Золотая братина: В замкнутом круге - Игорь Минутко

– Один момент, Вениамин Георгиевич, – спокойно сказал капитан, просматривая списки. – Да, трое в каюте люкс… Оболин, Данилов, Литовский…

– Раз Оболин есть, – перебил Табадзе, – значит, все трое наши.

– И еще… – Миров протянул капитану вторую бумажку. – Постановление прокурора о конфискации груза, который везут эти люди.

– Господа! – подал голос представитель фирмы «Север – Юг». – До отплытия теплохода пять минут.

– Что же делать, – не глядя на господина Бейкина, поскольку антипатия к этому человеку у Мирова нарастала, сказал Вениамин Георгиевич, – придется задержать отплытие. С руководством порта мы все уладили, и никаких проблем у вас не будет. Давайте поторопимся, и, думаю, минут через пятнадцать – двадцать вы отправитесь в свой круиз.

– Что от нас требуется? – спросил капитан.

– Есть один нюанс, – вступил в разговор Арчил Табадзе. – Нам необходимо еще тут, на теплоходе, вскрыть груз этих господ…

– Бомба? – прошептал господин Бейкин.

– Хуже, – усмехнулся Вениамин Георгиевич.

– Нам потребуется удостовериться, что мы не ошиблись, – сказал Арчил.

– Хорошо, – согласился Евгений Андреевич, – сейчас я свяжусь с начальником грузового трюма, все сделаем.

– И было бы неплохо, – добавил Миров, – если бы мы попали в каюту, которую занимают наши клиенты, без взлома двери, применения силы и прочего…

– Что-нибудь придумаем. – Капитан взглянул на господина Бейкина, выражение лица которого было, мягко говоря, невменяемое. – Анатолий Константинович, идите в свою каюту, отдыхайте.

Когда шли по коридору второй палубы к каюте люкс № 218, которую занимал граф Оболин со своими спутниками, по всему теплоходу звучал бодрый женский голос:

– Дамы и господа! Отплытие нашего теплохода задерживается на десять – пятнадцать минут в связи с тем, что фарватер занят проходящим мимо к месту своего причала научным судном «Академик Павлов»!

Действительно, на рейде медленно двигалось это громоздкое судно, и туристы, заполнившие все палубы, ринулись к противоположному от пирса борту и стали рассматривать корабль, задержавший отплытие. Никто не возмущался, у всех было замечательное настроение. Это объявление слышали по радио во всех каютах.

Трое обитателей каюты люкс № 218 (Василий Никитович Дакунин, «граф» Александр Петрович Оболин и Никодим Иванович Воротаев, он же Ян) сидели в гостиной за круглым столом, и на нем уже было все приготовлено для торжественного момента: две бутылки французского шампанского в ведерке со льдом, разделанный лангуст на длинном блюде, поднос с набором фруктов, тарелка с живописными маленькими бутербродами с черной и красной икрой, семгой и осетриной, ветчиной и сыром, украшенными зеленью. Решено было открыть первую бутылку в то мгновение, когда теплоход «Сергий Радонежский» протрубит отплытие. И вот – извольте бриться…

– Все в этой стране остается по-прежнему, – сказал «граф». – Разгильдяйство, бесхозяйственность, неразбериха, никто ни за что не отвечает. И так будет всегда, долгие, долгие века. Потому что…

В дверь постучали. Все трое переглянулись. Ян подошел к двери.

– Кто там? – спросил он спокойно.

– Прошу прощения, – прозвучал мужской голос. – Я из службы телефонной связи. Во всех каютах люкс отключились телефоны. Ищем причину. Поднимите трубку вашего телефона. Есть ли гудки?

Телефонный аппарат стоял на низком столике у иллюминатора. «Граф» Оболин поднял трубку – гудок отсутствовал.

– Гудка нет, – произнес Ян, стоящий у двери.

– Господа, разрешите мне взглянуть на распределительный щит связи. Он у вас слева от двери.

Василий Никитович Дакунин сделал знак рукой: «Впусти!» В замочной скважине повернулся ключ. В это мгновение господин Дакунин взглянул на часы – было двадцать четыре минуты одиннадцатого… Он рванулся к двери, но было уже поздно: в каюту входили Табадзе, Миров, Николай Корчной и трое его ребят – очень разных по облику, но в то же время чем-то похожих друг на друга.

– Пожалуйста, господа, – сказал Арчил Табадзе, – не делайте глупостей и не осложняйте своего положения.

Но никто из обитателей каюты даже не пошевелился – на всех троих будто напал столбняк.

– Именем Российской Федерации… – Голос Арчила звучал буднично, по-деловому и даже устало. – Я назову вас, надеюсь, подлинными именами. Василий Никитович Толмачев, Никита Васильевич Толмачев… Допускаю, что под этой вашей настоящей фамилией вы оба никогда не жили. И Ян Казимирович Капаньский… Именем Российской Федерации вы арестованы.

– Вот ордер на арест.

В руках Мирова был желтоватый листок бумаги, который он поочередно показал всем троим. Ян и Никита Васильевич по-прежнему стояли не шевелясь. А Василий Никитович Толмачев… Он отступил назад, под вечным загаром на его лице начала разливаться бледность, непостижимым, загадочным образом стали расправляться, исчезать морщины на щеках.

– Не-е-ет!.. – исторг вопль сын Никиты Никитовича Толмачева. – Не-е-ет!..

Глаза закатились под лоб, резко участилось дыхание – как у загнанной гончей собаки. Правая рука инстинктивно рванулась к сердцу, и Василий Никитович стал оседать на пол, как бы опускаться на колени.

– Батя! – бросился к нему Никита Васильевич.

Но его перехватили Сергей и Николай Корчной, заломив руки за спину и поставив лицом к стене, а затем ударами по ступням заставили широко расставить ноги.

Машина «скорой помощи» прибыла через двадцать минут. Вслед за ней – микроавтобус с бронированными стеклами. «Скорая» остановилась у трапа, который матросы опять спустили на пирс. На двух палубах теплохода возникло нервное возбуждение.

– Кому-то плохо… – слышались голоса.

– Инфаркт.

– Поэтому и задержка с отплытием.

– Все под Богом ходим.

И любопытные туристы теперь смотрели на машину «скорой помощи», ждали: интересно, кому же так не повезло? Мало кто обращал внимание на микроавтобус, который, пятясь задом, осторожно подъезжал к раскрывшимся створкам одного из отсеков грузового трюма. А там в это время уже были сняты пломбы с одного из двух контейнеров, оформленных на имя Оболина Александра Петровича, место доставки – Неаполь, и трое рабочих осторожно и с трудом извлекали фигуру чугунного льва, сидящего в позе собаки.

За их действиями наблюдали Миров, Табадзе, капитан теплохода «Сергий Радонежский» Лебединский и, уже в наручниках, Толмачев-младший (недавний лжеграф Оболин), Николай Корчной и Ян Капаньский (Никодим Иванович Воротаев).

– Положите его набок, – тихо приказал Арчил Табадзе, когда могучий лев был наконец извлечен из контейнера.

Рабочие с трудом опустили набок фигуру благородного зверя. Ее основание было залито цементом.

– Теперь вскрывайте цемент. Только осторожно.

В это время к машине «скорой помощи» по трапу четверо в белых халатах стали медленно сносить носилки, на которых лежал Василий Никитович Толмачев, до подбородка накрытый простыней. Его седая голова была слегка повернута набок, лицо спокойно, безжизненно, глаза закрыты. Следом за санитарами и врачами следовали Игорь Томм, оперативник и трое омоновцев в штатском. Они помогли внести носилки в салон «скорой помощи». Эту печальную картину наблюдали туристы с обеих палуб и, хотя все были серьезны, разговаривали негромко, каждый или почти каждый про себя ликовал: «Не со мной! Не со мной!»

– Ой, Миша! – шептала милая девушка с карими веселыми глазами, прижимаясь к своему соседу хрупким плечом. Они познакомились недавно, когда занимали свои каюты, оказавшиеся рядом. Девушку звали Зоей, она была одной из секретарш главы фирмы «Сервис-дом», занимавшейся оптовыми поставками бытовой техники в Россию из стран Европы. Глава фирмы – пятидесятилетний господин, толстый, флегматичный, страстный любитель пива, – отправился в круиз немного отдохнуть, оттянуться, однако собирался и работать в тех странах, где предстояли стоянки теплохода. Для «работы» и была взята в плавание секретарша Зоя. Сейчас глава фирмы «Сервис-дом», нагрузившись в одном из баров немецким пивом, спал в своей каюте, издавая причудливый, со многими переходами и вариациями, храп. Зоя рассчитывала, что таким образом шеф и будет в основном проводить время в путешествии, и поэтому жаждала знакомств с молодыми людьми.

– Ой, Миша! – шептала Зоя. – Какой вы чувствительный! Вам жалко этого старика? Так ему уже сто лет! Миша, Миша, чем мне вас отвлечь от печальных мыслей? Хотите, я вас поцелую?

Очкарик-Мишель не отвечал. Он смотрел на машину «скорой помощи», которая, медленно объехав трап, развернулась и, включив пронзительную сирену, помчалась по пирсу, расплескивая еще не просохшие лужицы ночного дождя. Очкарик предпринимал отчаянные усилия, чтобы сдержать мелкую дрожь, которую выбивали его зубы.

– Ой, Миша! Вы такой бледный! Да что с вами?

– Отстань, дура! – прошептал Мишель, повернувшись к своей новой знакомой.