Нравственный образ истории - Георгий Михайлов

«Боже, суд Твой цареви даждь»

Не успел Царь Борис Годунов репрессировать князей Романовых, как в то же лето, 1601-е, случился небывалый неурожай, а затем повторился в 1602 и 1603 годах. Голод, вызванный трёхлетним неурожаем, и в придачу моровое поветрие (холера) - ибо люди от голода даже навоз ели - буквально опустошили страну. То население России, что при Иоанне Грозном почти удвоилось благодаря заселению крестьянами чернозёмного Поволжья, теперь катастрофически сокращалось. Вымерла треть, а по некоторым данным, почти половина народа. Помощь голодающим правительство не обеспечило, хотя в отдельных областях имелся избыток зерна. Только перераспределить его было некому. Где-то гнил необмолоченный хлеб, а в других местах нарастал мор. Раздачи из казённых закромов, к которым прибегал Царь Борис в Москве, не решали проблему в целом.

Восторженная речь, произнесённая Годуновым в день его коронации (1 сентября 1598 г.), о том, что в его царствии никто не будет «нищ и беден», теперь всем казалась диавольской насмешкой. И вместо полумиллионной армии, во главе которой Борис красовался тогда, ожидая послов из Крыма, дабы произвести впечатление, теперь он мог выставить со всей России не более 100000 войска. В дипломатии он также не блистал успехами. По словам А.Д.Нечволодова, «ставши Царём, Борис не мог настолько возвыситься духом, чтобы отважиться на какой-либо крупный шаг в пользу своего Государства». Швеция воевала с Польшей, Сигизмунд III поссорился со своим дядей Карлом, занявшим шведский трон. Заключи Годунов соглашение с одним из них против другого - и Ливония с Прибалтийскими портами вернулась бы в состав России. Но Борис не решился. Мелочно спекулируя на возможности заключения такого договора, он только раздражал обе стороны и, разумеется, ничего не достиг.

Не сумел Борис выдать и дочь свою, красавицу Ксению, ни за датского принца Иогана (умершего в Москве по вине Годунова), ни за грузинского царя Александра, предлагавшего себя вместе с Грузией в подданство России. Борис дождался, что Александра убили султанские агенты, а семитысячный русский отряд на Кавказе был истреблён скопищем омусульманенных горцев. Сыну своему, Феодору, Годунов также не нашёл иноземной невесты. Впрочем, жить этому юноше оставалось совсем немного. За смертью отца (в апреле 1605-го) Феодор II не процарствовал и двух месяцев. Изменившие Годуновым бояре убили юного Царя вместе с матерью, а дочь Бориса Ксению оставили в живых - но отнюдь не для радости и счастья.

В 1604 году хлеб, наконец, уродился, и голод окончился. Однако состояние дел в Государстве и состояние умов народных шли вразнос. Повальное доносительство растлевало нравы, разбойничьи шайки стали обычным явлением по всей стране, казачьи атаманы вышли из повиновения царским чиновникам, а народ русский роптал на «татарского царя», каковым считали Бориса Годунова. Ностальгия по законному Рюриковичу нарастала во всех слоях общества. Слухи о спасении царевича Димитрия накатывались волнами. Был ли он спасён на самом деле, или бояре взрастили «Лжедмитрия» - с исторической точки зрения не имело уже значения. В царевиче была потребность, и явление его стало неизбежным.

На вопрос, где скрывался «Названный Дмитрий», А.С.Суворин отвечает так: «Он мог укрываться в монастырях... близких к Угличу... Его могли свезти и в Литву на некоторое время, его мог туда отвезти Афанасий Нагой [дядя царевича], след которого пропал». Где бы ни прятался отрок, спасённый от убийц, или тайно взращённый боярами Лжедмитрий, который верил, что он истинный сын Иоанна Грозного, в 1603 году ему должно было исполниться 22 года. Возраст вполне зрелый, хотя и юный. На известном портрете работы польского художника «Самозванец» действительно очень молод. Тогда как монаху-расстриге, Григорию Отрепьеву, было в то время под сорок лет. Бежавший в Литву юноша мог выдавать себя за Отрепьева. Он, похоже, вообще менял имена, пока скрывался. А скрывался он, как правило, в иноческом одеянии. Сам же расстрига Григорий в Москве воцариться не мог. Его там слишком хорошо знали. Он одно время служил секретарём у патриарха Иова, затем, по своей склонности к пьянству и разгулу, бежал из Чудова монастыря. Сопроводить «Названного Дмитрия» через литовскую границу Отрепьев мог вполне, тем паче, что он сам о том рассказывал. Годунов, как значилось во всех царских грамотах, велел ловить двоих, но поскольку известны были только Гришкины приметы, «Самозванцем» объявили его.

«Есть основания думать, - отмечает историк Н.Н.Покровский, - что Борис сомневался: действительно ли Дмитрий умер?.. Слухи, что царевич жив и находится где-то за границей, может быть в Польше, стали ходить по Москве ещё до смерти Феодора [Иоанновича]... фигура Дмитрия всё время чувствовалась за кулисами, и Годунов нервно ждал, когда же она выступит. В этом смысле ему, может быть, действительно мерещился покойный царевич, но только не в образе "кровавого мальчика", а скорее всего, во главе польско-литовской рати». И тот же историк пишет, что в то время «Киев становится центром, куда стекается вся нелегальная Русь: около Дмитрия появляются агенты из Запорожья, депутация донских казаков - и лишь когда он стоит уже во главе некоторой хартии, им начинает интересоваться польское правительство... Образование партии Дмитрия на русско-литовском рубеже не могло быть делом случайности... Копаясь в Московском прошлом Дмитрия,.. исследователи неизменно натыкаются, как на исходный пункт всяческой агитации, на семью Романовых - вторую московскую семью после Годуновых. Историю обвинения и ссылки Романовых теперь [в 1910 году] никто уже не рассматривает как простую клевету - что в основе дела лежал серьёзный заговор... И заговор этот некоторые новейшие историки склонны связывать именно с появлением царевича Дмитрия». А вот мнение историка С.Ф.Платонова (1904 г.): «Вторжение Самозванца в московские пределы гораздо более было рассчитано на восстание недовольных Москвою казачьих масс, чем на поддержку польской власти... победа Самозванцу была доставлена не польским войском [1500 человек], а именно казачьими массами и содействием высшей боярской знати [в России], не желавшей повиноваться династии Годуновых». После чего бояре должны были бросить использованного ими «Дмитрия» (ложного или подлинного). А покуда он за границей готовился к походу на Москву, ему содействовали все, в том числе и Шуйские с их многочисленными сторонниками.

Когда «Названный Дмитрий», наконец, заявил о себе в открытую и двинулся из Польши в Москву, Годунов с досадой укорил бояр, сказав, что «Самозванец» - их дело, и был прав. При этом некоторые историки сочли, что русские бояре недооценили коварство ляхов, сделавших из молодого человека своего польско-иезуитского агента. Ибо он возвратился на Русь, облепленный их советниками, словно мухами. Только стал ли он агентом Запада? Ведь будучи уже Царём, Дмитрий I (1605-1606 гг.) отверг все официальные запросы польского короля. Ни Сигизмунд III, ни римский папа Павел V не получили ничего из того, что искали в России. А вот личные отношения «Самозванца» с иезуитами позволяют подозревать, что по молодости лет он успел за время пребывания в Польше набраться не только обычаев тамошних, но и латинских верований. И всё это, вместе с женитьбой на католичке Марине Мнишек, погубило его.

Годунов ещё не знал определённо ничего, а только ожидал начала смуты, когда о бегстве расстриги Отрепьева стало известно, и слух шёл, что Гришка провёл кого-то сквозь границу. Тогда царским правительством были предприняты чрезвычайные меры. Заставы закрывались, иноземных купцов задерживали, всюду шли облавы и обыски, но результатов не было. Тень убиенного царевича нависла над Борисом Годуновым, и вот-вот он должен был явиться во плоти.

Первые приблизительные сведения о деяниях «Названного Дмитрия» относятся ко времени его нахождения в Литве. В Киеве он гостит у князя Острожского, живёт в Печерском монастыре, активно сносится с запорожскими казаками. Широкая поддержка казачества пробудила интерес к «московскому царевичу» и у польских панов, не веривших в его подлинность, но возмечтавших поживиться за счёт России. Согласно летописи, «Самозванец» в 1603 году открылся князю Адаму Вишневецкому, предъявив «свиток» (грамоту) с указанием его происхождения и крест из золота, усеянный драгоценными камнями. Вишневецкий принял в нём деятельное участие и представил королю. Сигизмунд III, так же как и большинство вельмож, не поверил в рассказ беглеца, но не стал возражать против его притязаний на «отцовский престол». С молчаливого согласия короля Вишневецкие и их сторонники из западнорусской знати начали созывать добровольцев под знамёна «Названного Дмитрия». Сам же он переехал в Самбор (Сандомир), в замок тамошнего воеводы, князя Юрия Мнишека, где познакомился с его дочерью Мариной, и оттуда начал готовить поход на Москву.