На благо лошадей. Очерки иппические - Дмитрий Урнов

О гибели Василия Сталина слышал я от Ушакова. Святослав Михайлович Ушаков – актер, премьер Горьковского театра, происходит из «породистой» семьи конников – в несколько поколений. В своем городе или на гастролях он всюду отправляется на ипподром – поездить. Вот его рассказ: «В Казани пошел я на отделение наездника Хабибулина, которого знаю давно. А он говорит: «Знаешь, кто у меня сейчас ездит?» Оказывается, Василий Сталин. Каждый раз, когда я приходил к Хабибулину попылиться (поездить – Д. У.), был там и Василий Иосифович, так что мы с ним вместе отправлялись на дорожку. Он жаловался, что у него болят ноги и он их каждый день парит в горячей ванне. После работы Василий обязательно говорил Хабибулину: «Мы на тебя трудились, ставь бутылку». Хабибулин, понятно, не отказывал. Однажды я пришел, а Василия не было. Не появился он и на другой день. Не приходил больше и в дальнейшем. Ни Хабибулин, ни кто-либо еще не знал, что с ним случилось. Потом нам уже рассказывали, что его будто бы так и нашли в ванне, с четвертинкой».

Говорили мы с Ушаковым в Горьком, записал я по памяти, вернувшись в Москву, суть и подробности его рассказа врезались в память, а вот фамилию наездника запомнил лишь как типично татарскую, как у нас Иванов, Петров, Сидоров, поэтому мог ошибиться. Но зная Святослава Михайловича хорошо, не сомневаюсь в достоверности его рассказа.

Если этот Василий в самом деле нечто эдакое плел, то слова такого свидетеля требуют не только основательной сноски, но и тщательной проверки. Ни того, ни другого в двухтомнике «Генералиссимус» нет. Нам предлагают поверить, будто перенесшему инфаркт и инсульт, сухорукому, не сидевшему верхом, шестидесятипятилетнему старику (он же вождь всех времен и народов), дали взобраться на какого-то строптивого жеребца и позволили вывалиться из седла. Участники предполагаемой дикой затеи, им что – своих голов было не жаль?

Вот для сравнения связанная со Сталиным «лошадиная» история того времени. На Первом Московском заводе, где я бывал постоянно со студенческих лет, стоял крупный орловец Первенец, рыжей масти. Стоял и всё. В моей памяти он так и запечатлелся уныло уткнувшимся в дальний угол денника, словно он сознавал горестность своей судьбы и чувствовал какую-то вину за собой. Он был «ссыльный». Прибыл он в завод из Кунцева, с дачи Сталина. А там его держали на тот случай, если вождь, вообще равнодушный к лошадям, вдруг захочет прокатиться. И вот однажды вроде бы захотел. Дело было зимой. Заложили рыжего в сани, помчали в лес. А у вождя ноги возьми да замерзни. Туда ехали резво, а уж обратно гнали во весь дух. Как получилось? Кто не доглядел? На жеребце отыгрались. Отправили с глаз долой. Увидел я его лет через пять после того, как попал он на завод. Мне заводские предложили, если я захочу, проминку ему делать. И я бы совсем не прочь подержаться за вожжи, которые побывали в руках, управлявших половиной мира. А Дядя Миша Бородулин, конюх опытный и вообще человек бывалый, мне говорит: «Если жизнь тебе дорога, держись от этой лошади подальше». И это уже после смерти Сталина, а что он сказал бы при жизни?

Так что сталинское намерение сесть в седло, чтобы Парадом Победы командовать, даже как легенда не соответствует духу того времени, когда мы верили в легенду о Казбеке. Это уже не мифология, а, как публицист-ветеран и определил, просто ахинея.

Перед парадом Жуков не «практиковался» вовсе, а сел в седло всего-навсего один раз и сделано это было прямо накануне исторического события. Заняла вся процедура не больше двадцати минут. «Точили» коней – Кумира и Полюса – под седло Жукову, а также Рокоссовскому, изо дня в день. На то была назначена целая команда, эскадрон под началом берейтора в чине полковника по фамилии Череда. Дни шли за днями, решительный день приближался, а Жукова не видать, нет как нет. Позволю себе допустить, что и самый парад в сознании легендарного полководца – это было дело второе, а первое – Победа. До верховой ли езды ему тогда было? Ясно, жеребцов подработали так, что не только военачальники, прошедшие в молодости кавалерийскую школу, а любой ребенок, пожалуй, на них бы усидел, но ведь в те времена за все отвечали головой. Рокоссовский, тот вроде бы держал при себе лошадей и был в форме, а как же Жуков? Вот Череда и докладывает: «Если командующий не испробует коня в езде, я буду вынужден всю ответственность с себя снять». И Жуков наконец-таки приехал. Очень торопился, но все же, собираясь сесть в седло, словно заробел и спрашивает: «Как вы думаете, усижу? Практики верховой езды уже очень давно не имел». Но чтобы на том коне удержался утративший кавалерийские навыки маршал, за то несли ответственность мастера верховой езды.

Моя беда заключалась в том, что эти достоверные подробности подготовки коня Победы, и какого именно коня, стали мне известны уже после того, как, доверившись легенде своего времени, я воспроизвел ее как факт в своей книжке и, по настоянию Толокольникова, вручил ему экземпляр для передачи Жукову.

Подробности стали мне известны следующим образом. Из года в год мы, всадники-спортсмены, тоже принимали участие в парадах, тех местных парадах в день Первого Мая или Великого Октября (то есть 7-го ноября), которые уже в шестидесятые годы устраивались всюду, где только были лошади, годные для красочного зрелища. А мне посчастливилось ездить даже под знаменем в колонне Первого Московского конзавода. До Звенигорода, где проходили парады, мы так и шли верхами. Однажды ехал я конь о конь с отставным кадровым кавалеристом или, точнее, военным ветфельдшером Павлом Алексеевичем Туркиным. Доро́гой Павел Алексеевич начал предаваться воспоминаниям, я задавал ему вопросы, и в нашем с ним разговоре как-то оказался упомянут Парад Победы. Едва я попробовал спросить Павла Алексеевича о Казбеке, он оборвал меня: «Нет, Кумир». И после паузы добавил: «Кумир и Полюс».

Так я впервые услыхал эти клички и затем узнал о кавподразделении, которым командовал полковник Череда. А почему следовало верить моему спутнику? В том особом эскадроне, которому была поручена подготовка коней к Параду Победы, Туркин служил. Кроме того, был он человеком, как выражались Джозеф Конрад с Джеком Лондоном, лишенным воображения, проще говоря, не обладал способностью выдумывать, однако наделен был свойственной конникам цепкой памятью, удерживающей происхождение лошадей, клички, рекорды и т. п. Кони, по словам моего спутника, были полукровные. Почему полукровные, этого даже мне объяснять не требовалось: полукровки спокойнее в езде, а на параде никакого избытка нервов и лишних страстей не требуется. В старые времена царь принимал парады на кобыле. «Жеребец, разгорячившись, может какую-нибудь непристойность устроить», это я и раньше слыхал от кавалериста-ветерана еще версальской выучки.