Сестры Мао - Гэвин Маккри
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В один момент Цзян Цин вспомнила Ли На в детстве и снова почувствовала, что обязана быть для нее матерью. Быть рядом с ней и защищать ее. Однако на смену воспоминанию сразу же пришло чувство провала и разочарования. Цзян Цин думала, что родила существо, которое вечно будет искать ее ласки, а на самом деле она произвела на свет бесчувственного демона, тварь, которая становилась лишь злее, когда ее гладили.
«Ли На, дитя мое, ты была моей великой надеждой и моим последним отчаянием. Когда я ударю тебя, раздавлю тебя, расплющу тебя, будешь ли ты думать обо мне?»
Цзян Цин повернулась к Вэньгэ. Та стояла и согнутой в локте рукой закрывала лицо, как бы парируя невидимые удары.
Подойдя к ней, Цзян Цин положила на поднятую руку Вэньгэ указательный палец и совсем немного надавила на нее – все, что было нужно. Как только доступ к лицу девушки открылся, Цзян Цин с полного размаха нанесла удар: по одной щеке открытой ладонью, по другой – тыльной стороной.
В тот самый момент, когда Вэньгэ упала, из зала раздался взрыв аплодисментов.
Потом еще аплодисменты.
Потом еще – непрерывные.
Цзян Цин задержалась только для того, чтобы дать Вэньгэ последний пинок, сумев, несмотря на спешку, умело нанести его между ног девушки, после чего покинула гримерку и побежала в зеленую комнату. Там в толпе она заметила беспечно болтавшего с другим танцором Чжу Си в костюме капитана армии. Когда Чжу Си ее заметил, он повернулся к ней, чтобы показать себя – вместе с повязкой на сломанном пальце – и словно осмеливаясь противостоять ей. Она его проигнорировала. Протиснулась сквозь толпу через кулисы на покрытую мраком сцену.
По ту сторону занавеса аплодисменты не стихали и не теряли своей силы.
Затаив дыхание, она откинула край занавески и выглянула наружу.
Вся публика стояла на ногах и смотрела в сторону центрального входа, куда вошла госпожа Маркос, искусно освещенная сверху прожектором; теперь она медленно спускалась через зал к своему месту во втором ряду. В лимузине она переоделась в красное платье со шлейфом, отделанное золотым шитьем. Зрители, наблюдая за госпожой Маркос, знали, что за ними внимательно наблюдают их соседи по партеру, публика на верхних галереях и сама госпожа Маркос, а может, даже сам Мао, хотя его в зале не было. Зная, что находятся под таким пристальным вниманием, они переигрывали: хлопали в ладоши восторженно, но не чисто. Госпожа Маркос улыбалась, махала руками и впитывала этот яд, как и положено тому, кого долго ждали и наконец он пришел.
«Видишь ли ты во мне себя?»
«Да, – ответила госпожа Маркос. – Возможно, потому, что мы пережили одни и те же времена».
«Но в разных местах. По разные стороны».
«С того места, где ты находишься, ты видишь больше, чем могу видеть я. Я понимаю себя на основе того, как ты, вижу, понимаешь меня».
«Ты видишь, что я горжусь тобой?»
«Да. Нужно гордиться своим врагом».
«Тогда мой успех будет и твоим успехом».
Миссис Маркос заняла свое место, а аплодисменты продолжались. Любая актриса мечтает о безудержных овациях, о том, чтобы ее имя выкрикивали, чтобы ее осыпали лепестками роз. Но аплодисменты этой фальшивой и поверхностной толпы были лишены истинного чувства; Цзян Цин в них послышались насмешка и злоба.
Наконец раздались три удара гонга, и аплодисменты постепенно стихли. Позади Цзян Цин заняли свои места на сцене танцоры первой сцены. Свет в зале начал гаснуть. Цзян Цин почувствовала, как кто-то схватил ее за руку и оттащил от занавеса.
– Уходите оттуда! – прохрипел Чао Ин.
Он затащил ее за кулисы.
Теперь перед ней была целая галерея лиц в противоположном крыле. Множество глаз. Некоторые из них моргали, другие не двигались. Это вызвало у нее ощущение, что за ней подглядывают, и заставило встревожиться, хотя на самом деле то был всего лишь страх за себя: она знала, что это ее собственная душа подглядывает за ней за кулисами, а ее роль – быть наблюдателем.
«Каково это – быть на сцене?» – спросила госпожа Маркос.
«Ничего необычного, – ответила она. – Я знала, что делать. У меня была цель. Я верила в себя и свое право там находиться».
«Так что же изменилось?»
Заиграл оркестр.
Цзян Цин закрыла глаза и стала водить пальцем по линиям на ладонях. Она хотела отомстить всем мужчинам и заставить их страдать. Но тут ей пришло в голову, что, возможно, это представление уже произошло. Может быть, репетиция и была представлением – представлением, отыгранным до конца. Все идет по кругу и возвращается: поднимается занавес, он открывает убранный после сыгранного спектакля театр. Так что же это такое? Настоящее. И она сама, продолжающая играть в темноте.
Айрис
1968
XVII
Дверь открылась, и заглянул Кит:
– Они готовы.
Она смотрела на него через зеркало туалетного столика.
– Сейчас приду.
– Ты в порядке?
– Просто собираюсь с мыслями.
– Я чем-нибудь могу помочь?
Она улыбнулась:
– Убери отсюда свое лицо. Буду через минуту.
Он ушел, а она вернулась к разложенным на столе картам Таро. Вопрос, который она им задала, был прост: «Стоит ли мне идти на это?» – но ответ оказался неоднозначным. Скрестившиеся в центре расклада Башня и Паж Кубков, казалось, предостерегали (прошлое вернется, чтобы разрушить ее планы, и в свою очередь будет разрушено ими), однако их окружали несколько второстепенных карт масти Мечей, которые будто бы призывали к действию (разлад с матерью блокировал ее творческую и эмоциональную энергию, единственным решением была открытая и агрессивная конфронтация).
Не в силах выбрать между этими равновеликими истинами и зная, что повторять эксперимент невежливо – мастер говорит только раз, – она смахнула карты со стола. Сделав это, она посмотрела на себя в зеркало и, увидела, что выглядит так же тревожно, как и чувствует себя. Она выключила стереосистему, из которой звучала музыка ситара [54] и, глядя на свое отражение, тихо сделала несколько вдохов. Гадание представляло собой медитацию. Для него нужен был ясный и спокойный ум. Космические волны не проникали через все стены; к ним нужно быть восприимчивым. Ее ошибкой было то, что к картам она подошла в озабоченном состоянии.
Оторвавшись от своих размышлений, она открыла комод и достала хранившуюся там шкатулку. Подарок Макса, купленный во время его с Дорис поездки в Китай, она была отделана черным лаком и украшена рисунком с мальчиком-рикшей. Не обратив
