День народного единства. Преодоление смуты - Валерий Шамбаров

Поляки могли оперировать куда более комфортабельно, опираясь на жилье и ресурсы Смоленска. Тем не менее и Владиславу приходилось несладко. Потери росли. Расходы тоже. Его армия без оплаты и подавно рассыпалась бы, а со средствами у короля было туго. Паны серьезно опасались за тылы, до них доходили слухи о мятежах, спровоцированных конницей Волынского. Узнали и о подготовке второй рати в Можайске, польская разведка весьма преувеличивала ее численность, сообщая цифры в 15–20 тыс. И король предложил Шеину перемирие на весьма выгодных условиях — войска разменяются пленными и разойдутся «каждое в свои пределы».

Но ведь у полководца был приказ не отступать! И нарушить его без санкции царя он не имел права. Слал гонцов в Москву, но сквозь польские кордоны добраться сумел лишь один. Михаил Федорович, обсудив с боярами информацию, послал своего псаря Сычева с ответом, выражая согласие на такие условия. Хотя Сычев до Шеина не дошел, был перехвачен поляками — как и еще несколько царских посланцев, у одного из которых нашли в сапоге зашитый «наказ» начать переговоры с Владиславом, поскольку государь и бояре «желают мира». Воевода этого наказа не получил. А король, узнав из перехваченных писем о плачевном состоянии осажденных, раздумал мириться на выдвинутых условиях.

Со второй армией дело не клеилось. Дворяне и дети боярские зимой привыкли не воевать, а находиться в поместьях. Сказывался и сборный состав, и ослабление центральной власти без Филарета, и к назначенному сроку мобилизации, б января 1634 г., к Черкасскому и Пожарскому прибыли… лишь 375 бойцов. Тут уж правительство «стукнуло кулаком», рассылало новые, грозные указы. Кроме можайской, стала формироваться еще одна рать, в Калуге. А время утекало. И за 4 месяца блокады положение под Смоленском стало критическим.

1 февраля в Москву проскочил еще один гонец Шеина — дворянин Сатин. Воевода доносил, что «ему и ратным людям от польского короля утесненье и в хлебных запасах и в соли оскуденье большое».

Царь и Дума, похоже, не могли однозначно определиться, мириться или продолжать войну. Официальных послов для переговоров к Владиславу не направили, а послали окольничего Григория Волконского в Можайск «для совета» с Черкасским и Пожарским, могут ли они оказать помощь Шеину? К ним, с запозданием, воины уже стекались, и ответ был: «Да, могут». Волконский вернулся и доложил это 6 февраля. Через 2 дня Разрядный приказ послал грамоту в Можайск, а 11 февраля — в Калугу. Идти к Смоленску…

Но было уже поздно. Исчерпав возможности сопротивления, Шеин вступил в переговоры. Его голодающая армия была обречена. И о том, чтобы свободно разойтись, уже не могло быть и речи. Но и Владислав понимал, что, если русские упрутся стоять до конца, прольется еще много крови. Да и угроза можайской рати сохранялась. Поэтому воевода сумел выговорить такие условия, лучше которых в сложившейся ситуации трудно было придумать. Его бойцы давали присягу не участвовать в войне против поляков в течение 4 месяцев, и им разрешалось уйти, взяв с собой холодное оружие, мушкеты с 20 зарядами на каждый и 12 полевых пушек. Остальная артиллерия и обоз доставались победителю, но за это король брал на свое попечение и излечение 2 тыс. раненых и больных, обязуясь отпустить их по выздоровлении. 56 польских подданных, перебежавших к русским, пришлось выдать, все они были повешены.

Перемирие заключили 16 февраля, а 19-го русские полки выступили из лагеря — без музыки, со свернутыми знаменами. По условиям договора, проходя мимо короля, их положили на землю. Знаменосцы отступили на 3 шага и вновь взяли знамена, когда гетман Радзивилл разрешил это от имени Владислава. А Шеин с командирами должны были возле короля сойти с коней и поклониться до земли. Вывел он из лагеря всего 8 тыс. воинов — все, что осталось от его армии. А из 2 тыс. наемников (оставшихся от 6–7 тыс.) половина сразу перешла к противнику. Полякам достались «107 пушек, некоторые из них удивляли величиною и художественной работой», в лагере взяли трофеи стоимостью в 600 тыс. злотых.

Полководцам Тридцатилетней войны вообще не везло. Тилли, Густав Адольф, Паппенгайм погибли в боях, Валленштайн от руки убийц. Участь Шеина и Измайлова тоже была трагичной. Поначалу все шло вроде хорошо. Михаил Федорович выслал навстречу стольника Глебова узнать об условиях перемирия и сказать воеводам ободряющие слова от имени государя: «Служба их и радение, и нужда, и крепкостоятельство против польского короля и против польских и литовских людей, и что с ними бились, не щадя своих голов, государю и всему Московскому государству ведомо». Но затем все резко переменилось.

Сказалось то, что перед походом Шеин оскорбил бояр — теперь это ему припомнили. Как указывает «Хронограф», «начали клеветать на него». Впрочем, русские источники в данном плане очень немногословны, и о причинах драмы можно лишь догадываться с той или иной степенью вероятности. Возможно, Шеин, забывшись, что его покровителя Филарета больше нет, попытался катить бочку на тех, кто, по его мнению, вовремя ему не помог. Возможно, искали «козла отпущения» за неудачу. Хотя не исключено, что интрига завязалась в рамках все той же борьбы боярских партий, претендовавших после смерти патриарха на первенство у трона.

Никогда, ни до того, ни после того — вплоть до XX в., в России не судили проигравших военачальников. Шеин стал исключением. Он еще ехал к Москве, когда на него завели «судное дело» и создали комиссию из бояр Ивана Шуйского, Андрея Хилкова, окольничего Василия Стрешнева, дьяков Бормосова и Прокофьева. Состряпали обвинение. И в неумелых действиях, и в том, что еще в прошлом плену он Владиславу «крест целовал», и даже в том, что под страхом кнута запрещал воинам обижать местных жителей и разорять Смоленский и Дорогобужский уезды, которые должны были вернуться в состав России, а выходит, сохранил их для поляков. Короче — «измена». 18 апреля состоялся суд, приговоривший Шеина, Артемия Измайлова и его сына Василия к смертной казни с конфискацией имущества. И очень поспешно, 28 апреля, они были обезглавлены.

Народ и служилые возмутились. По словам летописи, в день казни в Москве «за то учинилась рознь великая», дошло до уличных столкновений и пожаров. То же самое произошло в Можайске. Среди ратных людей начались беспорядки, они в знак протеста стали разъезжаться со службы. А окольничий Волынский, герой рейда на Украину, совершил преступление, по тем временам куда более тяжкое, чем мнимые вины Шеина, — прилюдно говорил «поносные слова» на самого царя. Но с ним обошлись не в пример мягче. Всего-навсего сослали в его собственное имение, чтобы «сидел там безвылазно».

А до масштабной междоусобицы дело не дошло — война-то продолжалась. Владислав, окрыленный победой, получил за счет трофеев средства на оплату войска и перешел в наступление. Поляки обложили крепость Белую, где гарнизон насчитывал всего тысячу человек. Но успехи короля этим и кончились. Все атаки русские воины отразили, а осада и бомбардировка не принесли результата. Можайскую дорогу прочно перекрывала усилившаяся рать Черкасского и Пожарского. И идти на столицу король даже не пытался. Силы России отнюдь не были исчерпаны. Олеарий, посетивший Москву как раз этим летом, описывал стрельцов и конницу — «отряды разодетых русских», «стоящих в очень хорошем строю четырьмя рядами в дорогих одеждах и на лошадях». А на Пушечном дворе вовсю развернулась работа, чтобы компенсировать утрату артиллерии, и голштинскому посольству специально демонстрировали стрельбу десятков новых пушек.

У Владислава стали иссякать деньги, наемники расходились. Шляхта «наслужилась», поняла под Белой, что побед больше не обломится, и стала разъезжаться по домам. Но и на Россию поражение под Смоленском произвело тяжелое впечатление. Собранные на войну финансы и ресурсы были израсходованы. Государь и бояре изъявили готовность к миру, король без колебаний согласился. И после переговоров, которые провели с поляками Федор и Иван Шереметевы, 3 июня 1634 г. был заключен Поляновский мир. Уже не на 14,5 года, а «вечный». Из захваченных территорий Польша уступила лишь г. Серпейск с уездом, но Владислав отказался от прав на русский престол, признал Михаила «царем и братом» (т. е. равным себе) и вернул полученную в 1610 г. избирательную грамоту.

От Лены — к Охотскому морю…

Россия была уже настолько обширной страной, что в некоторых местах о начале Смоленской войны узнавали после ее окончания. Посмотрите-ка на карту Восточной Сибири… Попробуйте учесть масштаб и воочию представить себе эти тысячи километров тайги, тундры, величественных гор и могучих рек. И еще попробуйте представить, что эти пространства от Енисея до Тихого океана были пройдены — в прямом смысле на «своих двоих», да еще и не по одному разу, — исследованы и включены в состав России не просто одним поколением, а относительно небольшой группой людей, которые хорошо знали друг друга и служили в одних и тех же гарнизонах. Например, в Енисейске оказалась в свое время сослуживцами целая плеяда знаменитых землепроходцев — Иван Галкин, Василий Бугор, Петр Бекетов, Парфен Ходырев, Михайло Стадухин, Семен Дежнев, Посник Иванов, Максим Перфильев, Василий Поярков…