Война: ускоренная жизнь - Константин Сомов

«Следует отметить, что большинство американских солдат были пьяны и вели себя неприлично, в городе усиленно занимались барахольством (многие носят на руках по 5–8 часов), хвалились перед нашими бойцами нанизанными на пальцы кольцами, которые сняли с убитых немцев, показывали фотокарточки немок, которых насиловали, и др. Очень развязно рассказывали о порядках, дисциплине в своей армии.

В дивизии есть батальон жандармской полиции, который несет службу охранения и наведения порядка не только среди местного населения, но и среди военнослужащих. Полиция имеет право арестовывать не только рядовых и сержантов, но и офицеров, за что ее не любят поголовно все в дивизии. Полицейские задерживают всех солдат и офицеров, замеченных в якшании с немками. За сожительство с немками осуждают на 6 лет тюремного заключения».

Сразу же после вступления американцев на немецкую территорию их командованием был провозглашен так называемый запрет на «братание», который первоначально был направлен на предотвращение сожительства британских и американских солдат с немецкими женщинами. Никаких положительных результатов в этом плане он не дал, да, очевидно, и не мог дать. Осмар Уайт приводит в своей книге слова одной берлинской прачки, высказавшейся по этому поводу следующим образом:

«Девочки Гитлера очень скоро затащат ваших солдат в постель и заставят их забыть о приказах. Они не считают, что в этом есть что-то неправильное. Они получат удовольствие и после посмеются и пошутят. В этом нет ничего плохого. Сами увидите — скоро они станут спать с неграми и евреями!»

После вступления французских войск в Штутгарт было зарегистрировано свыше тысячи надругательств над немками в возрасте от 14 до 74 лет. Больше всего насильников оказалось в их марокканских частях, которые отличались особенно грубым обращением с гражданским населением. В сенате США даже пытались провести рассмотрение дела о поведении французских войск на территории Германии. Что же касается британцев, то их посольство в ФРГ на запрос авторов книги ответило, что «невозможно дать информацию такого рода».

И еще о любви

Традиционно, как и во все времена, любовь умудрялась поселяться в сердцах казалось бы непримиримых врагов, своего рода Монтекки и Капулетти образца Второй мировой войны.

В совершенно секретном документе, адресованном «Всем начальникам лагерей НКВД военнопленных» и «Только начальнику УНКВД по Алтайскому краю, г. Барнаул, от 24 июля 1943 года (подпись под бумагой начальника Управления НКВД СССР по делам военнопленных и интернированных генерал-майора Петрова К.С.) сообщалось: «В преступных связях с военнопленными больше всего замешана такая категория личного состава, как вахтеры, младшие и средние санитарные работники, отдельные из них: фельдшер лагеря № 58 Тернаковская, зубной врач лагеря № 74 Рекунова и медицинская сестра лагеря № 188 Четверикова опустились так низко, что вступили в сожительство с военнопленными. Имеются данные по 64 лагерям, когда сотрудница лагеря способствовала побегу военнопленного».

В другом документе НКВД говорится: «Беспрепятственное в целом ряде случаев общение военнопленных с женщинами создавало все условия к завязыванию между ними интимных отношений. Эти факты ОПВИ УМВД были отмечены при проведенном в 1946 году обследовании в лагерях № 245, 153, 376, 377 и других лагерных подразделениях. Например, в лагере № 245. военнопленный румын Хибовски сожительствовал с гражданкой Волковой. В лагере № 377 военнопленный румын Кастор длительное время сожительствовал с работницей шахты Батаниной Анной, и впоследствии Батанина родила от него девочку. Сожительство и отцовство Кастор на допросе отрицал».

В «непозволительных связях» с военнопленными были замечены «отдельные морально не устойчивые» работники и жены сотрудников лагерей. Начальник санитарного отдела одного из отделений лагеря № 531 Населкина в 1947 г. вступила в интимную связь с военнопленным румыном Джержеску. Кроме того, она «создала условия для встреч у себя на квартире переводчицы Хинской и военнопленного румына Черчила».

А вот отрывок из документа неофициального — воспоминаний младшего лейтенанта Дмитрия Небольсина, попавшего в немецкий плен под Харьковом в 1942 году. Как говорится, взгляд с другой стороны. Зимой 1943 года Небольсин вместе с несколькими товарищами был «откомандирован» из лагеря на работы в усадьбу Фельдберг неподалеку от немецкого города Нейбранденбург:

«Но всему приходит конец. Меня вернули на полевые работы, чему отчасти я был рад, ибо наши отношения с хозяйкой становились необычными и крайне опасными. Можно было потерять голову. Все чаще и чаще она забегала в аптеку, где мне разрешалось находиться в свободное от работы время, бесшумно, на цыпочках подходила ко мне совсем близко, такая стройная, легкая, соблазнительная, и шептала мне в самые губы что-то ласковое и непонятное. А я стоял, ошеломленный ее близостью, боясь коснуться ее горячего тела, во мне трепетала каждая жилка.

Такого со мной еще никогда не бывало. Жестокости войны и все другое в эти мгновения куда-то исчезали. Эльза не оттолкнула меня, когда однажды я не выдержал, и мои руки обхватили ее за талию и притянули к себе. Наоборот, она тесно прижалась ко мне высокой пышной грудью, обвила руками мою шею и страстно поцеловала в губы. Потом еще, еще и еще. Ее синие, лучистые глаза смеялись и сияли. Она ушла, тихо притворив дверь, а я стоял ошарашенный, как нокаутированный.

Иногда она просила меня рассказать о себе, о моих родных, о России. Слушала внимательно с неподдельным интересом. Эльза была очень любопытна, задавала множество вопросов, на которые я порой затруднялся ответить. Объяснялись мы с ней по-немецки, хотя понимал и чувствовал я, что мой разговорный язык никуда не годится. В течение дня мы не раз «случайно» встречались, и Эльза, проходя мимо, обязательно находила повод что-то сказать, одаривая меня теплым взглядом. Невозможно было удержать сердце от сумасшедшего бега. Как зачарованный, я хотел ее видеть еще и еще. Искушения поджидали нас на каждом шагу, с каждой встречей. Я был влюблен. Несмотря ни на что. Это были счастливые, невозвратимые и страшно рискованные минуты суровой моей молодости в немецком плену. Молодость есть молодость, весна — она и в неволе весна!

Да! Вовремя вернули меня в команду на полевые работы, иначе могло случиться невозможное, совсем немного отделяло нас от последнего, безрассудного и непредсказуемого шага. За близкую связь с немкой военнопленные приговаривались к смертной казни.

Однажды по возвращении с работы нас встретили старший управляющий и незнакомый унтер-офицер. Приказали построиться и объявили, что военнопленные под такими-то номерами завтра должны вернуться в Шталаг-2А. Вдруг я заметил, как от дома отделилась темная фигура. Дрогнуло сердце. Это была Эльза, ее походку я бы узнал из тысячи других. Как я хотел ее видеть!

Она подошла ко мне вплотную и, не стесняясь Кости, взяла мои руки, прижала к своей груди и заплакала, прильнув ко мне. Я, потеряв всякую осторожность, не помня себя, целовал ее губы, мокрые щеки. Что со мной было?!

— Я все знаю, — говорила она, — завтра ты уезжаешь, уезжаешь навсегда, больше мы никогда не встретимся, я это знаю. Пусть сохранит тебя Бог, мой милый русский, мой милый мальчик. Фергис майн нихт! Не забудь меня! — И, словно опомнившись, сказала Косте: — Иди на кухню и ожидай. Никому ни слова! — И ко мне: — А ты, Димитрий, иди за мной, захватишь молока для солдат. У нас мало времени.

Костя зашагал на кухню, а я с бьющимся сердцем вслед за Эльзой свернул на дорожку к аптеке. Время уходило невероятно быстро, как вода через сито, минуты неслись одна за другой, и не было сил остановить их. Надо было возвращаться, нести ужин. Прощай, Эльза!»

В своих воспоминаниях Небольсин пишет, что при расставании Эльза вручила ему с присущей немкам сентиментальностью футлярчик с локоном ее волос, а также 500 марок — деньги по тем временам немалые. Для трепетно относящейся к каждому пфеннигу бюргерши поступок попросту удивительный. Хотя что ж тут в самом деле удивительного. Любовь!

«Совместная собственность»

«Часто русские солдаты заявлялись сияющие, приносили нам что-нибудь в подарок. Потом оказалось: «подарок» украден у соседей. Иногда мы уносили к соседям свои вещи — спрятать, а русские воровали их там и, ничего не подозревая, одаривали ими нас же. Но мы и сами не были ангелами: бывало, запускали руку в их имущество, но они не сердились. Вообще, на войне было что-то вроде совместной собственности. Может быть, смешно, что я пользуюсь этим выражением, но оно очень точное. Просто мы этого не понимали. Когда все страдали от голода, русские делились с нами последним куском». (Польц Алэн. «Женщина и война. Венгрия. Зима 1944–45 гг».)