Толмач - Михаил Гиголашвили

– А… А где его доказательства? Папирусы, пергаменты, скрижали?

– Где-где, в гнезде! – смеется она.

– А ему не трудно на гору каждый раз подниматься? – видя, как верблюд скользит и оступается на брусчатке, спрашиваю я. – Или там грузовой лифт есть?

Она усмехается:

– Там все есть… – И доверительно продолжает: – Вообще-то он по паспорту лошадь, но мы его временно верблюдом оформили – пусть отдохнет, им там в Сахаре не сахар…

Я что-то не понимаю:

– Как это по паспорту – лошадь?.. Это же явный верблюд?..

Верблюд, словно слыша и понимая меня, замирает, медленно разворачивается, с презрением смотрит на нас. Кадык на его горле ходит ходуном, ноздри возмущенно раздулись, глаза прикрыты тяжелыми веками. Кажется, он о чем-то крепко размышляет.

– Это вам только кажется, что он верблюд… Ах, тварь! – Она не успевает захлопнуть окна: верблюд плюет в нас горячей и вязкой слюной, похожей на белую пожарную пену, и все проваливается в эту кипящую белизну…

Эпилог

Вот и опять январь. Люди в теплом ходят, машины на зимних покрышках ездят, собаки в тулупчиках гуляют, а птицы без всяких одежд парят – им не холодно, они к небесной печке ближе. Новогодние праздники прошли. Их наверняка предки придумали, чтоб зимой чем-нибудь развлекаться, а то уж очень противно в морозных пещерах сидеть было.

Весьма тронут беспокойством о моем здоровье. Зимой все болезни обостряются, поэтому ничего хорошего сказать не могу. Хотя роптать и грех, но иногда очень хочется. Да и вообще зимой я в каталепсию впадаю, а летом – в анабиоз. И меня лечить – что мумии мумие давать: бесполезно. Недавно вот ночью опять плохо было: жаром пекло, ноги отнимались, спать не мог и таблетки пил. В полубред впал. Брендил что-то несусветное. Бредовые бредни в голову забредали, бред в свой бредень затаскивал. Бредолага, словом. Потом как будто уснул, а во сне видел, что катаракта на одном глазу появилась… Ну, не буду о плохом. Позитивно думать: дурное затушевывать, а хорошее – подчеркивать.

Вот в Майнце на выставке кусок лестницы какому-то голландцу продал. Хорошо, что не поленился объект с дюбелей снять и на выставку отвезти. И не прогадал. А на противень (где стеклом пейзаж выложен) мой новый сосед с первого этажа, поляк, позарился. Он вначале лаял, что иногда-де шум из моей ныры ему спать не дает. А как зашел, посмотрел – так и заткнулся с тех пор. Даже противень купил. Я в банке свой мертвый счет реанимировал, деньги на него положил, взял квитанции, банковские распечатки и визу продлевать пошел.

Проклятый хер Челюсть ворчал, мигал, шипел, из-под очков подозрительно пялился, не мусульманин ли, спрашивал. Потом удостоверился, что денежных переводов из Хартума и Карачи нет, в мечеть не хожу и в ваххабитских сектах не состою. Я ему под сурдинку пою, что возраст уже не тот, чтобы на бомбах взрываться – «жизнь и так в клочки изорвала, здоровье ни к черту, какие еще бомбы?» (Это ему понравилось – он сам какой-то желудочной чумой болен, понять может.) И самолетов водить не умею – «даже с самоката всегда падал». И в технических науках – ни бум-бум. А что живу один – так пол-Германии так живет («А вторая завидует», – вставил вдруг он). И если деньги за лестницу и противень разделить на шесть месяцев, то как раз и получится прожиточный минимум («которого для жизни мало, а для смерти – много», – заключил я так шутливо, а он изволил осклабиться). Поэтому прошу продлить визу на полгода.

Посипела, покуражилась Челюсть, каких-то глупых вопросов поназадавала, но визу на полгода все-таки в конце концов продлила. Теперь порядок. А дальше видно будет – кирпичей на крышах много, каждый на голову упасть норовит. Я даже пошутил от радости: мы-де по улицам ходим, а наверх не смотрим, а если посмотрим – то увидим, как кирпичи на кромке крыши теснятся, гомонят, толкаются, внизу пешеходов высматривая, кому на голову скакнуть, но хер Челюсть только очками повел и папку закрыл – аудиенция закончена.

Жаль только – аспирантка после ссоры исчезла, а то порадовались бы визе вместе. Ей уже защищаться скоро. Диссертация почти готова, только с методологией загвоздка – какой-то злой оппонент прицепился, что тема, мол, посвящена гомосексуализму русской литературы, а соискательница почему-то параллельно и образы лесбиянок анализирует. Пришлось голощелке ему письменно объяснять, что лесбиянки – те же гомики, только женского пола. Ну да что с олуха-филолуха взять, если он шмайсер от штуцера отличить не может и уверен, что сыроежка – это строгая вегетарианка, а не минетчица?..

Но поссорились. Жаль. Веселая была нимфа. А так посмотреть – полная недотрога: глаза честные до упора, золотые очочки, ручки-блокнотики, ножки в скромных чулочках, рыженькие волосы на пробор, две косички… Эти отличницы – те самые черти, что в тихом болоте живут, особенно рыжухи… Мы с ней недавно поцапались. Я ее жду, а ее нет. Нет и нет. А когда стал потом спрашивать, где была, – врет, глаза прячет, но не признается: «Сам, мол, учил никогда не признаваться и все отрицать!»

А, вот так, значит… Вначале радоваться, что наконец-то в настоящую женщину превратилась, а потом – хвост трубой и по подворотням!.. Прилежная ученица, нечего сказать! Тебя же твоим же оружием – по башке! – и к другому – проверять: полная ли уже женщина или еще кое-чему подучиться не мешает. Век живи – век учись, понятно… И балбесу Отелло не на кого обижаться, кроме как на себя самого: не Яго, так столбу телеграфному даст, если на практике знания проверить приспичит. Мужчина вообще – вроде олимпийского факела: прибежал, зажег огонь – и отправляйся в ведро с водой шипеть башкой вниз, ты уже не нужен: огонь дальше без тебя гореть будет. И греться будут там уже совсем другие, тебе не известные личности…

Ничего, недавно в мою орбиту вовлеклась одна журналистка-поэтеска из Киева – стипендию какого-то их великого поэта, то ли Сковороды, то ли Кастрюли, получила. Стихи читала, о Кафке яростно спорила… Тоже рыжеватая, между прочим… Так что мир не без добрых рыжух – проживем. Но надо действовать быстро и напористо, как этнофаги, не зевать, по принципу: делай как всегда, и будь что будет! У факела жизнь хоть и короткая, но бурная. А вообще хорошо, что не жуком-богомолом родился. У них с этим строго: самка начинает пожирать самца прямо во время акта любви, отчего оргазм у богомола неистово и бурно переходит в агонию. Вот бы и у людей так! Города завалены трупами, а по улицам снуют голодные самки.

Плохо, что моего соседа-Монстрадамуса кондратий хватил. Напророчествовался! Я к нему теперь в больницу езжу навещать, так он и там не успокаивается со своими мрачными прогнозами, типа скоро из-за инфляции станет принято покупать временных жен – зачем связываться навечно, слушать эти крики, визги, претензии? – не лучше ли заключить контракт: «в неделю 3 раза приготовить обед, 2 раза убрать, 2 раза постирать, 3 раза секс, за все про все плачу столько-то» – и порядок!..

Мой приятель-художник Вий снял квартиру над секс-шопом, а теперь жалеет, что на дешевизну позарился – тяжело целый день всхлипы, стоны и вскрики из-под пола, из видеокабинок, слушать, и перед натурщицами и учениками как-то неудобно. Но ему кажется, что от этой секс-ауры у него сил прибавляется! А уж портретов он понарисовал – дай боже! Мужчины же как? Стоят на другой стороне улицы, смотрят на секс-шоп, как бараны на новые ворота, совещаются, зайти – не зайти, робеют, а Вий в это время у окна быстренько физиономии тушью или гуашью набрасывает, хочет сделать выставку: «Адам у врат рая» – а я посоветовал, что лучше назвать «Адам в раздрае» – ведь мучаются: и хочется зайти, и колется…

Еще Вий хочет объект сделать – в церкви аквариум на цепях подвесить, туда воду налить и рыб напустить… Я ему говорю, лучше уж прямо на кладбище пусть делает, чтобы, когда объект рухнет на головы прихожан, тела было бы удобнее предавать земле.

Золотые руки Митя и Вован расширились, клиентуры у них много, несмотря на то, что всем известно: ремонты они делают «не ахти как» (я бы даже сказал «ай-ай-ай как»), но дешево. Это слово магически на бывсовлюд действует, даже если наперед известно, что какая-нибудь хреновина не туда, куда надо, входить будет, или крепления задом наперед заверчены, или «ризетки» недокручены. Что надо – исправим, где надо – поможем, голь на выдумку хитра.

Медсестричек-евангеличек в городе как-то вечером встретил – в бар заходили. Меня с собой приглашали, я зашел, угостил их мороженым и рассказал про сумасшедшего академика, который научно доказал, что женщины с большой грудью живут дольше, болеют реже, психически стабильны и крайне редко сходят с ума, потому что испытывают постоянное чувство превосходства над окружающими особями как женского, так и мужского пола. «Всех, значит, с ума сводят!» – прибавил я, покосившись на сестричек, как конь на сено. Они посмеялись и меня коктейлем угостили.