное.
В новой стране, какую нынче представляет из себя Россия, — не предусмотрено.
Об этом он, нервно расхаживая по комнате, говорил жене по возвращении домой.
— Черт меня дернул пойти на поводу собратьев, ведь знал же, чувствовал, понимал, что толку не будет.
— Ну и ладно, в лоб же не ударили, — прагматично заметила Людмила. — Чего ты нервничаешь, плюнь и разотри. Выкрутимся.
— Тебе легко говорить: плюнь… А я-то, дурак, принарядился, галстук повесил на шею, бороду подстриг…
— Хоть какая-то польза — бороду вот подстриг, — не зная, как успокоить мужа, вставила свое супруга.
Николай остановился напротив женщины, будто пытаясь вникнуть в суть только что ею сказанного, затем повернулся и подошел к зеркалу. Долго разглядывал свою физиономию — она выжидала, что он еще может сказать.
— Действительно, польза, а то отрастил волосищи, прости господи: ни себе, ни людям…
— Кстати, звонили от какого-то француза, работы твои хочет посмотреть.
Глянула на часы.
— Сейчас и должен звонить.
Зазвенел телефон, и скоро Белов шел к своей мастерской.
Француз оказался пожилым человеком, долго ходил от одной картины к другой, наконец остановил свой выбор на одной из первых работ Николая, написанных на выселках, — «Беловы».
Эту свою работу художник продавать не хотел, потому и не выставлял на всеобщее обозрение. И в мастерской она висела так, что видна была с любого места.
Видно, в особом настроении была писана картина, потому на каждого, кто на нее смотрел, производила сильное впечатление. Вот и француз замер, открыв рот. Затем повернулся к переводчику и что-то быстро сказал. Переводчик повернулся к Николаю.
— Месье Ришар говорит, что ничего подобного ему не приходилось встречать у современных художников.
«Ишь ты, разбирается», — подумал Белов.
— Глядя на картину, месье словно видит всю Россию во всей сложности судеб минувших поколений двадцатого века, где были революция, Великая Отечественная война и страшная ломка последних десятилетий двадцатого века. Ничего подобного не испытала ни одна страна в мире за всю историю человечества…
«Ты смотри, как точно обозначил французик», — продолжал удивляться художник.
— Месье хотел бы увезти к себе на Родину как бы частицу России: ее прошлого и настоящего. А на вашей картине он видит Россию во всей исторической ретроспективе двадцатого века. Месье — писатель, он не богат, но достаточно состоятелен, чтобы заплатить за картину двадцать пять тысяч долларов…
«Хорошие деньги, — размышлял Белов. — Может, в самом деле продать?»
— Когда месье собирается возвращаться во Францию? — спросил неожиданно для себя.