Любимая мартышка дома Тан - Мастер Чэнь

Повисла пауза. Сангак явно не понимал, о чём я. Меванча смотрела на меня, как на пришельца из другого мира.

– Но ведь это ваши деньги, господин, – выговорил, наконец, он. – Вы не поняли? Я вытащил с подворья ваши деньги. Они ждут вас. Я, правда, одолжил у вас немного на открытие первого ресторана – но вернул все сполна уже месяц назад. Вы не представляете, как они здесь едят, – спускается ночь, загораются огоньки, и все эти здешние мань, а также персы, северяне и кто угодно ещё сидят рядами, только успевают работать палочками, – продолжал вещать Сангак. – Найди хороших поваров – и ты богат. Господин, приходите завтра – мы устроим настоящий банкет!

Я не верил своим ушам. Только сейчас до меня дошло, что новый торговый дом в Гуанчжоу открылся, на деньги, которые смуглый юноша с бритой головой привёз с собой. А Сангак… значит, Сангак довёз до южных морей весь найденный накануне катастрофы клад моего несчастного предшественника!

Я снова стал богатым человеком.

– Банкет? Только я не один, – сказал я им. – Со мной путешествовала одна замечательная женщина. Вам она понравится.

– Сколько угодно, – замахал руками Сангак. – Мы вас подкормим, если вам будет мало одной женщины – купим ещё десять. Но… – Тут он стал очень серьёзен. -…мы помним, как была хороша та женщина, господин. Такой не будет больше никогда. Мы не забудем её.

– Я, если ещё буду танцевать, придумаю танец в её память, – поддержала его Меванча.

Это было невероятно трогательно: они сидели, как два зяблика, прижавшись друг к другу, и одинаково кивали, оплакивая прекрасную Ян по имени Яшмовый браслетик, задушенную по приказу императора. Я смотрел на них и пытался сдержать улыбку.

– Да, письмо, – вдруг вспомнил я. – Я пришёл сюда для того, чтобы написать письмо брату, – он ведь ещё не знает, что я жив, – и отдать его этому молодому человеку, который тут… Вы ведь его знаете, Сангак? Смуглый, бритый, спокойный?

– Ха, – сказали они оба в один голос, – ещё бы не знать.

– Его зовут Амихраман – древнее имя, тохаристанское, – добавила Меванча. – Наверное, теперь в моде такие имена.

– И мы для него тоже древние, – хмыкнул Сангак. – Ведь был приказ… да ваш же приказ, господин… чтобы никаких людей из столицы и близко не было рядом с вашим новым торговым домом. Вот мы с ним и общаемся редко-редко, когда он заходит сюда поесть.

– Древние? Неужели он не считает нас с тобой героями и не желает знать о наших подвигах? – усмехнулся я.

– Отлично знает, – на лице Сангака появилась щербатая улыбка. – Вот только он теперь хочет совершить свои собственные подвиги, а мы ему мешаем самим фактом своего существования. Что ж, мне подвигов хватит, я могу и отдохнуть, – признался Сангак. – Тем более что рестораны требуют внимания. Всё-таки у меня их уже восемь штук.

Я только моргнул.

– И представьте себе, – закончил Сангак, – этот Амихраман каждый раз возникает в воротах неожиданно, как дэв из облака пыли: щёлкнешь пальцами, и он тут.

Я щёлкнул пальцами – и, конечно же, в воротах возникла фигура нашего юного смуглого друга. Так он и застал нас, валяющимися на лежанках от хохота.

– Ами, выпейте чая, пока наш с вами господин будет писать письмо брату, – со вкусом сказал ему Сангак.

И доказывать, кто я такой, с этого момента мне уже было не надо.

Я покрывал буквами бумажный свиток, «Ами», почтительно молчал поодаль с чашечкой в руке, в желудке у меня уютно чувствовали себя Сангаковы моллюски, и жизнь была несказанно прекрасна.

В тот же день мы с Ян нежно простились с даосами, которые, впрочем, и сами уже готовились продолжать свой путь по городам империи. «Хэй», – сказал нам каждый из них – мастер Ши, мастер И, даже седой мастер Фэй и все остальные.

Наверное, они забыли о нас в то же мгновение, как мы скрылись с их глаз.

На память моя подруга утащила из монастыря зеленоватый полупрозрачный полог, спасавший нас ночью от комаров.

Зачем он ей понадобился, я понял только вечером, когда мы отправились к Сангаку, отправились с тем, что у нас было, – то есть ровным счётом ни с чем. Я был в одних поношенных даосских одеждах, но Ян… Из серых даосских тряпок она соорудила себе нижнюю юбку, что-то было накручено у неё на груди. А сверху изящнейшими линиями спускался обмотанный вокруг её тела полог от кровати, прикрывавший последним своим витком плечо, как у женщин из княжеств Инда. Волосы её были уложены в три валика, на висках и надо лбом, как было принято во дворцах Светлого императора, и украшены сорванными с каменной ограды дикими белыми цветами, источавшими тяжёлый аромат.

Если бы все это проделала любая другая женщина, её осмеяли бы. Но когда Ян шла со мной по вечерним улицам, толпа затихала и расступалась.

Мы вошли под свод ворот на подворье Сангака, когда начали загораться вечерние огни. Я скромно вышагивал чуть сзади моей возлюбленной, а она безошибочно выбрала самое освещённое фонарями место – и остановилась там, чуть склонив голову и потупив глаза.

Меванча, несмотря на живот, подлетела к ней, как кошка к долго путешествовавшей хозяйке, и опустилась на колени. А потом взяла руку Ян и прижала ладонью к своей щеке.

Сангак… Сангак только смотрел то на неё, то на меня широко открытыми глазами.

А потом начался его звёздный час.

Он лично выносил блюдо за блюдом. Приготовленных на пару рыбок, усыпанных луком и зеленью. Как будто лакированные красноватые кусочки утки. Нежнейшие коричневые грибы, засыпанные жареным чесноком и переложенные девственно-зелёными стебельками каких-то овощей. И конца этому празднику не было. Ян милостиво пробовала каждое блюдо, шушукаясь с Меванчей в углу.

– Плов, – гнусаво возгласил Сангак в то мгновение, когда съесть что-либо ещё казалось уже совершенно невозможным.

– М-м-м, – зазвенел голосок Ян, погружающей пальцы (без всяких палочек, как положено на Западе) в горку дымящегося риса, источающего ароматы кумина, бараньего сала и чеснока.

В этот момент, каюсь, я расслабился, разминая во рту это столь экзотическое для южных краёв блюдо, вспоминая родной дом, цветы абрикоса и аромат сушёных дынь. И даже ехидные голубые глаза Меванчи, а также хищный взгляд Сангака, нависшего надо мной, не навели меня на мысль о том, что меня ждёт.

Сангак, закрывавший от меня свет фонарей, начал аккуратно сгребать остатки плова на блюде в кучку, которую увенчал долькой чеснока, кусочками бараньего жира и зёрнышками барбариса.

– Ошатыш, – с особенным чувством возгласил Сангак, и Меванча в восторге запрыгала на месте.

О великий Бог Небесный, сколько веков уже прошло – мой прекрасный город пережил эпоху непобедимых воинов и рушащихся храмов, породил лучших в мире музыкантов и танцоров, создал прекрасные книги и великие песни, и, наконец, победителем вступил в просвещённый век нового халифата, – а варварский обычай под названием «ошатыш» все живёт. Я бы покрутил головой в печали, но крутить я ничем не мог – сгиб левого локтя Сангака держал мой затылок в безнадёжном зажиме, а его похожая на лопату правая рука несильно, но неуклонно вдавливала мне в рот непристойно громадную горсть плова. Ян смотрела на это западное зверство с мягким и благосклонным интересом, а все находившиеся в обширном дворе согдийцы, не имевшие понятия о том, кто мы такие приветствовали эту экзекуцию радостными криками.