Рожденная чародейкой - Дэвид Фарланд

Миррима тяжело прильнула к нему, испуганно и часто дыша.

«Все совсем не так, как я задумывал когда-то», – подумал он. Покидая четыре дня назад замок Сильварреста, он полагал, что расстается с Мирримой навсегда.

Он собирался в Инкарру. И думал, что никогда не вернется оттуда.

Он пытался как-то защититься от этого сознания. И не хотел соединиться со своей женой, считая, что защищает и ее тоже. Теперь он все понял. Миррима была права.

Он пытался изгнать из своего сердца всякое чувство к ней. Но он любил ее с того самого мгновения, когда увидел впервые.

И ведь он знал это, знал изначально. Когда Габорн учился в Доме Разумения, Боринсон всегда был рядом с ним. Сам он не учился, нет, он охранял Габорна. Но кое-что слышал тем не менее и запоминал.

Обнимая Мирриму, он пытался сейчас припомнить уроки, которые проходил Габорн когда-то в Палате Сердец. Память открывалась медленно, и это удивляло Боринсона. Может быть, вспоминать было так трудно оттого, что он утратил дары ума, когда Радж Ахтен разрушил Голубую Башню. А может, оттого, что он никогда не прислушивался внимательно к словам мастера очага Джорлиса. Разве можно всерьез воспринимать мужчину, который всю жизнь рассуждает о чувствах?

Мастер же очага Джорлис из Палаты Сердец говорил, что каждый человек имеет два разума, «поверхностный» и «глубинный».

Он говорил, что поверхностный разум отличается холодностью, логикой и рационализмом. Любовь этому разуму неподвластна. Он занимается числами и подсчетами.

Но это только часть общего разума человека. Есть и другая часть, та, которая умеет мечтать и пытается постигать мир. Глубинный разум. Это он созидает и совершает открытия. Это он помогает человеку сделать правильный выбор и предупреждает об опасности внезапным ощущением неуверенности или, страха.

Боринсон относился к этому учению скептически. Джорлис, пухлый толстячок с румяными щеками, казался ему даже не вполне мужчиной.

А Джорлис говорил, что глубинный разум может неделями и месяцами совершенно независимо обдумывать какой-то вопрос, чтобы найти потом решение, для поверхностного разума недоступное. И потому, утверждал он, глубинный разум гораздо мудрее поверхностного.

По словам Джорлиса, любовь с первого взгляда была сигналом, который глубинный разум подавал мужчине – «перед тобой твоя мечта, идеальная для тебя подруга».

Глубинный же разум и создавал эту мечту, этот идеальный образ. «У женщины, которая создана для тебя, – говорил он мужчине, – глаза твоей матери и доброе сердце твоей тетки. Она любит детей, как любит их твоя соседка, и умеет посмеяться над собой, как это делает твой отец». Привлекательные черты разных людей глубинный разум сплетал в неопределенный еще, но узнаваемый образ.

«Мгновенное узнавание при виде женщины твоей мечты, внезапный трепет и головокружение, – говорил Джорлис, – это знаки, которые подает тебе глубинный разум. Это он узнает в женщине те добродететели, которые ты так долго искал. Бывает, конечно, что и глубинный разум ошибается, но прислушаться к нему стоит всегда».

Чушь – думал тогда Боринсон, Ему казалось даже, что Джорлис не совсем в своем уме.

Но сейчас, глядя на Мирриму и вспоминая то, что она для него сделала, он приходил к убеждению, что его глубинный разум не ошибся.

В ней было все, что ему нравилось в женщинах. Тепло, сострадательность, бесконечная преданность. Всю свою жизнь он чувствовал себя человеком лишь наполовину. Миррима же была его второй половиной.

Об этом он думал, прижимая ее сейчас к себе.

Холод от ее руки просачивался в его тело, и трудно было сказать, согревается ли она хоть немного. Но он терпел. Лицо Мирримы, однако, становилось все бледнее, дрожь ее усиливалась. С каждым вздохом пар, вылетавший из ее рта, все густел.

– Возьми мою руку, – тихо попросила она, стуча зубами. Боринсон взял ее замерзшую правую руку в свою, но девушка покачала головой, – Не эту. Она ничего не чувствует.

Не отпуская правую, он изловчился взять и ее левую руку тоже. Заледеневшая плоть обжигала, как огонь, но Боринсон не сдавался.

Ах, если бы он мог вытянуть из нее этот холод, принять в себя эту смерть!

«Возьмите меня, – взмолился он Силам. – Возьмите меня вместо нее».

Миррима изнеможенно опустила голову на его плечо.

– Я люблю тебя, – прошептал он ей на ухо. Она слабо кивнула.

– Я знаю.

Где-то вдалеке завыл на луну одинокий волк. Черное небо то и дело пересекали падающие звезды.

Он поцеловал Мирриму в лоб. Она обмякла, словно потеряла сознание, привалилась к нему всем телом. Пока она еще дышала, но долго ли это будет продолжаться, Боринсон знать не мог.

Полночь давно миновала. Он устал и сильно проголодался. Жизнестойкости среди его немногих даров не было, и сколько оставалось идти до Фенравена, он не представлял. Но подозревал, что не одну милю.

Он подумал было оставить Мирриму здесь и сбегать за помощью. С такой ношей на руках далеко не уйдешь. Но, услышав волчий вой, передумал. Да и каково ей было бы умереть здесь в одиночестве, без него?

Он поднял ее на руки и понес.

ГЛАВА 49

ЗВЕЗДОПАД

Нежданная беда учит нас смирению, состраданию, храбрости и стойкости. Но доставляет столько хлопот, что я предпочел бы обойтись без этих уроков.

По Морскому Подворью прокатилась вторая волна землетрясения. Со всей округи гонцы повезли Иом известия о нанесенном ущербе. Обрушились башни в дюжине замков, рухнул также мост, который соединял два самых больших острова столицы.

Самыми неутешительными были вести из бедных кварталов. Убогие лачуги просто рассыпались, местами занялся пожар, и многие жители Морского Подворья вынуждены были бороться еще и с огнем. Кроме того, после первого толчка на северный берег нахлынули огромные волны. Больше тысячи домов было смыто, лодки унесло в море.

Подсчитать количество погибших возможности пока не было.

По городу распространялся пожар, в небо вздымались клубы дыма.

Все стражники и слуги оставили дворец и расположились во внутреннем дворе, расстелив на земле одеяла.

Спать никто не мог.

Двор освещали фонари. Повара вынесли хлеб, окорока и мясо. Королевские менестрели в попытке поднять дух испуганных людей устроили концерт.

Но в столь мрачной обстановке музыка только наводила уныние.

Иом казалось, что на нее пало проклятие Земли.

Правда, выслушивая донесения гонцов, она поняла, что землетрясение не имело никакого отношения к ней. В дюжине миль к северу разрушения были куда страшнее – там сровняло с землей несколько деревень.