Нюрнбергский дневник - Густав Гилберт

Утреннее заседание.

В ходе утреннего заседания Зейсс-Инкварт продолжил говорить об отправке евреев в Освенцим. По его словам, он уже тогда понимал, что все не так просто, и его худшие опасения подтвердились, несмотря на многочисленные заверения о том, что их отправка лишь одна из предупредительных мер, связанных с возможной высадкой союзников. В 1943 году лично Гитлер заверил его, что евреи будут расселены на восточных территориях. В 1944 году у него состоялся разговор с Гиммлером, который заявил ему тогда, что евреи — лучшие его работники.

Зейсс-Инкварт признался, что в тот период у него просто не укладывалось в голове, как одних евреев можно использовать на каких-либо работах, а других их соплеменников подвергать геноциду. Далее Зейсс-Инкварт указал, что все вопросы, связанные с конфискацией ранее принадлежавших евреям ценностей и предметов искусства, в частности, картин, в значительной степени облегчались.

О приказах в духе «тактики выжженной земли» он придерживается мнения Шпеера, считавшего, что подобной безрассудной политике должен был быть положен конец.

Обеденный перерыв. Я зачитал Зейсс-Инкварту статью в одной из газет на тему его вчерашнего выступления. Заголовок гласил: «Зейсс-Инкварт утверждает, что Гитлер нарушил свое обещание». Зейсс-Инкварт признал, что действительно утверждал подобное, хоть и в не столь длинной форме. С ним согласился и Кейтель. В газете приводилось и высказывание Зейсс-Инкварта о «троянском коне»: «Но «троянский конь» уже успел прибыть на место. В день, когда в Австрию вошли части вермахта, полицейские натянули на рукав повязки со свастикой. По меньшей мере любопытно было бы узнать, как выглядели бы результаты свободных выборов — как бы отнеслись к аншлюсу национал-социалисты, социал-демократы и христианские социалисты? Национал-социалистическая партия была в Австрии самой сильной, однако ей вряд ли удалось бы собрать большинство голосов».

В ответ на упрек в том, что он решил отпраздновать убийство Дольфуса, Зейсс-Инкварт заметил, что торжества но поводу гибели тех, кто расправился с Дольфусом, никак нельзя приравнять к празднованию гибели самого Дольфуса. Я спросил его, а разве сам факт такого мероприятия — не оправдание убийцы Дольфуса?

— Ха-ха! — смеялся Франк. — Вы безжалостный логик, герр доктор.

И хитро подмигнул, поняв, что уловил суть моего вопроса.

Зейсс-Инкварт пояснил, что лично он не считает особой трагедией убийство Дольфуса. Ведь Дольфус был всего-навсего карликовым диктатором, поддержанным незначительным меньшинством и воспользовавшимся чрезвычайными законами 1917 года.

— Не забывайте, Дольфус стрелял из пушек но рабочим, — напомнил мне Франк.

Зейсс-Инкварт повторил сказанное им у свидетельской стойки относительно ошибок союзников, с улыбкой добавив:

— Теперь у вас есть возможность повторить их. Брать на себя формирование нового правительства — ужасающая ответственность.

Послеобеденное заседание.

Входе перекрестного допроса, проводимого обвинителем де Бене, Зейсс-Инкварт признал, что одобрял стерилизацию евреев, хотя советовал СС не проводить стерилизации женщин-евреек. Он также признал, что имел отношение к расстрелам заложников, однако считал, что пытался облегчить участь несчастных тем, что уменьшил количество жертв с 25 до 5, достигнув, таким образом, компромисса. Что же касалось рабского труда, он повторил, что организовывал отправку в Германию 250 человек.

В конце сегодняшнего заседания Франк, поцокав языком, покачал головой:

— Вы слышали? Вот уж никогда бы не подумал такого о Зейсс-Инкварте!

Я спросил его, не имеет ли он в виду расстрелы заложников или истребление евреев.

— Нет, — ответил Франк, — я имею в виду стерилизацию. Он никогда мне ни о чем подобном не говорил.

Франк с Кейтелем пояснили мне, что католическая церковь весьма негативно относилась к подобным вещам.

Камера Зейсс-Инкварта. Впервые я заметил у него признаки нервного напряжения. Перекрестный допрос второй половины дня вырвал его из стоического спокойствия, в котором он пребывал. Он даже попросил меня организовать для него снотворное на ночь. Зейсс-Инкварт повторил, что Гитлер не только не сдержал данного ему обещания, а поступил совершенно наоборот. Я поинтересовался у него, почему он не заявил об этом на процессе, почему не назвал Гитлера лжецом.

— Ну, мне кажется, будет лучше, если другие сами разберутся, что к чему, — пояснил Зейсс-Инкварт, — в противном случае скажут, что я, мол, от слишком многого отказываюсь. Нехорошо получится.

Затем Зейсс-Инкварт рассказал мне о том, что предоставил полную свободу действий своему защитнику доктору Штейнбауэру. В конце концов, ему нужно возвращаться в Австрию на постоянное местожительство. Доктор Штейнбауэр назвал Австрию первым государством, на суверенитет которого замахнулся Гитлер.

— Вот Геринг разозлился, — вспоминал Зейсс-Инкварт. — Сразу же ко мне с вопросами: «Да как вы смеете позволять вашему адвокату высказываться в адрес фюрера в подобном духе?» — «А потому и смею, что это вы лично отдавали приказ войскам вступить на территорию Австрии! — ответил я. — Почему вы не дали австрийцам выразить свою волю голосованием? Тогда бы мне не пришлось никого обвинять!»

Я рассказал ему, что Геринг впадал в бешенство, и когда в зале звучали намеки на его «конфискации» и «закупки» картин, поинтересовавшись у Зейсс-Инкварта, не было ли это попыткой Геринга придать легальный характер хищениям предметов искусства.

Зейсс-Инкварт полностью со мной согласился, именно так Геринг и действовал поначалу, а позже он уже не считал необходимым даже создавать хоть какую-то видимость законности.

Камера Шираха. И Ширах пожаловался мне о продолжавшихся попытках Геринга запугать обвиняемых, допустивших, по его мнению, высказывания, способные выставить нацистский режим в дурном свете. Раньше я заметил, как Геринг что-то сказал Шираху, после чего тот покраснел как рак. Дело было в том, что Геринг, зачитав Шираху его же свидетельские показания, явно пытался прочесть бывшему предводителю нацистской молодежи пространную нотацию за его словоохотливость.

Когда я напомнил ему об этом эпизоде, Ширах ответил мне следующее:

— Этот великий манипулятор до сих пор пытается командовать. Но я ему сказал — не ваше дело. В свое время надо было использовать свое влияние по назначению, чтобы хоть как-то попытаться улучшить положение. А теперь пусть говорит, хоть заговорится. На него уже никто не обращает внимания!

Утреннее заседание.

В завершение перекрестного допроса обвинитель де Бене склонял Зейсс-Инкварта представить разъяснение того, почему он не протестовал против отправки евреев в концентрационные лагеря. Зейсс-Инкварт настаивал на том, что их участь была ему неизвестна. Обвинитель Додд, также подвергнув Зейсс-Инкварта перекрестному допросу, сумел установить, что Зейсс-Инкварт еще задолго до вступления в нацистскую партию являлся сторонником Гитлера и его партии. По вопросу о торжественном поминовении убийц Дольфуса Зейсс-Инкварт пытался прибегнуть к тем же оговоркам, что и ранее, во время нашей беседы в столовой.

Он признал, что имел разговор с Гитлером на тему аншлюса еще за год до его осуществления. Но о речи Гитлера, упомянутой в документе Хосбаха, он услышал на процессе впервые. Зейсс-Инкварт не отрицал возможность того, что кое-кто из политических противников Гитлера кончил свои дни в концлагере и что Австрия, оказавшись вовлеченной в войну, возможно, пожалела, что оказалась присоединенной к нацистской Германии.

Камера Зейсс-Инкварта. Зейсс-Инкварт всеми силами пытался опровергнуть факт того, что на нем лежит доля ответственности за установление в Германии нацистского режима. Он не желал оказаться причисленным к тем, кто помогал нацистам в их борьбе за власть, кто потом пожинал плоды их прихода к власти и кто теперь пытался снять с себя долю своей вины. Под такими нацистами он понимал Фрика и Риббентропа.

О Риббентропе Зейсс-Инкварт сказал следующее:

— Хотя бы в эти немногие оставшиеся нам часы он мог бы принять на себя часть ответственности, даже если ему до сих пор ничего подобного делать не приходилось. И этот человек в глазах всего мира — образцовый глава германского внешнеполитического ведомства!

И безрадостно покачал головой.

Вопросы судьи Биддла, по его мнению, доказывают то, что этот человек проникает в самую глубь ради воссоздания объективной картины событий, о которых ему предстоит вынести решение. Биддл спросил Зейсс-Инкварта, верит ли он в то, что не нарушал прав народов, даже прибегая в Голландии к применению самых жестоких мер.