Собрание Стихотворений - Сергей Соловьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ночь холодна и ненастна была…»
Ночь холодна и ненастна была,Буря со свистом деревья рвала:Ветра порывы на дом налетали,Ставни в ответ им дрожали, стонали.
Целую ночь пролежал я без сна,В час предрассветный глядел из окна.Жуткой толпою по серой дороге,Криком петушьим гонима в тревоге,
В тусклом сияньи ночного серпа,К лесу неслась вурдалаков толпа.Быстро бежали ужасные гости,Лечь поскорее на ближнем погосте.
Бледно и тускло смотрели луга,В жуткой дремоте стояли стога.Только над лесом, в тумане ненастном,Встала заря, будто заревом красным.
«О, не верь во власть земного тленья!..»
О, не верь во власть земного тленья!Это все пройдет, как душный сон.Лишь лови нетленные мгновенья,В них огонь бессмертья отражен.
И за этот краткий миг прозреньяТы забудешь все, чем дорожил.Воспаришь над злом земного тленья,Оглушен гармонией светил.
И зажгутся в мыслях ярким светомПред тобой священные слова.И на сердце, пламенем согретом,Отразится сила Божества.
Сонет («Торжественная песнь неслась по темным сводам…»)
Торжественная песнь неслась по темным сводам,Струился фимиам воздушною рекой.С душой, исполненной любовью и тоской,Я у дверей стоял с молящимся народом.
Распахивалась дверь, и с чьим-нибудь приходомВрывался громкий шум тревоги городской.Оглядывались все, и этим эпизодомСмущаем был на миг служения покой.
Душа, в томлении изнемогая, блеклаИ с тайным трепетом ждала заветной встречи.Перед иконами горели ярче свечи,
В вечернем сумраке тонули алтари…Холодный вешний день прощался через стеклаМерцаньем розовой, тускнеющей зари.
«Среди снегов, залегших, как пустыня…»
Среди снегов, залегших, как пустыня,Среди весенних, радостных ручьев,Все та же ты, бессмертная святыня,Все тот же путь, без мыслей и без слов.
В уборе светлом хлопьев белоснежныхИ в тайных чарах сладостной весныОдин огонь очей лазурно-нежных,И те же всё заманчивые сны.
И как средь мрака яростной мятели,Так в свете ярком радостных небесИду все к той же неизменной цели,В далекий край таинственных чудес.
Среди ночей весны благоуханнойГорят огнем мистическим мечты,И в белой дымке, нежной и туманной,Как и зимой, все та же, та же ты.
Новый взгляд на назначение средней школы
«Для того стоит гимназия,Чтобы к жизни приучать!Что за дикая фантазияЦицерона изучать!
Знать Гомера, ФукидидаИ не знать, что стоит рожь!О, ужасная обида!Где позор такой найдешь?»
И всеобщее решенье —Классицизм из школ изгнать.Средней школы назначенье —К нуждам жизни приучать,
Знать науки кулинарные,Знать изжарить фунт котлет,Где поближе есть пожарные,Где хороший есть буфет.
Ведь возможно приключение,Что кухарка вдруг уйдет.Тут Гомера изучениеПользы нам не принесет.
Ежели пожар случится(Лампу опрокинешь вдруг),Тут Софокл не пригодится,А пожарный — добрый друг.
Вот что умным признается!Браво! Изгнан классицизм,И изгнать нам остаетсяВ молодежи атеизм.
Чтоб они слугами вернымиБыли Богу и властям.Не зачитывались сквернымиПовестями по ночам.
Тридцать шесть часов в неделюПусть за книгами сидят.До ложения в постелюВсё зубрят, зубрят, зубрят.
И для поддержанья верыТак решили приказать:Вместо чтения ГомераТри часа маршировать.
Другу Борису Бугаеву
Твой сон сбывается. Слышнее и слышнейЗловещий шум толпы, волнующейся глухо.Я знаю — ты готов. Пора. Уж свист камней,Толпою брошенных, стал явственен для слуха.Пребудем до конца покорны небесам,Их воля вышняя на нас отяготела.Нас люди умертвят и бросят жадным псамКамнями острыми израненное тело.Теперь обнимемся. Окончен трудный путь,Не просим чуда мы, к чему просить о чуде?Молитву сотворив, подставим смело грудьОтточенных камней на нас летящей груде.
Декабрь 1917, Дедово
«Грёзы! Пора на кладбище вам…»
Грёзы! Пора на кладбище вам…Небо — как море тоски.Красное солнце над Ртищевом,Рельсы, вагоны, тюки.В этом краю заколдованном,Мира проклятом углу,Долго ль в вокзале заплёванномСпать среди вшей на полу?Сколько судьбу ни измеривай,Будешь повален врагомВидишь: ни дома, ни дереваНа версту нету кругомСел на платформу близ нищего,Вместе нас вдаль занесло!Сердце, как солнце над РтищевомКровью давно изошло.
Дом познания
Пропахший йодоформом коридорНабит битком в пылающем июле,И всем хирург выносит приговор.Гудят палаты, как пчелиный улей.«Дорогу, эй!» Носилки волокут:Лица не видно, кто-то ранен пулей.Тарелки грязные с остатком блюдРаздетая хожалка-проституткаПроносит в кухню. А у двери ждутС головкой забинтованной малютка,Хромающий брюнетик-агрономИ женщина, взывающая жутко.Закрылась дверь, и вдруг потрясся домОт взвизгивания, всхлипывания, рёва…Там женщину ланцетным лезвиёмЗа миг её паденья роковогоСкоблит палач и плод её любвиВ ведро бросает грязное… Готово!И с фартуком, забрызганным в крови,Хирург выходит в коридор вонючийС хорошенькой сестрой. А визавиУж новый стон от муки неминучей,От боли, подступившей к животу.К больным, лежащим безобразной кучей,Подходит врач. Схвативши на летуКлочок письма, он вертит папиросу.А к быстро покрасневшему бинтуУж муха льнёт. Привычному вопросуОтветив: «Не валяйте дурака»,Уходит доктор к новому допросу.И там в углу я видел старика:Он высох весь, он умирал, но всё жеПодёргивалась слабая века,И с каждым днём пронзительней и строжеСмотрел он взором дикого орла.Он был скелет в грязно-лиловой коже,Не мог пошевелиться, и теклаСлизь жёлтая на простыню. И этоЕму простить хожалка не моглаИ выкинуть в окно грозила. Где-тоСлужил он раньше в банке, но теперьОн гас один в зловонном лазарете.Воспоминанья ли былых потерь,Иль юных дней, когда он был любимым,Вставало в нём, когда, как жалкий зверь,Он вдруг стонал под зноем нестерпимым.Он вспоминал блондинку, орденокИ ужины парадные по зимам.И как имел он пару стройных ног,Почётный пост, зелёные конторкиИ созывал знакомых на пирог,А не жевал обглоданные корки.Теперь давно не ел он ничего,Лишь руку синюю тянул к махорке.Но злился на соседа своегоЗа съеденную грушу. Пред хожалкойОн весь дрожал, когда она егоРугала и прибить грозилась палкой,Смеясь на членов скрюченных красу,На остов, обнажившийся и жалкий.Когда она, рыча подобно псу,Его приподнимала на кровати,Обрубки ног дрожали на весуВ присохшей марле и кровавой вате.Но час пришёл. Он, кажется, уснул.Кончался день. Настала тишь в палате…Румяный врач соседу подмигнул,Пощупав пульс немеющий и вялый.Колоколов вставал субботний гулНад городом, и луч заката алыйПроник в окно, старик раскрыл зрачкиИ, руку выпростав из одеяла,Хожалке дал последние куски,Сказав: «Прощай» со взором просветлённым —В котором прежней не было тоски.Он умирал спокойным, просветлённым,Затем, что он простил за всё и всех.Простил больнице, простыням зловонным,А ей простил её звериный смех…О, мой наставник в смрадном лазарете!Среди всего, что искупает грех,Среди всего, что видел я на свете,До гроба я в молитвах пронесуМатрац твой грязный, кроткий взор и этиОбрубки ног кровавых на полу
1921
