Камыши - Элигий Ставский

— Какой еще вопрос? — спросила она, ожесточаясь заранее.

— И я, возможно, не прав. В таком случае не обижайтесь. Но…

— Да я на вас давно не обижаюсь, Виктор Сергеевич, — отпарировала она.

— Кама, даю слово, что не хочу вам вреда… Скажите, вы были здесь в ночь убийства Назарова? — спросил я, вглядываясь в ее лицо. — В ту ночь были?..

Она чуть подалась вперед, как бы растерявшись, потом пожала плечами и вздохнула:

— Так меня уже этот ваш спрашивал. Ну а вот вам-то какое дело?

— Это известно, что вы были. Есть человек, который слышал, как вы пели в камыше…

— А чего еще, Виктор Сергеевич?.. Эх, теперь и не высадишь вас…

Мне послышалась неуверенность в ее голосе, и я нагнулся к ней. Да, она была, была! Все верно!..

— Скажите правду, Кама. А я скажу вам, зачем вы были.

Она молчала, затаив дыхание и тоже в упор глядя на меня.

— Вы же видите, как все запуталось, а Симохин, я уверен, не виноват. Отбросьте, отбросьте эту ненужную щепетильность, Кама. Но ведь не для того же вы приезжали, чтобы убить Назарова? Не для того же, чтобы стрелять или торговать рыбой? Из-за этой гордости вы поломаете себе жизнь. Послушайте меня, Кама. Доверьтесь. Сделайте это не ради себя…

Она смотрела на меня и только пожимала плечами. Потеряв управление, наша лодка стояла, уткнувшись в камыш.

— Так зачем вы были?

— А по-вашему зачем? — исподлобья глядя на меня, спросила она.

— К Симохину на свидание, Кама. Вот зачем. Глупая вы. Понимаете, что вы делаете? — Я вздохнул. Мне стало легко.

Она вытерла лицо, зачем-то пошевелила шестом, но тут же опустила его и выпрямилась:

— Кто это вам сказал? Может, отец?

— Никто. Поверьте, что никто, Кама. Не отец. Я вам как-нибудь в другой раз объясню. Но я знаю, что это правда. Знаю, Кама.

— Ну и что? Ну и что, если правда? — внезапно выкрикнула она. — Вам-то всем что от меня надо? И меня посадите.

— А то, что вы должны сказать это Бугровскому. Вот что, Кама. Что вы были здесь, что приезжали к Симохину…

Она сложила руки на груди, откинулась назад, и лицо ее скривилось.

— А почему это? А почему это оправдываться? Не человек я, по-вашему, что ли? А еще-то где нам было встречаться, если папа меня из Ордынки гнал, а его убить хотел за меня?.. Это вы по гостиницам можете, вам все разрешается, — ожесточенно выпалила она. — И встречались. И не один раз. Хотела и приезжала. Мне самолетом до Краснодара и денег не надо, а там на такси или он за мной на мотоцикле. Ясно вам?

— Да, Кама… Вот это вы и должны сказать в прокуратуре.

— Нет, хватит мне, Виктор Сергеевич, — отрезала она. — Насиделась с этим Бугровским. Вот так надоело. Всю правду на свете узнала. Поверит он, что ли? Один только будет позор на Ордынку и на папу. Не хочу я опять трепать нервы. И нельзя мне…

— Но почему, почему не пойти? Подумайте, Кама.

— Ай да что вы все понимаете, — отмахнулась она. — А потому, что я беременна, Виктор Сергеевич. Вот почему. Беременна, — негромко, но отчетливо произнесла она. Потом, уткнувшись лицом в ладони, шумно вдохнула воздух, наклонилась и вдруг зарыдала.

Я не успокаивал ее. Сидел и смотрел на черневший рядом тростник. Вот, оказывается, что означал этот ее жест, когда она обнимала себя руками, и который я заметил еще в самолете.

— Да я бы к нему… Даже из Магадана к нему… Такой он на вас на всех непохожий, — выговорила она. — За то в тюрьму и запрятали, что он лучше вас всех. Вот и отсидит за характер. И ничего там не скажет, раз так с ним сделали. А он-то для Ордынки старался… за то этот старый Степанов и наклепал на него, чтоб ему на том свете… А я все равно… его… пусть и до смерти не выпустят… его любить буду. Научили жить. Попомнит Степанова. Научили…

— Отец знает, Кама, что вы беременны?

— Нет, — выговорила она сквозь слезы.

Дождь не переставал, но потянул легкий ветерок, который тихо тащил нашу лодку.

— Теперь понимаете? — сказала она. — Я же последний раз, в августе, когда приезжала к Роберту, мы и хотели папе все рассказать. Но тут это с Назаровым. Папу таскать начали. И я бы еще к нему… Какой уж тут разговор. Не поймете вы нас. У меня папа гордый. Он — человек, — глубоко вздохнула она. — Зубы колотятся. Смешно даже…

Что-то хлюпнуло, заворочалось в тростнике и, прошлепав, затихло.

— А почему вы думаете, Кама, что не пойму? — спросил я.

— А потому, что из-за этой рыбы все, — не поднимая головы, ссутулясь, сказала она. — Папа считает, что Ордынке конец. Заколотят. И лиманам, и всему морю конец. А Роберт из Ордынки не хочет. Вот почему… А я все равно рожать буду, — даже с какой-то злостью произнесла она. — Всем назло рожать буду. Все равно буду, пусть его и не выпустят, — вздохнув, она начала застегивать плащ. — Еще холодильник им… Везде за лиманы ходил заступаться. Не с его характером теперь жить. Шоферам свои деньги платил за кирпич. Культуру хотел прививать. Уморил прямо… А вам постеснялся даже сказать, что рисует, боялся, что засмеете.

— В доме, на стене, разве его собственные рисунки были? — удивился я.

— А кто же еще? Как время, только и сидел на лимане с красками, — сказала она, подтягивая шест, готовясь встать. — Теперь там порисует. В другой раз умней будет.

Я тут же вспомнил удивительно живую воду на акварелях, а потом и портрет Прохора с двумя орденами Славы…

— Да ведь он же не просто рисует, Кама. Он же очень одаренный человек. Вы знаете это? Ему учиться надо. Обязательно, Кама, надо. Поверьте мне. Я-то думал, что это профессиональный художник…

Ее глаза блеснули, губы задрожали, и, вдруг наклонившись, она прижалась щекой к моему плечу, всхлипнула раз-другой и разрыдалась снова.

Мне казался невероятно сочным и свежим этот воздух. Хотелось вздохнуть как можно глубже. Я вытянул ноги и достал сигареты. Какая-то невероятная тяжесть только что свалилась с меня.

— Ну все, — заставляя себя успокоиться, выпрямилась она, судорожно набрала воздуха и посмотрела по сторонам. — Раскисла я с вами… Вон нас аж куда отнесло… Нет, до посадки курить запрещается, — неожиданно засмеялась она и встала. Потом, упершись шестом в дно, вытолкнула лодку из тростника на чистую воду. — Значит, в Ордынку вас?

Туман не рассеивался, хотя как будто и стал редеть.

— Нет, я ведь к вам ехал, Кама, — сказал я. — А теперь мне утром, кажется, лучше быть в Темрюке. Надо же что-то придумывать, как-то доказывать, чтобы вам поверили. — Не то это были нервы, не то я начал чувствовать предутренний холодок.

— Ничего, — не сразу отозвалась она. — Я и месяц и два спать не буду, а сама изловлю эту гадюку. Привезу им…

— Вот потому и караулите здесь?

— А как же еще им докажешь? Еще-то как?.. Где же теперь вашего инспектора искать будем? — спросила она, потом повернулась ко мне. — А может, я сама вас, Виктор Сергеевич? Тут через заросшую протоку наискосок. А там на моторе минут за двадцать. Про эту протоку знаем только отец и я.

— Я вам скажу, Кама, почему я приехал тогда в Ордынку, — захотелось признаться мне ей. — Вы мне в самолете одну замечательную девушку напомнили, которую я знал на войне…

Она оглянулась и кивнула, хотя, кажется, не поняла моих слов. Тростник расступался, и мы выехали на широкую воду лимана.

— А вот как раз и моя лодка, — показал я ей на выраставшее из тумана черное пятно. — Спасибо, Кама. Вон он.

— Эй, инспектор! — подняв шест, крикнула Кама. — Инспектор!

Она повернулась и разогнала лодку.

И я не увидел, я вдруг почему-то понял, что это… нет, это другая лодка, что сгорбившийся, низко пригнувшийся в лодке человек совсем не Петренко, что он стоит на колене, что его движение, когда он поворачивался к нам, могло означать только одно: так вскидывают, целясь, ружье. В этот миг прямая и тонкая фигура Камы, как будто вытянутая, удивленная и почему-то огромная, заслонила этого человека от меня. Она оказалась между нами, и наша лодка каким-то образом разворачивалась, так что я не мог схватиться за борт. «Эй, инспектор!» — еще звучал голос Камы.

— Кама, стойте! — оттолкнул я ее, встав наконец ногой на борт.

Я успел закрыться руками, стараясь нагнуть голову и повернуться в воздухе боком, когда блеснуло пламя, раздался треск и вскрикнула Кама.

Что-то остановило меня, и я тут же почувствовал себя в воде. Сперва весь, с головой. До его лодки, значит, было дальше, чем я смог допрыгнуть. Ощутив дно, я поднялся и увидел белую от мотора воду и уже уходившую черную лодку.

— Не убил? Не убил вас? — кричала надо мной Кама, стараясь оторвать мои руки от лица. — Виктор Сергеевич, не убил вас? Кто это? Вы его видели?

Здесь было чуть больше метра воды. Я опустил руки. Лиман был полон воздуха, воздуха, воздуха… Я, конечно, видел его и узнал его.

— Вы целы, Кама? Не задело вас? — наконец вздохнул я. — Ну и слава богу. Я тоже. Какая же это сволочь…