Том 6. Статьи, очерки, путевые заметки - Константин Бальмонт

Воители и утонченники, неукротимые сыны бога Мекситли, страшного бога Вицлипохтли, возлюбившие яркий цвет крови и нежные украшения, сотканные из перышек птички-мушки, послушались зова колибри, и, уйдя за мечтой, создали самое причудливое историческое сновидение, длительность которого была до изумительности краткой, как длительность всех чрезмерно опьяняющих моментов.

Однако же и до сих пор, на знамени нынешней измененной Мексики, мы видим изображение причудливого растенья, кактуса, и крылатую птицу, но не самую маленькую, а самую большую, солнцелюбивого орла. Почему? Воинственные утонченники, влюбленные в краски, скитались много времени, прежде чем прочно поселились на отмеченном Судьбою месте, для краткого, но бессмертного торжества исторической праздничной сказки. В своих скитаньях они увидели воочию остров, и на острове скалу, и на скале могучий кактус, и на кактусе, с ликующими цветками, сильного орла, который кривым своим клювом терзал змею. В таком-то причудливом месте они основали город, который назвали сперва Теноктитлан (камень и кактус), а позднее Мехико.

Нам, бледноликим, страшен цвет крови. Среди нас есть такие, которые от одного ее вида лишаются чувств. Нас тревожат даже красные цветы, и кактусы пугают нашу впечатлительность. Правда, в них есть что-то странно-страшное.

Кактусы цепкие, хищные, сочные,Странно-яркие, тяжкие, жаркие,Не по-цветочному прочные,Что-то паучье есть в кактусе злом,Мысль он смущает, хоть радует взгляд.Этот ликующий цвет, –Смотришь – растенье, а может быть – нет,Алою кровью напившийся гад!

Да, нас тревожит и беспокойно волнует все красочно-торжествующее. Как метко сказал поэт нашей городской впечатлительности, певец «Tertia Vigilia» и «Urbi et Orbi»,

«Мы к ярким краскам не привыкли,Одежда наша – цвет земли»…

Но те люди, которые, в составе целого народа, дерзнули бросить свои родные места и пошли – не за могучим Фараоном, и не за огненным столбом в пустыне, а за самой малой, за самой неправдоподобной, нереальной птичкой, – могли и смели любить ликующие цвета, могли и неизбежно должны были создать самую яркую реальность и встретить на некрушимой каменной основе победного царя крылатых. Они должны были, эти мечтатели, эти поэты молитвенных безумств, так же красиво и так же ужасно, вопреки своей воинственности, вопреки своей неукротимой храбрости, отдать все свое множество в руки смелой шайки белолицых, в которых они увидели детей богов, – и потом слишком поздно узнать, не мечтою, а рассудком, что божественность грабителей сомнительна, и рвануться навстречу – слишком поздно, и мучиться, и молчать, и таить про себя свои красочные сны – до нового мига, потому что такой миг должен настать для сердца, знающего неисчерпаемую мощь Мечты.

Кроме чарующей Страны Мечты, есть не менее чарующая, и временами еще более сильная и яркая страна, то жаркая, то кристалльно-льдисто-холодная Страна Мысли. Не о современной Мысли говорю я, – она, со своею раздробленностью и жалкой полузрячей ползучестью, не имеет для меня никакого очарования, мало того, кажется мне презренной. Я говорю о Мысли всеобъемлющей, знающей предельное, но касающейся его лишь настолько, насколько это необходимо, и быстро и смело уходящей в Запредельное. Ее символ среди земных стран – Индия, всеобъемлющая и всепонимающая, всевоспринимающая Индия, которая жила тысячелетия – сонмы веков – и будет жить до скончания наших земных дней. Эта Страна включила в себя и Мечту, будучи, однако, по преимуществу Страною Мысли. Я скажу о ней несколько слов позднее. Сейчас мы побудем еще в стране красочного, в области грез и светоносного Огня. Впрочем, Мексиканский бог Пламя, желтоликий Куэцальтцин совсем сродни Индийскому богу Агни. И в эти дни, когда мы живем впотьмах и на Севере, в эти дни, когда

Для нас блистательное Солнце – не бог, несущий жизнь и меч,А просто – желтый Шар центральный, планет сферическая печь,

в эти дни унылых ликов, душных домов, и трусливых мыслей, – унесемся, хотя на короткие мгновенья, в область звуков несвязанных боязнью, и послушаем голос Стихий, – Огня, и Воды, и Земли, и Воздуха.

Мне явственно кажется, что очень давно я уже много раз был и в Стране Мечты, и в Стране Мысли, что я лишь в силу закона сцепления причин и следствий, волею сурового закона Кармы, попал в холодный сумрак Севера, и огненные строки поют во мне.

Огнепоклонником я прежде был когда-то,Огнепоклонником останусь я всегда,Мое индийское мышление богатоРазнообразием рассвета и заката,Я между смертными – падучая звезда.

Средь человеческих бесцветных привидений,Меж этих будничных безжизненных теней,Я вспышка яркая, блаженство исступлений,Игрою красочной светло венчанный гений,Я праздник радости, расцвета, и огней.

Как обольстительна в провалах тьмы комета!Она пугает мысль и радует мечту.На всем моем пути есть светлая примета,Мой взор – блестящий круг, за мною – вихри света,Из тьмы и пламени узоры я плету.

При разрешенности стихийного мечтанья,В начальном Хаосе, еще не знавшем дня,Не гномом роющим я был средь мирозданья,И не ундиною морского трепетанья,А саламандрою творящего Огня.

Под Гималаями, чьи выси – в блесках Рая,Я понял яркость дум, среди долинной мглы,Горела в темноте моя душа живая,И людям я светил, костры им зажигая,И Агни светлому слагал свои хвалы.

С тех пор, как миг один, прошли тысячелетья,Смешались языки, содвинулись моря.Но все еще на Свет не в силах не глядеть я,И знаю явственно, пройдут еще столетья,Я буду все светить, сжигая и горя.

О, да, мне нравится, что бело так и алоГоренье вечное земных и горних стран.Молиться пламени сознанье не устало,И для блестящего мне служат ритуалаУста горячие, и Солнце, и вулкан.

Как убедительна лучей ростущих чара,Когда нам Солнце вновь бросает жаркий взгляд,Неисчерпаемость блистательного дара!И в красном зареве победного пожараКак убедителен, в оправе тьмы, закат!

И в страшных кратерах – молитвенные взрывы:Качаясь в пропастях, рождаются на днеКолосья пламени, чудовищно-красивы,И вдруг взметаются пылающие нивы,Устав скрывать свой блеск в могучей глубине.

Бегут колосья в высь из творческого горна,И шелестенья их слагаются в напев,И стебли жгучие сплетаются узорно,И с свистом падают пурпуровые зерна,Для сна отдельности в той слитности созрев.

Не то же ль творчество, не то же ли горенье,Не те же ль ужасы, и та же красотаКидают любящих в безумные сплетенья,И заставляют их кричать от наслажденья,И замыкают им безмолвием уста.

В порыве бешенства в себя принявши Вечность,В блаженстве сладостном истомной слепоты,Они вдруг чувствуют, как дышет Бесконечность,И в их сокрытостях, сквозь ласковую млечность,Молниеносные рождаются цветы.

Огнепоклонником Судьба мне быть велела,Мечте молитвенной ни в чем преграды нет,Единым пламенем горят душа и тело,Глядим в бездонность мы в узорностях предела,На вечный праздник снов зовет безбрежный Свет.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Огонь приходит с высоты,Из темных туч, достигших граниСвоей ростущей темноты,И порождающей чертыМолниеносных содроганий.Огонь приходит с высоты,И, если он в земле таится,Он лавой вырваться стремится,Из подземельной тесноты.Когда ж с высот лучом струится,Он в хоровод зовет цветы.

Вон лотос, любимец Стихии тройной,На свет и на воздух, над зыбкой волной,Поднялся, покинувши ил,Он Рай обещает нам с вечной Весной,И с блеском победных Светил.

Вот пышная роза, Персидский цветок,Душистая греза Ирана,Пред розой исполнен влюбленных я строк,Волнует уста лепестков ветерок,И сердце от радости пьяно.

Вон чампак, цветущий в столетие раз,Но грезу лелеющий – век,Он тоже оттуда примета для нас,Куда убегают, в волненьи светясь,Все воды нам ведомых рек.

Но что это? Дрогнув, меняются чары.Как будто бы смех Соблазнителя-Мары,Сорвавшись к долинам с вершин,Мне шепчет, что жадны как звери, растенья,И сдавленность воплей и слышу сквозь пенье,И если мечте драгоценны каменья,Кровавы гвоздики и страшен рубин.

Мне страшен угар ароматов и блесков расцвета,Все смешалось во мне,Я горю как в Огне,Душное Лето,Цветочный кошмар овладел распаленной мечтой,Синие пляшут огни, пляшет Огонь золотой,Страшною стала мне даже трава,Вижу как в мареве стебли немые,Пляшут и мысли кругом и слова.Мысли – мои? Или, может, чужие?

Закатное Небо. Костры отдаленные.Гвоздики, и маки, в своих сновиденьях бессонные.Волчцы под Луной, привиденья они.Обманные бродят огниПустырями унылыми.Георгины тупые, с цветами застылыми,Точно их создала не Природа живая,А измыслил в безжизненный миг человек.Одуванчиков стая седая.Миллионы раздавленных красных цветов,Клокотанье кроваво-окрашенных рек.Гнет Пустыни над выжженной ширью песков.Кактусы, цепкие, хищные, сочные,Странно-яркие, тяжкие, жаркие,Не по-цветочному прочные,Что-то паучье есть в кактусе злом,Мысль он пугает, хоть манит он взгляд,Этот ликующий цвет,Смотришь – растенье, а может быть – нет,Алою кровью напившийся гад?

И много, и много отвратностей разных,Красивых цветов, и цветов безобразных,Нахлынули, тянутся, в мысли – прибой,Рожденный самою Судьбой.Болиголов, наркоз, с противным духом, –Воронковидный венчик белены,Затерто-желтый, с сетью синих жилок, –С оттенком буро-красным заразиха,С покатой шлемовидною губой, –Подобный пауку, офрис, с губоюШирокой, желто-бурой, или красной, –Колючее создание, татарник,Как бы в броне крылоподобных листьев,Зубчатых, паутинисто-шерстистых, –Дурман вонючий, – мертвенный морозник, –Цветы отравы, хищности, и тьмы, –Мыльнянка, с корневищем ядовитым,Взлюбившая края дорог, опушкиЛесные, и речные берега,Места, что в самой сущности предельны,Цветок любимый бабочек ночных, –Вороний глаз, с приманкою из ягодОтливноцветных, синевато-черных, –Пятнадцатилучистый сложный зонтикИз ядовитых беленьких цветков,Зовущихся – так памятно – цикутой, –И липкие исчадия Земли,Ужасные растенья-полузвери, –В ленивых водах, медленно-текущих,В затонах, где стоячая вода,Вся полная сосудцев, пузырчатка,Капкан для водной мелочи животной,Для жертвы открывает тонкий клапан,Замкнет ее в тюремном пузырьке,И уморит, и лакомится гнилью, –Росянка ждет, как вор, своей добычи,При помощи уродливых железокИ красных волосков, так липко-клейких,Улавливает мух, их убивает,Удавливает медленным сжиманьем,О, краб-цветок! – и сок из них сосет,Болотная причудливость, растенье,Которое цветком не хочет быть,И хоть имеет грозд расцветов белых,На гада больше хочет походить.Еще, еще, косматые, седые,Мохнатые, жестокие виденья,Измышленные дьявольской мечтой,Чтоб сердце в достовернейшем, в последнемУбежище, среди цветов и листьевУбить.

Кошмар, уходи, я рожден, чтоб ласкать и любить!Для чар беспредельных раскрыта душа,И все, что живет, расцветая, спеша,Приветствую, каждому – хочется быть,Кем хочешь, тем будешь, будь вольным, собой,Ты черный? будь черным, – мой цвет голубой,Мой цвет будет белым на вышних горах,В вертепах я весел, я страшен впотьмах,Все, все я приемлю, чтоб сделаться Всем,Я слеп был – я вижу, я глух был и нем,Но как говорю я – вы знаете, люди,А что я услышал, застывши в безжалостном Чуде,Скажу, но не все, не теперь,Нет слов, нет размеров, ни знаков,Чтоб таинство блесков и мраковЯвить в полноте, только миг – и закроется дверь,Песчинок блестящих я несколько брошу,Желанен мне лик Человека, и боги, растенье, и птица, и зверь,Но светлую ношу, Что в сердце храню,Я должен пока сохранять, я поклялся, я клялся –Огню.Буря промчалась,Кончен кошмар.Солнце есть вечный пожар,В сердце горячая радость осталась.

Ждите. Я жду. Если хотите,Темными будьте, живите в бреду,Только не лгите,Сам я в вертепы вас всех поведу.

Если хотите,Мысли сплетайте в лучистые нити,Светлая ткань хороша, хороша,Только не лгите,К Солнцу идите, коль Солнца воистину хочет душа.

Все совершится,Круг неизбежен.Люди, я нежен,Сладко забыться.Пытки я ведал. О, ждите. Я жду.Речь от Огня я и Духа веду.

Лучи и кровь, цветы и краски,И искры в пляске вкруг костров –Слова одной и той же сказкиРассветов, полдней, вечеров.

Я с вами был, я с вами буду,О, многоликости Огня,Я ум зажег, отдался Чуду,Возможно счастье для меня.

В темнице кузниц неустанных,Где горн, и молот, жар, и чад,Слова напевов звездотканныхНеумолкаемо звучат.

С Огнем неразлучимы дымы,Но горицветный блеск углейПоет, что светлы СерафимыНад тесной здешностью моей.

Есть Духи Пламени в Незримом,Как здесь цветы есть из Огня,И пусть я сам развеюсь дымом,Но пусть Огонь войдет в меня.

Гореть хотя одно мгновенье,Светить хоть краткий час звездой –В том радость верного забвенья,В том праздник ярко-молодой.

И если в Небе Солнце властно,И светлы звездные пути,Все ж искра малая прекрасна,И может алый цвет цвести.

Гори, Вулкан, и лейся, лава,Сияйте, звезды, в вышине,Но пусть и здесь – да будет славаТому, кто сжег себя в Огне!

Стихии освобождают, и Огонь, будет ли это пламя Солнца, или пламя пожара, или хотя бы пламя свечи, от которого дрогнули сумерки серой печальной комнаты, или хотя бы зелененький фонарик светляка, мелькнувший в ночном лесу, – всегда, безмолвно и властно, Огонь освобождает нашу душу от угрюмых мыслей, сдвигает с места цепкие тени, отдаляет их, делает их живыми, и, если не властен прогнать их совсем, заставляет их колыхаться, бросает от нас под Луной безмерные длинные призраки, которые и бегут по снегу и превращают плоскую равнину в фантазию, где наша мысль овеяна голосами воспоминаний. В наших душах, несознаваемо для нас самих, загораются звездоносные волны, светит звездная печать. Мы с тайным удивлением прислушиваемся к собственному нашему голосу, и замечаем, что он стал звучнее и отчетливее, когда еле зримый серп Луны показался на Лазури. Мы видим игру света в драгоценных камнях, или в Воде, или в облаке, – и мы чувствуем, что мы стали нежнее. Мы были в темноте, и нам было страшно, мы были под тусклым дождливым небом, и мир казался нам сжавшимся и тесным. Но вот свет расширил пространство. Огонь весело шутит, мир стал широким, желанным, и заманчивым, за крайней предельной чертой горизонта мечта улавливает новые и вечно-новые дали, и в горле у птиц и людей возникает желание петь.