Мерси, камарад! - Гюнтер Хофе

Тиль начал вспоминать, когда он увидел Рорбека впервые. А было это в сорок первом году северо-западнее Киева, когда они вылезли на рассвете из бомбовой воронки, не имея ни малейшего представления о том, что их ждет.

На лице Ганса ничего не отражалось, оно было безжизненным.

Когда человек находится на грани между жизнью и смертью, он становится суеверным.

«Я и сам был в таком положении, — вспомнил Тиль. — Было это весной сорок второго года, когда я лежал в тифозном бараке где-то недалеко от Орла. На улице мороз. Смерть тогда буквально смотрела мне в глаза. Ни врачи, ни санитары не верили в мое выздоровление. Мою кровать, стоявшую у батареи, уже обещали другому больному. Все ждали, что я вот-вот умру. А я нутром чувствовал, что выживу. Вот и Ганс…»

Сквозь маленькие окошечки в подвал пробивались солнечные лучи.

Рорбек пошевелился. Один глаз чуть-чуть приоткрылся. Взгляд искал циферблат часов.

— Если ты быстро уйдешь, Хинрих… — пролепетал Ганс, а дальше вообще его невозможно было понять.

— Пусть они уходят, и танки и машины, меня это сейчас не интересует…

Тиль почувствовал, как лицо его свела судорога. Он думал: «Нужно заставить его взять себя в руки, нужно вдохнуть в него искру надежды». Вслух он произнес:

— Нельзя так распускаться. Подумай о Мартине! Она же верит в тебя, ждет! Что она подумает? Вот кончится все это, и мы втроем сядем за стол, выпьем, поговорим. А потом — нам с тобой нужно еще рассчитаться с Альтдерфером, не так ли?

«А нужно и можно ли его сейчас, в таком положении, утешать? Интересно ли умирающему знать, что там приказал Альтдерфер, который, возможно, давным-давно выбрался из окружения и никогда больше не попадется мне на глаза. Зачем Гансу знать, что сказал или сделал Альтдерфер? Зачем ему знать, как я об этом думаю или каким образом собираюсь отомстить ему? Его сейчас, видимо, интересует одно: останусь ли я возле него или уйду, а если уйду, то под каким предлогом. Именно поэтому я должен выстоять до конца, а все остальное сейчас ерунда!

Однако этот подвал Рорбек сможет покинуть только трупом, который на свет божий вынесут на носилках два егеря из похоронной команды, какие-нибудь Джим и Джо из Канзас Сити или Алабамы. Похоронят же его в братской могиле. И я ничем не могу ему помочь. Разве что сколотить крест на могилу, написать на нем: «Спи спокойно…» А почему бы не написать, что он умер «смертью героя»? Но за что — вот вопрос. За что же именно умер Ганс Рорбек?.. Хотя он пока жив. Но во имя чего, для какой цели он жил до самой смерти? И почему я сам хочу вырваться из котла? Я, лейтенант Тиль! Почему я не покончу со всем этим? Почему я еще живу? Когда кругом сотни тысяч таких же, как я, тоже… могли бы поступить так же… А ведь будучи на Восточном фронте, все они читали листовки, в которых русские призывали их к благоразумию. В тех листовках было написано: «Подумайте о ваших матерях и отцах, о ваших женах и детях! Подумайте о том, как остаться в живых! Только тогда вы сможете вернуться на родину к вашим родным!» Ниже писалось, что эта листовка является одновременно пропуском, который знаком каждому советскому солдату. Однако гитлеровские солдаты по многим причинам не хотели сдаваться в плен: из страха, из-за сознания собственной вины, из-за ложного чувства чести и тому подобное…»

Рорбек с трудом дотянулся до кармана своего френча и, вытащив из него свернутое в несколько раз письмо, протянул Тилю. На конверте крупными буквами было написано: «Мартине Баумерт».

Их взгляды встретились.

— Передай ей… — В голубых глазах Ганса застыла мольба.

Тиль сунул письмо в карман.

— Я передам его Мартине вместе с твоим приветом, Ганс. Я расскажу ей, как ты ее любишь… — Тиль замолчал, не в силах продолжать дальше.

Губы Рорбека снова тронула легкая улыбка. Он что-то искал взглядом.

— Мой пистолет…

Тиль увидел на ржавом гвозде пистолет Ганса, маленький «вальтер». В войну появился обычай дарить оружие погибшего или умирающего живому.

«Неужели он стрелял из него в кого-нибудь? Не могу себе представить!» — подумал Тиль.

— Спасибо, Ганс, — сказал он и снова подумал: «Нужно будет сохранить его на память. А можно ли оставлять пистолет на память? Все зависит от того, в кого из него целиться. Во врага? Вот если бы в Альтдерфера, который собственноручно послал Рорбека на верную смерть. Уж лучше бы ты мне объяснил, Ганс, чтобы не было никакого недоразумения между нами».

Глаза у Рорбека снова закрыты, рот же немного полуоткрыт. Быть может, он сейчас думает о том, что передать Мартине, что сказать ей. Ганс неподвижен. Вдруг рука его сползает с груди и опускается на солому. Неужели он снова заснул? Или потерял сознание? Нет, это не обморок, это уже смерть…

Подошел санитар-фельдфебель. Он пальцами приподнял веки Рорбека, нащупал пульс. Несколько мгновений он смотрел прямо перед собой, затем натянул палатку на лицо умершего и сокрушенно покачал головой, словно упрекал кого-то.

В мирное время на похороны военнослужащего выделялся почетный караул — солдаты в касках, с примкнутыми штыками, в сапогах, начищенных до блеска. Играл духовой оркестр. А здесь? Ничего этого нет в помине. Последний взгляд на умершего… Он совсем посерел. Лицо стало маленькое… Но нельзя же вот так взять и уйти от него. Ведь они же были друзьями. Их многое связывало, вместе они провели не один день, месяц, год… У них были общие мысли. И вдруг его больше нет…

Тиль почувствовал, как сердце больно сжалось у него в груди. С трудом он поднялся с соломенной подстилки.

Вдалеке раздавался грохот канонады. Где теперь границы котла? Как из него вырваться? Но можно ли бросать в беде своих товарищей? Ведь где-то поблизости находится штабная батарея. Там сейчас так нуждаются в нем, ведь он знает, где именно находится противник.

«Действительно ли я им нужен? Правда, возможность снова встретиться среди такого хаоса слишком мала. Да, собственно говоря, имею ли я право вести людей туда, где мне самому не удалось пройти? Да и хотят ли этого сами люди? Быть может, они хотят чего-то другого? Но чего именно?»

Лейтенант пошел медленнее, потом остановился, обернулся и снял с головы фуражку. Над крестьянским домом виднелся белый флаг Красного Креста. Флаг был неподвижен и висел, словно тряпка.

— Мой друг Ганс Рорбек умер, — прошептал Тиль и заплакал.

«Письмо. Я должен его прочесть».

Лейтенант сел на край воронки и вынул конверт. Он начал читать письмо, и буквы прыгали у него перед глазами.

«Милая Мартина, я все время думаю о тебе, где бы я ни был в этой зеленой Нормандии. Сегодня какой-то особенный день: небо свинцово-серое, шума боя почти не слышно. На ум приходят странные сравнения, но все они обязательно связаны с войной. Мы, немцы, способствовали развитию кое-каких видов оружия, и я сейчас много об этом думаю, значительно больше, чем некогда, сидя на уроках истории. Помню, в школе упоминание о смерти какого-нибудь древнего героя расстраивало и интересовало меня больше, чем вопрос, а почему, собственно, именно мы, а не кто-нибудь другой, устраивали крестовые походы к гробу господню. Делалось ли это с целью защиты христианства или, как говорили другие, ради сохранения сферы влияния?