Победитель, или В плену любви - Элизабет Чедвик

— Он твой сын! — закричала она, потрясенная его бессердечностью.

— А Ричард был моим братом, — ухмыльнулся Иоанн, но подошел посмотреть на ревущего, раскрасневшегося ребенка. Выражение его лица слегка смягчилось, когда он дотронулся до маленькой горящей красной щечки. — Наверное, просто зуб пробивается, — махнул рукой он и отстегнул своей плащ. — Ну что делать, ладно, мы остаемся здесь. Где второй?

— Его увела Урсула. — Манди сглотнула, когда Иоанн опустил руки на застежку своего ремня.

— Не отказывай мне, — предупредил он голосом, еще более раздражающим своей мягкостью. — Где это будет? Здесь на соломе или наверху? — Он взглянул наверх.

Манди удивилась, почему он утруждается, когда вокруг так много женщин, которые могли бы принадлежать ему, надушенных и красивых, без осложнений в виде детей в подоле. Не от любви и даже не из-за жадности похоти, подумала она. В последний раз они спали вместе за неделю до его отъезда в Англию. Он был так напряжен, натянут, как тетива лука. Тогда это было ради комфорта и облегчения. Теперь же в воздухе витало что-то другое. Враждебность, презрение, жадность. В эту ночь было проще увидеть Иоанна, который командовал обезглавливанием гарнизона, чем Иоанна, который бросал ей томные взгляды на пиру в Лаву.

— Иоанн, я…

— Что «я», не можешь подождать? — Взгляд его был безжалостен.

Она позвала Хильду присмотреть за ребенком и на слабых ногах поднялась наверх, в опочивальню.

В этот раз цена, которая, как она сказала Александру, была маленькой, казалось, уничтожила ее. Иоанн не был нежен, он был груб, он делал это медленно, оставляя ее больной и униженной, груди ее были в синяках, шею покрывали засосы, сорванная сорочка оставила полосу на горле.

Он и раньше был яростным при занятиях любовью, но лишь играючи, без прямого намерения сделать больно. Она лежала лицом к стене. Она слышала, как плакал ребенок внизу и голос Хильды, которая напевала песенку, пытаясь его убаюкать.

Иоанн встал с кровати и начал одеваться.

— Я слышал, что в апреле у тебя был гость, один из рыцарей Уильяма Маршалла, не меньше.

Тон его был бесчувственно повседневный.

Холодок пробежал по спине Манди. Она предвидела, что Иоанн узнает, она даже спокойно сказала Александру, что это его разозлит, но теперь этот момент настал, и уверенности в ней поубавилось.

— Мы давно знаем друг друга, — сказала она. — Еще с ристалища.

— Я не плачу тебе за то, чтобы ты развлекала других мужчин.

— Он и не был другим мужчиной.

Она перевернулась, чтобы взглянуть ему в лицо. Ее синяки начинали жечь, и в глубине живота ощущалась тупая боль.

— Флориан потерялся, он нашел его и привел домой. Я пригласила его на обед только по старой памяти, и мы лишь обедали.

Она говорила ровно и смотрела ему в глаза пристальным взглядом, но ее тело так сводило судорогами, что она тряслась.

— Конечно, тот, кто сказал тебе о моем госте, рассказал и о том, что между нами было?

Иоанн присел, чтобы пристегнуть чулки к брэ, лицо его оставалось непроницаемым.

— Он ведь отец твоего ребенка?

Манди сглотнула. Ей стало страшно как за участь Александра, так и за свою.

— Это было давно, — повторила она. — Я никогда не думала, что наши дороги когда-нибудь пересекутся.

— Но это случилось, и, кажется, ты жаждешь возобновить вашу дружбу.

Она вспомнила, как Иоанн однажды сказал ей, что она может быть либо жертвой, либо ученицей. На этот раз она была жертвой, и он готовился ею пообедать.

— Зачем мне отрицать? — спросила она. — В твоих счетах я значусь как белошвейка. Я держу свое тело лишь для тебя одного и никогда не была неверна тебе. Неужели мне запрещено иметь какую-либо жизнь вне твоей?

Его лицо потемнело, а движения стали резкими.

— Все, что у тебя есть, — в моей власти, милочка. Один мой приказ — и ты погибнешь. Другой — и карьера твоего друга закончится.

Манди заставила себя думать, использовать здравый смысл, подняться над страхом и ненавистью.

— И какую же это даст выгоду? — спросила она, сознательно пытаясь сохранять голос мягким и не вызывающим. — Я знаю, что ты в силах уничтожить нас; но это значило бы — крушить осадными орудиями дом из соломы и всего лишь с целью доказать и так несомненное: что ты можешь это сделать, потому что ты — король.

Иоанн натянул тунику и ничего не сказал; она почти что видела, как мысли носятся в его голове, пока он колебался между милосердием и беспощадностью.

— Потому что я — король, — повторил он, наклонился над постелью и взял ее лицо в ладони. — Ты бы удивилась, узнав, что пытаются выманить из меня лестью люди, потому что я — король.

— Только не я.

Он посмотрел ей в глаза. Их лица были настолько близко друг от друга, что она могла разглядеть первую седину, сверкнувшую в его бороде, и слегка увеличенные поры на мясистой части его носа. Ей хотелось отпрянуть, но она знала, что если отступит — она пропала.

— Что ж, моя маленькая белошвейка, — пробормотал он, — тебе не следует втыкать свою иголочку в нежную плоть.

Он кратко, уже без страсти и мучения поцеловал ее, а потом отпустил.

Встав, он снял с пояса кошелек и швырнул его на кровать. Он упал на ее колени с тяжелым звоном.

— За оказанные услуги, — сказал он и с отвращением посмотрел на синяки и ссадины, которые он в злобе и страсти ей нанес. — У тебя есть мазь от этих следов?

Она кивнула.

— В ларце.

Он тоже кивнул.

— Хорошенько подумай, как ты проводишь время и с кем, — сказал он и резко повернулся. На пороге он остановился и обернулся. — Я отпущу тебя, когда буду готов.

Манди оставалась в постели, пока не услышала, как захлопнулась дверь. Она чувствовала себя отвратительно, ее тошнило, все болело, все было поранено.

Всего лишь маленькая плата. Она подумала, как глупо задирала нос перед Александром.

На кровати лежал кошелек с монетами — как кандалы, приковывающие ее к Иоанну. Он держал бы ее назло и мог бы, как он сказал, разрушать жизни по прихоти и одним приказом.

Встав с кровати, она достала из сундука мазь. Запах трав и жира усилил тошноту, и ее чуть не вырвало. Плотно сжав губы, она намазала свои ссадины и оделась.

Когда она надевала вуаль, на лестнице послышались шаги, и в комнату ворвался Флориан, без умолку болтая о своей прогулке, и впридачу тут же потребовал купить зяблика в клетке и повесить ее на окно. Манди отослала его с уклончивой отговоркой, отлично зная, что не вынесет такого символа лишения свободы под своей крышей.

Вслед за Флорианом в комнату вошла Урсула и отдала Манди веленевую бумагу и чернила, за которыми ее посылали.