Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня - Евгений Александрович Костин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такая работа обусловливается не только необходимостью дать ответственно подготовленные научные издания данных текстов великого писателя, но потребностью разобраться в сложных вопросах исторического, культурного и собственно художественного контекста творчества Шолохова в целом. Находясь в поиске ответов на сложнейшие вопросы уже прошедших исторических эпох, понимая предельную эстетическую адекватность произведений донского писателя в изображении исторического времени и судьбы народа, исследователи, подобные авторам научного издания «Поднятой целины», проводят важнейшую аналитическую работу по предсказыванию и купированию возможных затруднений в культурной, нравственной и идеологической сферах современного российского общества.
Необходимо смелее, не обращая внимания на ложно понимаемую научную объективность, учитывать и принимать во внимание современное, актуализированное исторической ситуацией понимание и восприятие текстов такого писателя как Шолохов. Писателя, какой ни разу не изменил своему главному принципу – быть вместе со своим народом во всех его испытаниях, говорить ему только правду и стремится хоть как-то, в том числе и путем художественного дискурса, облегчить ему жизнь, помочь своей стране.
Деятельность ответственных ученых в сфере изучения столь важной для национального самосознания русской словесности не есть апофеоз так называемой академичности, но попытка дать ответы новому поколению людей, читающих Шолохова, на вопросы о развитии народа и страны в противоречиях текущего дня, какие перед нами беспощадно ставит современная история России.
Лучшего материала для проведения такой работы, чем произведения писателя, и лучшего советчика по перспективам развития народной души, ментальности русского человека, чем сам Шолохов, нам не найти.
От железноликого Вия до Лолиты Набокова
(О книге Павла Глушакова «Мотив – структура – сюжет. Литературные заметки». Москва-Екатеринбург, 2020)
Работа П. Глушакова увлекает читателя с первых страниц. Что, в общем, и понятно, так как следить за мыслью умного человека – занятие крайне увлекательное, о чем говорил и Александр Сергеевич Пушкин, который, кстати, является «героем» не одной главки книги. Весь материал рецензируемой работы, исходя из избранного ее автором жанра «литературных заметок», скрепляется его собственной личностью. Соответственно, и интерес к ее содержанию определяется этим существенным соображением: насколько нам интересен сам субъект многообразных сентенций, наблюдений, сопоставлений, в изобилии представленных на страницах издания. Разумеется, что, помимо самой личности исследователя, не менее важны широта его профессиональных интересов, осведомленность в таинственных зигзагах литературы и искусства, общая эрудиция. Все это с избытком демонстрируется в работе.
Но такого рода книгу затруднительно оценивать. Каждая ее главка, мгновенно обрастающая значительным числом литературных параллелей, сложных ассоциаций, не дает тебе возможности опереться на привычные методики филологического анализа: «А вот в этом перечне литературы автор не учел того-то и того-то, а здесь, молодец, привлек к исследованию редкое наблюдение другого ученого, да и постановка проблемы вполне корректна» и пр. и пр. Все эти, как бы сами собой выливающиеся из-под пера рецензента, штампы литературоведческого анализа при встрече с книгой П. Глушакова рассыпаются и не работают.
И это возникает от ощущения, что автор книги где-то и превышает ожидания читателя, в том числе и квалифицированного. Он настолько чувствует себя «своим» во всевозможных переплетениях истории литературы, что позволяет себе заглянуть в самые потаенные уголки литературного подворья, на что требуется и значительная информированность, и уверенность в собственных наблюдениях, и – а это главное – внутреннее родство со всем тем материалом, какой он описывает и анализирует.
Поэтому отзыв на данную книгу для самого рецензента начинает выглядеть где-то как полемика с частью суждений ее автора, который, на взгляд критика, что-то недоглядел и проинтерпретировал не так, как тому хотелось, а где-то выливается в прямой панегирик догадкам и откровениям П. Глушакова. Короче, процесс анализа свелся к тому, что вместо рецензии в строгом смысле слова, возник некий симбиоз (не хочется вслед за автором книги писать – монтаж) рецепций рецензента по поводу представленных заметок П. Глушакова и неких историко-литературных и теоретических вкраплений, отчасти похожих на литературоведческую полемику. Но сегодняшняя гуманитарная мысль позволяет всякому субъекту быть весьма свободным в выборе жанровых предпочтений и для критического рассмотрения подобных – эссеистических по духу – книг.
Начнем с главного. Книгу П. Глушакова читать интересно. При этом интерес обнаруживается с самого начала и, что самое любопытное, с нескольких сторон. Первое, на чем останавливается глаз, – это неожиданное соединение ее автором разнообразных литературных имен, текстов, героев, цитат, сюжетных поворотов и т. д. Даже обладая привычкой к современному стилю «виньеточного» (выражение А.Жолковского) мышления, поначалу приходится привыкать к этому потоку опрокинутого на тебя литературного, но не только, материала, чтобы потом с этим смириться и поддаться внутренней логике повествования.
Понятное дело, что всякого рода профессиональный исследователь литературы часто переживает подобного рода искушение – отдаться свободе сопоставления всего со всем по соображениям, какие приходят именно в эту голову и связаны с субъективным творческим опытом. Вероятно, в таких сцеплениях и ассоциациях полнее всего раскрываются те извивы исследовательской души, какие напрямую не связаны с принципами научного исследования со своими неизбежными частями истории вопроса, постановки задачи, изложения аргументов и т. д. и т. п.
Но, чаще всего, именно в таких записях и открывается то заповедное и скрытое в обычных «штудиях» знание и понимание литературы и искусства, какие присущи автору данного текста – неповторимому индивиду со всем набором плюсов и минусов своих научных подходов, побед и неудач на этом поприще. Субъект эссеистического повествования, излагая материал, с обязательным включением в него своей человеческой и исследовательской биографии, становится адекватен самому себе, становится любопытен читателю – причем не только «обыкновенному», но и умудренному опытом всякого рода интерпретаций.
Пушкинский принцип «странного сближенья», на который указывает сам автор, приводит к парадоксальным параллелям и парадоксальным же выводам, следующим из них. Среди них несколько неожиданным выглядит сопоставление Шукшина и Пушкина. При всем том, что какая-то частица Пушкина присутствует в каждом мало-мальски приличном русском писателе, задача состоит в проблеме, что этот ингредиент еще надо увидеть, а потом и разъяснить. П. Глушакову это в полной мере удается, он проводит тонкую грань между новацией сопоставления и ощущением реальной связи и глубинных пересечений, по сути, принципиально разных художественных миров. И таких приятных открытий в книге немало. Субъективность автора нигде не противоречит той объективной фактуре сложившейся истории русской, прежде всего, литературы, а частично, и мировой, какую несет в себе автор и
