Соседи (СИ) - Коруд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Страх разрешить себе честный ответ на этот вопрос обуревает, захлестывает и выворачивает наизнанку. На одну-единственную секунду представить себя на месте той счастливицы — легко, человека рядом — очень, очень легко, он и так всё лето занимает все её мысли, из-за него болит сердце и душа в лоскутья рвётся. Ей страшно дать себе эту секунду, потому что она знает точно, она уверена в своем знании, как в собственном имени, она знает — именно этот человек так никогда не посмотрит. Разрешить себе представить это — всё равно что, сдаваясь, повесить на шею увесистый булыжник и прыгнуть с моста. Представить — мазохизм, самоубийство. Но картинки лезут сами, мысль визуализируется, несмотря на отчаянные протесты головы. Синие медведи, думать о которых строго-настрого запрещается, атакуют со всех сторон.
Чем яростнее сопротивление, тем ярче картинка. Чем ярче картинка, тем теснее в груди, тем меньше воздуха в легких. Воображение к ней немилосердно: поначалу мутное и расплывчатое, изображение набирает черт, деталей и красок, оживает, как на листе ватмана оживает набросок карандашом. Разница между нарисованной картинкой и реальной парой есть: Ульяна, в отличие от той девушки, сама бы обхватила своего спутника руками, а после уже положила голову на плечо — так надёжнее, уютнее и теплее. Выдуманный мир окутывает, оплетает и захватывает, погружая в смятение, лишая воли к борьбе и заставляя расплакаться уже по-настоящему. Разница между картинкой и реальностью в том, что её картинка не оживет, нет.
Кого, не спрашивая головы, выбрало её сердце. Кого она выбрала? Она же выбрала… Бесполезно убеждать себя в обратном и восставать против очевидного, бесполезно увещевать, взывать к одурманенному разуму. Открыла утром глаза, осознала первую же сонную мысль — о том, что у Егора подозрительно тихо для восьми утра, с какой-то безысходной обреченностью подумала: «Еще один день без тебя?» и поняла:
всё.
Шансов нет. И здравого смысла тоже. Это — кошмар. Вот, что имела ввиду Юлька, когда сказала ей, что она «вляпалась». С короткого, уверенного разбега вляпалась, влипла, впечаталась. В человека, который видит в ней только «малую», который никогда на нее так не посмотрит. Который — она вообще запрещает себе думать о нем в таком ключе — «со знакомыми не спит. …Двадцать лет. Окстись». Про которого «говорят, что в его дверь девушки один раз входят и один — выходят». А если конкретнее — вылетают пулей со словами: «Ты нормальный?», оглушительно хлопая дверью на прощание. Уля может легко подтвердить этот прискорбный факт.
Как соседка.
Минувшей ночью Ульяна всё же заставила себя включить тот диск, что отдала ей Аня — три дня откладывала и откладывала, интуитивно опасаясь увидеть на записи нечто и с собственной крышей попрощаться окончательно. И да — это была ошибка, роковая. Следующие полтора часа прошли в молочном тумане. Его и впрямь оказалось сложно признать в парне, рубящем жесткий рок под светом софитов. Это был он и в то же время — нет, не он. Черная косуха на майку-алкоголичку, убранные со лба волосы, растрепавшиеся на первом же припеве первой же песни, массивные кольца, серьга… Да и не в этом дело! Дело — опять — в энергии. В энергии жизни! Она ощущалась через экран и время, она принималась беснующейся толпой и, многократно усиленная, возвращалась к нему, назад. То, что Уля видела на парковом фестивале — учитывая всё то огромное впечатление, что его исполнение на неё произвело, — не шло ни в какое сравнение с тем, что он творил шесть лет назад. Земля и небо, нежелание петь и готовность порвать сердце зрителя в лоскуты, цепи и свободное дыхание, погружение в себя и полный контакт со слушателем, настоящее и прошлое. Егор и Егор. Неизменными остались лишь эмоциональное цунами на чужие головы, оглушающие истошные визги и рёв толпы. Но он сам… Как день очевидно, что тогда чужие эмоции его питали, призывая в ответ отдать всё, что внутри есть, вывернуть себя наизнанку. А чуть меньше месяца назад — этого не забудешь, даже если очень постараешься, — он пел, скользя по людям отрешённым взглядом, а лицо хранило отпечаток боли и ожесточения.
Егор исполнил на том концерте, наверное, половину всех вокальных партий. Уля не узнала фактически ни одной песни, но поскольку исполнителей Аня объявляла редко, напросился вывод, что тогда звучали собственные. И — чёрт! — это оказались вдумчивые, наполненные тексты, пробирающие до костей что смыслом, что подачей. О поиске пути и одиночестве, об отношениях человека с миром и с собой, каждая вещь — неповторимая.
А потом Ульяну выдернули из состояния глубокого шока и без предупредительного выстрела швырнули в кипяток. На бисе кто-то заорал: «Егор, давай «Фанк»!». И Егор исполнил «Фанк» — легко и непринужденно, без проблем и малейших сомнений, с ироничной улыбкой от одного уха до другого, на бешеном драйве. Предварительно попросив принимать на свой счет. «Принимать», да, она даже перемотала, уверенная, что ослышалась. «Ваш выбор», — сказал.
Господи…
Аня объявила в микрофон Стрыкало, и лишь благодаря этому потрясенная, оглушенная Ульяна, еле справившись с дрожащими пальцами, после нашла текст, в который пялилась потом еще минут десять. Пересмотреть этот перформанс ради того, чтобы погуглить по цитатам, она заставить себя не смогла.
Невозможно!
И — это безумное соло. И — это… лицо. И — эти обрушенные на слушателя эмоции. Егор не оставил ни единого шанса не поверить в искренность вложенных в исполнение чувств, просто-напросто выпотрошив себя перед зрителем. Всё ехидство мира, вся едкость и желчь плескались в его то широко распахнутых, то чуть прищуренных глазах, отражались в каждом движении мышц лица, проступали играющими желваками. А на случай, если кто-то не догнал… Вот вам сверху ядовитая усмешка, чтобы уж наверняка. Он предупреждал с этой сцены каждую — каждую! — о том, что их ждет, если им взбредёт в голову с ним связаться.
Он — предупреждал… А они
