Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов

Арина торопливо достала платок, придержала Лёдину голову и полегоньку вытерла ей слёзы. Пощупала лоб, руки — они были холодными. Поцеловала в губы, но и губы были как лед. Лёдя холодела и будто отдалялась от Арины, от того, что окружало ее.

«Неужто конец?» — ужаснулась Арина, вспоминая, что нельзя беспокоить умирающего, потому что, придя в себя на минуту, он умирает после в страшных муках. И все-таки не выдержала.

— Ледок! — позвала она, тормоша ее. — Ледок!

Чуть заметная жилка дрогнула на Лёдином лице. Она приоткрыла остекленевшие глаза и мигнула. Это было так страшно и жалостно, что у Арины вырвалось не то всхлипывание, не то рыдание.

Сестра недовольно оглянулась на нее и осуждающе поджала губы.

— Не надо, мама, — неожиданно сказала Лёдя. — Я живучая. Смотрите! — Она оперлась руками о лавочку и села.— Видите?

Кто этому был причиной — Арина с ее отчаянием или сама Лёдя с ее молодостью и бездумной верой — не скажешь. Но Лёдя теперь действительно знала: что бы ни случилось, она будет жить. Будет — и всё!

Эта уверенность наперекор всему крепла, хоть Лёдя догадывалась, много страшного придется пережить, и даже более страшного, чем пережито.

Уже без жалости к себе она надела в приемной, за ширмою, серый бумазейный халат с синими вылинявшими отворотами, связала свою одежду в узелок, передала матери, поцеловалась с нею и ступила в страшные двери.

Выглядела она безразличной, вялой, но несла в себе готовность на муки — пускай, все равно самое ужасное не случится. Ей надо жить, нужно доказать, что она лучше, чем думают, что она — Шарупич, хотя, чтобы доказать это,— о, она знает! — ей доведется пройти через адские муки и страдания. Возможно, потому Лёдю не поразили ни серые, как тени, женщины, слоняющиеся по коридору, ни страдалицы с восковыми, без кровинки, лицами, лежавшие на койках в палате.

Лёдя сразу, с каким-то жестоким спокойствием вошла в атмосферу чисто женских хлопот, тревог и откровенных беззастенчивых разговоров.

Однако ночью ей стало очень плохо. Пожилая исстрадавшаяся женщина, койка которой стояла рядом и которая, кажется, ни на минуту не смыкала глаз, вызвала сестру. Та пришла заспанная, сердитая, нехотя осмотрела Лёдю, что-то буркнула и ушла. Лёдя подумала, что она вернется с врачом, привела, как сумела, себя в порядок и стала ждать.

— Никто не придет, — сказала соседка, увидев, что Лёдя ожидает. — Ты ребенка давно чувствовала?

— Давно. Скорее бы, ежели так…

— Они, небось, не поторопятся… Чтобы не мучиться слишком, тебе самой придется, дивчина, их заставить. Важно, чтобы у тебя силы к концу остались. Ой, как они понадобятся тебе!

Назавтра, после обхода, когда врач, тоже не сказав ничего, ушел из палаты, Лёдя, уверенная, что иного выхода нет, встала и подошла к соседке:

— Можно, тетечка?.. — негромко спросила она.— Разрешите, я повожу вас?

— Как повозишь? — не поняла та.

— На кровати, тетечка…

Протиснувшись между стеной и спинкой койки, Лёдя руками и грудью стронула ее с места. Койка была на колесиках, но боль наискось резанула Лёдю. Перед глазами поплыли круги. Упершись ногами в плинтус, она все-таки не дала койке остановиться и покатила к окну.

Лёдя ступала вроде как по горячим углям, боль обжигала ей нутро, но она толкала и толкала койку, ожидая конца мучениям. Пусть они будут в сто раз труднее, — она все равно выдержит. Только бы не помешали, только бы скорее окончился этот кошмар. Лёдя почти ненавидела спокойную сестру, привыкшую к страданиям больных, и медлительного, сдержанного врача, не желавшего рисковать.

«Как они могут?!»

Докатив койку до окна, она, не передохнув, покатила ее обратно. Ноги дрожали от напряжения, скользили, коленки больно стукались о спинку. Лицо покрылось холодным потом. А Лёдя упорно толкала койку, пока женщины не подняли кавардак.

Прибежали няня, сестра, врач. Лёдю насильно уложили в постель, и испуганная сестра уже не отходила от нее. Она сидела на табуретке и следила за каждым ее движением.

— Да делайте вы что-нибудь! — молила Лёдя. — Делайте, бессердечные!..

Однако только на следующую ночь ее взяли в операционную. Лёжа плашмя на твердом белом столе, ослепленная колючим светом, она чувствовала, что теряет последние силы. Чувствовала и ничего не могла поделать.

— Крепитесь, крепитесь, пожалуйста, — просил врач, но силы у Лёди убывали и убывали.

Когда все, казалось, стало налаживаться, вдруг погас свет.

— Лампу! — нетерпеливо крикнул врач.

Его голос будто стеганул Лёдю по глазам, она зажмурилась, содрогнулась и потеряла сознание.

5

Поправлялась Лёдя быстро. В выходной день няня принесла ей письмо и передачу от матери — банку сливового компота, цукаты, халву, которую Лёдя любила, как девчонка. В письме мать просила, чтобы она, если можно, подошла к окну — хотя бы показалась.

Получив письмо, волнуясь, Лёдя набросила халат и заторопилась к окну. Но внизу увидела не мать, — та, видно, в приемном покое ожидала ответа, — а Киру, Прокопа и Тимоха. «А этот чего заявился? — сердито подумала она и, распахнув окно, прилегла на подоконник. — Наверное, практику проходит у нас… Значит, и Юрий в цехе. Этого еще не хватало!» Она зябко поежилась.

Ей заулыбались. В руках у Прокопа были цветы. Он размахнулся, и букет, описав дугу, попал в окно. Лёдя подхватила его на лету, поднесла к лицу, не способная что-либо сказать или поблагодарить.

— Ну, как успехи? — наконец спросила она.

— Вот! — поднял большой палец Прокоп. — Присвоили все-таки. Димин поддержал. С Трохимом только история. Но от дядьки Михала не больно спрячешься. Быстро узнал, что не учится. Понимаешь, бросил. Времени, дескать, нет из-за строительства. Ну, понятно, дядька Михал нам передал. Темную по-корчагински организовали. И потел, и каялся. А теперь по очереди ходим за него отрабатывать, покуда экзамены сдаст.

— Как миленький стал, — засмеялась Кира.

Из-за угла, спотыкаясь, бежала мать.

— Поднялась? Доченька ты моя родная! Если б ты знала, как я рада! — на ходу приговаривала она, немного шепелявя от волнения. — Вот счастье! Дома все хорошо. Отец надумал даже серебряную свадьбу справлять. Слышишь, доченька? Тебя только ждем…

Лёдя смотрела на мать, суетливую, обрадованную, и любила ее еще больше. Несказанно захотелось домой, к отцу, к Евгену.

Но новость матери и ранила ее. Свадьба!.. От радости мать не знает,