Меня не сломили! - Павел Стенькин

Иногда во время обеденных перерывов немцы расспрашивали нас о жизни в России. Я рассказывал им все, не считаясь с лагерной цензурой. Когда наш пожилой бригадир, у которого уже и зубов-то не было, услышал, что у нас старики не работают и получают пенсию от государства, он не поверил своим ушам. Мой напарник, боясь хвалить жизнь в Советском Союзе, говорил, что все у нас, наоборот, очень плохо. «Кому же из вас двоих верить?» — спрашивали немцы. «Мне надо верить, — отвечал я, — он просто боится правду говорить», «Так и ты не говори так откровенно, а то повесят тебя», — советовал мне один из слесарей по фамилии Плюта.

Однажды наш мастер получил извещение, что его сын погиб под Сталинградом. Немцы целый день ходили хмурые, а под вечер стали обвинять нас в случившемся. Я объяснял им, что война никому не приносит счастья. «Вы напали на нас, а мы просто защищаем свою землю». Наконец, они согласились, что война никому не нужна, и спросили: «Так кто же победит в этой войне — Россия или Германия?» Я ответил, что победить должна Россия, так как она ведет войну освободительную, справедливую; [269] напомнил им, что Россия за всю свою историю не проиграла еще ни одной войны.

Несмотря на то, что я без обиняков говорил неприятные для них вещи, немцы уважали меня больше, чем тракториста. Призывали меня не высказывать вслух мысли, за них могут повесить; часто отдавали мне свои талоны на суп, который был несравненно лучше той бурды, которой кормили пленных. С каждым днем я становился сильнее, набирался сил. Пришла весна, и я решил бежать, тем более что условия для этого здесь были более подходящими, чем в Освенциме.

Новый побег

9 мая 1943 года я и еще трое товарищей убежали, предварительно запасшись продуктами и зажигалками. Курс взяли на юго-восток, к Карпатским горам. Передвигались очень осторожно, только по ночам, стороной обходя населенные пункты. Днем прятались от людей высоко в горах. Дня через три наши скудные съестные запасы иссякли, тогда на бывших колхозных полях мы обнаружили только что посаженный картофель, который выкапывали руками и ели. За счет картошки мы продержались еще дней 15, затем клубни в земле проросли, начали гнить и стали непригодными для еды. А есть было нужно.

Как-то поздним вечером мы, четверо беглецов, в нерешительности остановились на окраине села. Голод гнал нас к людям, а страх потерять свободу удерживал нас за околицей. Победил голод. Посоветовавшись, решили мы зайти в крайнюю хату, где светился огонек. Пошли вдвоем, на всякий случай [270] приготовили ножи. Осторожно зашли во двор, слышим, в хате мирно разговаривают. Мы постучали в дверь, нам тут же отворили. Увидев нас, хозяева сначала испугались, но когда узнали, что мы русские, были в плену и теперь возвращаемся на родину, без лишних слов накормили картошкой и молоком. Хлеба у них было мало, но последний кусок его отдали нам. Мы отказывались, хозяин нас уговаривал: «Берите-берите, у нас есть картошка и молоко. Я ведь тоже был в плену у вас в России, нас хорошо кормили». Потом хозяин показал нам дорогу и предупредил об опасных участках. Мы поблагодарили добрых людей за пищу и поспешили накормить своих товарищей.

После такого радушного приема мы не раз заходили в дома бедняков, и нам никогда не отказывали. Так мы дошли до польской границы. Там, переходя вброд небольшую речку, мы наткнулись на охрану. Нас обстреляли. Прячась от пуль, мы кинулись врассыпную, а когда стрельба затихла, я уже не смог найти своих товарищей. Оставшись один, я стал идти днем. Заходил в населенные пункты, в самые бедные дома, и меня там кормили, предупреждали об опасностях пути. Вскоре раненая нога сильно разболелась, я не мог идти дальше. К вечеру я доковылял до какой-то деревни и зашел в крайний дом. Хозяин-поляк отнесся ко мне с участием — в 1939 году он сам побывал в немецком плену и знал, что это такое. Хозяин спрятал меня на сеновале, но, поскольку деревня находилась неподалеку от железнодорожной станции и специального тоннеля для правительственных немецких поездов под усиленной охраной СС, долго держать беглеца в своем доме хозяин не мог. Узнав, что из-за сильной [271] боли в ноге я не могу идти, он посоветовал мне сесть на поезд, причем не доходя до станции, на повороте, где из-за подъема поезд сбрасывает скорость. Туда он меня и проводил.

К сожалению, залезть в поезд на ходу я не смог и, попрощавшись с хозяином, поплелся к станции. На подходе к станции, увидел я деревянный навес и решил под ним подождать, когда тронется первый состав. Меня заметили. К навесу подошли двое, но не решились зайти внутрь. «Как будто кто-то прошел?» — по-польски проговорил один из подошедших. Второй промолчал. Постояв немного, они повернули обратно. Вскоре тронулся состав, я запрыгнул на тормозную будку и поехал. Провожая меня к поезду, хозяин предупредил, что через три станции находится военный объект. Нужно было сойти, не доезжая до него, но поезд нигде не останавливался. Перед самым объектом вагоны замерли. Только собрался я соскочить на землю, как услышал грубый окрик: «Хальт!» («Стой!»). Я спрыгнул по другую сторону вагона и побежал вдоль поезда. Часовой, по свою сторону состава, за мной. Деревянные лагерные колодки громким стуком выдавали меня. Тогда я присел за колесом вагона и стал наблюдать за своим преследователем; как только он пробежал мимо меня, я рванул вправо, в сторону населенного пункта. Солдат услышал мой топот и с криком «Хальт!» выстрелил мне вслед. У самого населенного пункта я заметил на шоссе двух мужчин. Зная, что польские деревни по ночам охраняются патрулями из местного населения, я залег неподалеку от дороги. Место было ровное, и они наверняка заметили меня, но подходить не стали. Перекинувшись парой фраз, просто пошли дальше. Когда [272] между нами образовалось расстояние метров в пятьсот, я пересек дорогу и вошел было в село, но на окраине внезапно столкнулся с молодым парнем. От неожиданности мы оба испугались и бросились в разные стороны. Так я покинул село, даже не войдя в него.

На окраине села текла речка, и я решил перейти ее вброд. Вошел в холодную воду по грудь, почувствовал, что сильное течение начинает меня сносить, а ноги сводит судорогой. Кое-как вылез из воды и пошел вдоль берега. К рассвету нашел лодку и переплыл на другую сторону. Дальше идти не смог, вынужден был спрятаться — двое суток провел в хлебах, затем тихонько побрел дальше. Страшно хотелось есть и не менее страшно — пить. Я зашел в один из домов, где встретил меня один хмурый хозяин. На ломаном украинском я спросил у него дорогу, но он тут же задал мне встречный вопрос:

— Вы с Украины?

— Да, — ответил я.

— Вы в 1959 году убивали польских военнопленных, которые шли из России! — громко закричал он.