Воспоминание об Алмазных горах - Мария Колесникова

Настоятель молитвенно сложил руки, коснулся ими лба. Его одутловатое лицо было невозмутимо.

— Этих великих божественных книг нет в моем монастыре, — твердо заявил он. — И никогда не было. Вас ввели в заблуждение, великий Хатан Батор чин-ван. Их следует искать в другом месте. Где? Не знаю.

Посожалев, что, по всей видимости, ему так и не доведется при жизни взглянуть на это чудо древней монгольской каллиграфии, Максаржав поднялся.

— Нам пора, святейший хубилган. Прощайте.

Уже в машине Щетинкин спросил:

— Говорили с ним о каких-то ценных книгах, он отказался показать их? Это очень важно?

— Очень. Ганджур и Данджур — сокровища монгольской культуры. Есть письмо от ваших ученых в адрес монгольского правительства. Книги надо найти. Вернемся в Улан-Батор — Чимид введет тебя в курс дела. Сейчас я по собственной воле провел глубокую разведку. Судя по всему, настоятель говорит правду: книг здесь нет. Но проверить не мешает. Жаль будет, если их ловкие люди переправят за границу.

Так впервые от Максаржава Щетинкин услышал о Данджуре и Ганджуре, неведомых драгоценных книгах, энциклопедии буддийских познаний. Признаться, он не очень-то придал всему этому значения: книги, да еще божественного содержания… Кому они нужны, кроме попов?..

Рядом с монастырем Эрдэни-дзу находились развалины древней столицы империи Чингисхана Каракорума, но их осматривать они не стали, а устремились в Худжиртэ.

Зеленую речную долину замыкали цепи гор. Повсюду были разбросаны серые и белые юрты. За оградой прямо из-под земли били горячие ключи, над которыми поднимался густой пар. По деревянным желобам текла целебная вода. Каждый желоб лечил «свою» болезнь — ревматизм, желудок, глаза. Водой умывались, пили ее.

В долине обитали издревле: нередко можно было увидеть плиточные могилы и курганы, оставшиеся от незапамятных времен. И те, древние, наверное, лечились на аршанах. Горячие источники были огорожены каменными стенами. Там принимали ванны, лежали, отдыхали, грели кости.

Военному министру приготовили отдельную шестиханную юрту. Рядом, в юрте поменьше, размещались охрана, его адъютант и переводчик Щетинкина.

— Будем с тобой жить в этой юрте, — сказал Максаржав. Щетинкин принял приглашение. Он должен был находиться какое-то время в Худжиртэ, понаблюдать, как сотрудники ГВО несут свою службу, бдительно ли следят за вновь прибывшими больными. Разумеется, в его обязанности вовсе не входило охранять военного министра, он мог лишь дать дельные советы. Но все равно он чувствовал ответственность за жизнь друга.

Это были хорошие дни тесного общения, воспоминаний о прожитой жизни. Мечтали и о будущем.

— Вот у вас говорят: «Добро пожаловать!» — сказал Максаржав. — А у нас это произносится: «Мориламу! — что значит: «Шествуйте на коне!» А ведь настанет время, и кочевник слезет с коня, перестанет быть кочевником. Я предвижу это…

Чаще всего вели политические разговоры, и это была большая школа для Щетинкина: он узнал о правых уклонистах, которые во главе с Дамба-Дорджи и Джа-Дамбой действовали против генеральной линии партии, стремясь повернуть Монгольскую Народную Республику на капиталистический путь.

— Враг изворотлив, — говорил Максаржав в гневе. — Некоторые ученые люди сравнивают марксизм с буддизмом. Правые целыми гуртами принимают в партию лам, специально засоряют наши ряды, цепляются за иностранные фирмы, душат свою кооперацию.

Подобные разговоры, разумеется, не способствовали выздоровлению военного министра. Да и Щетинкин возмущался, разгадав тактику правых, рассчитанную на то, чтобы разорвать союз Монголии с Советским Союзом.

Историю своей партии Щетинкин знал: правые всюду одинаковы! Вначале устраивают дискуссии, создают платформы, а потом стреляют из-за угла…

И все-таки ему следовало уехать отсюда. Сославшись на неотложные деда и еще раз проинструктировав сотрудников внутренней охраны, он простился с Максаржавом.

Трудно сказать, были ли в Худжиртэ попытки убить военного министра, но все обошлось. Его охраняли надежно. И все же, до того дня, пока Максаржав не вернулся в Улан-Батор, Щетинкин испытывал нервное напряжение.

— Я совсем здоров! — бодро заявил Хатан Батор. — А мне уж, признаться, показалось, что и родник высох, и камень треснул.

— Мы еще повоюем, дорогой Хатан Батор!

— Да, да. Пока молод — зубы белые, состарился — волосы белые. Но все равно твердишь: пусть тебя давят горы, но не дай раздавить себя почестям. Хочу поехать на родину, пожить, как все араты. Займусь выделкой кож.

В его голосе звучала радость выздоровевшего человека.

3

Мог ли он, побывав в Худжиртэ и Эрдэни-дзу, считать, будто знает эту страну ковыльных степей, барханов и великих центральноазиатских пустынь, равную по площади трем Франциям?

Тогда, в двадцать первом, его конный отряд в погоне за Унгерном углубился в ковыльно-полынные степи на юг до Мандала. Это не так уж далеко.

Теперь сама работа обязывала знать Монголию, постигать ее внутреннюю сущность, казалось бы простую, а на самом деле очень сложную, в переплетении политических событий. Государственная внутренняя охрана была тесно связана с охраной границы, так как именно оттуда, из Маньчжурии и Китая, наползало главное зло: вдохновители заговоров и мятежей, японские шпионы, разведчики других капиталистических стран. Никто из правителей тех заморских стран, да и не только заморских, не хотел сдавать без боя Монголию народной власти. Граница протянулась на семь тысяч шестьсот семьдесят километров: заснеженные скалистые хребты и тайга, пустыни, безлюдные степи на востоке. На этой границе имелись такие места, где до сих пор водились дикие верблюды — хаптагаи и дикие лошади — тахи. Или взять хотя бы халхингольский участок. Летом — полчища комаров, от которых в панике бегут целые стойбища, зимой — лютые морозы, и во все времена года — бездорожье, оторванность от населенных пунктов. Пограничные заставы разбросаны до ста километров друг от друга. При нападений банд несут большие потери. Бандиты угоняют за границу скот, поджигают государственные учреждения. Пограничники и зимой и летом живут в юртах. Но назойливее комаров нарушители государственной границы. И вся бесконечная граница охранялась всего четырьмя погранполками при поддержке пулеметного полка, кавбригады и артдивизиона.

Гнездами мятежей, их опорными пунктами, следовало считать монастыри. На шестьсот тысяч населения Монголии приходилось свыше ста тысяч лам-монахов более чем в семистах монастырях! Каждый третий мужчина находился в монастыре. И вот «божьи люди» превратились в злобных врагов народной власти. Ведь лучшие угодья и пастбища принадлежали монастырям, каждый монастырь — дацан или хурэ — владел тысячами голов «длинноногого скота» и «коротконогого скота». Имущество богдогэгэна, владетельных князей и скот бывшего императора Пу И, оставшийся на пастбищах Дариганги, конфисковали в пользу государственной казны.