Один рыжий, один зеленый. Повести и рассказы. - Ирина Витковская

И вот в руках у Мишель две кукольные головки, непонятным образом оживающие: Инфанта, возвышаясь, плывёт над Карликом, гордо неся свой точёный подбородок, а он, восхищённо улыбаясь, семенит рядом, глядя ей в лицо снизу вверх, и не может налюбоваться…

– И они ходят по саду среди цветов, вот так… Она в полном осознании своей красоты и величия… и он… влюблённый в неё, как в самый… прекрасный цветок. В сущности, они совсем ещё дети – обоим по двенадцать лет. И он для неё – находка, диковинка, ведь действие происходит в Средние века, когда карлики и уродцы были… живыми игрушками у правителей…

– А он? Совсем дурак, – влюбиться в принцессу?

– В Инфанту. Он – наивное существо, только-только привезённый из глухого леса, где жил со своим отцом с рождения, никогда не покидая его… Он никогда не видел своего… отражения, поэтому не знает, что он урод. Думал, она любуется его танцем. Любит.

– Ничем хорошим, я так понимаю, окончиться это не могло?

– Не могло, – Мишель вздохнула. – Он всё-таки… увидел себя в зеркале…

– И?..

– И умер. Разорвалось сердце.

– А она?

– Она? Разозлилась, представь себе. И приказала: пусть отныне ко мне приходит играть только тот, у кого нет сердца!

Мишель повернула обе кукольные головки лицом к себе и на секунду задумалась. Роман был потрясён последней фразой и тоже никак не мог подобрать слова. Наконец выдавил:

– Это… кто же у нас такой затейник? Кто это всё придумал?

А сам был готов к тому, что она сейчас вздохнёт, рассеянно улыбнётся, и легко скажет: я!

– Оскар Уайльд. «День рождения Инфанты», – Мишель встала со скамейки и аккуратно положила на краешек с нетронутым снегом кукольные головы, – мы зря ждём троллейбуса. Без пяти двенадцать. Опоздали.

– Пешком? – встрепенулся Роман.

– Я… к папе пойду, – мягко улыбнулась Мишель.

И Роман подумал: да, правда, до мастерской отца идти ведь минут пять…

Медленно-медленно они пошли к мастерской, вдыхая арбузный морозный дух, оставляя узорчатые следы на тоненько припорошенном снежной кисеей асфальте. Золотые шары фонарей сказочно светили сквозь мельчайшее нежное серебрение, висящее в воздухе.

Вошли в высокую квадратную арку дома. Фонари не горели, двор подсвечивался только светом из окон немногочисленных квартир, где ещё не спали, лампочками над подъездами и мерцающими белым сугробами.

Подъезд, в котором лифт в мастерские, – в самом конце дома, на отшибе, встретил их вовсе разбитой лампой над козырьком. Они молча, не сговариваясь, остановились и застыли метрах в пяти от подъездной двери.

И вдруг Роман почувствовал, как она невесомо тронула его за рукав – как тогда, в мастерской… Роман сначала замер, а потом медленно оглянулся. Рядом никого не было. Мишель лежала в сугробе, устремив серьёзные немигающие глаза в небо. Роман медленно упал рядом с ней и замер, не двигаясь. Холодные снежинки нежно щекотали щёки и шею. Их обоих вдруг накрыло бескрайним звёздным куполом, чёрным зонтом с мириадами сияющих дырок, уютным и пугающе далёким одновременно. Они лежали вдвоём в центре сугроба, в центре двора, в центре Земли, в центре Вселенной, поперхнувшейся тишиной.

Время остановилось. Они лежали рядом, не касаясь друг друга даже кончиками мизинцев – и всё же вместе, будто обведённые незримым кругом, в том мире или в этом, Роман не понимал да и не думал об этом ни секунды.

Вдруг раздался непонятный шорох. Лохматая собачья башка возникла неизвестно откуда, заслонив звёздное небо. Огромная жизнерадостная дворняга поочерёдно заглядывала им в лица. Собачья шерсть щекотала лбы, язык мотался в опасной близости от их глаз.

Мишель засмеялась и выбралась из сугроба. Пёс в один прыжок оказался рядом и положил лапы ей на плечи. Роман резко сел в снегу, а Мишель кружилась, хохоча и обнимая вставшую на задние лапы собаку.

– Ничего… ничего, – она задыхалась от смеха, – не бойся. Это он меня… на танец пригласил. – И тихонько запела: – Тарам-парам, парам, пам-па…

– А венские вальсы – его конёк, – пробурчал Роман и тоже рассмеялся.

Сознание вдруг услужливо разместило в голове моментальный снимок – собачью морду в ледяных сосульках и прижавшееся к ней посеребрённое тончайшим морозным конфетти сияющее девичье лицо в сбившемся набок белом капюшончике.

Дворнягу звали Боцман, он был старым знакомым Мишель и сразу дал понять, что рассчитывает на ужин и ночлег, а та и не думала отказывать. Роман проводил их до подъезда и потопал домой.

От центра до юга – двадцать минут пешком. Очень хорошо, что не ходил троллейбус – Роману хоть чуть-чуть удалось утихомирить мощно ухающий молот в груди. А вот «тарам – парам…» звучало в голове, даже когда он лёг в кровать, оно не давало уснуть до утра, а утром пришло вдруг на память: «Так пусть отныне ко мне приходят играть только те, у кого нет сердца…» И видеоряд: смеющаяся Мишель обнимает пса – чёрные звёзды глаз в лучах слипшихся от мороза ресниц – две белые пуховые варежки на фоне тёмной собачьей шерсти.

Новогодняя ночь прошла шумно: было много маминых и папиных друзей, толкотни, бардовских песен под гитару, криков, фейерверков. Роман старался поддерживать в себе это лихорадочное веселье: много смеялся, говорил, подпевал, но всё чаще норовил под любым предлогом вывалиться на балкон. И замирал там, отделённый от всех балконной дверью, задрав голову вверх, упираясь глазами в звёздный купол. Ему очень хотелось думать, что где-то там, он был почти уверен в этом, стоит сейчас на узкой тропинке между сугробами напротив своих окон Мишель и тоже смотрит в небо.

Но с жутким треском лопалась тишина звуком очередного салюта, сопровождаемого очередным же восторженным воплем, и тогда Роман вздрагивал, моментально замерзал и падал спиной в привычное тепло квартиры. Секундный выдох – и вот он снова готов смеяться и шутить, и хлопать кого-то по плечу, и таскать бегом на кухню горы тарелок…

В каникулы увидеть Мишель не удалось совсем. Художка не работала, соваться во двор казалось неудобным – торчать там на голом белом снегу, когда негде укрыться, он не хотел. Роман с раннего утра до позднего вечера пропадал в кузне. Валерьян конструировал бесконечные станки для гнутья металлического прутка – трёхгранного, четырёхгранного, они вместе их осваивали. Потом, усталые, они шли в «чистый» угол с креслом и табуреткой, листали бесчисленные альбомы по искусству, солидными стопками громоздившиеся на краю необъятного верстака. Роман вытягивал свои любимые – «Альфонс Муха», «Модерн в архитектуре», «Ар-нуво. Прикладное искусство» и подолгу изучал особенности архитектурных деталей и росписей, делал эскизы… Валерьян только восхищённо крутил головой.

«Город-памятник стилю модерн – так со смехом говорил Кощак о Бердышеве. И правда, изысканным особнякам в югендштиле, украшающим исторический центр города, могли бы позавидовать даже некоторые столицы. Складывалось впечатление, что в самом начале века и город, и купцы не знали куда девать деньги, поэтому, хвастаясь друг перед другом, выстраивали здания, одно другого красивее.

Дома сохранились не лучшим образом, если только в хозяевах у них не числилась мэрия, городской суд или прочие небедные городские субъекты. Роман любил разглядывать эти здания с детства. Знал и мог воспроизвести по памяти каждое полукруглое окно, украшенное веером павлиньих перьев, любой фрагмент решётки городского сада. Он с ужасом ждал, когда начнут ломать деревянные кварталы, потому что примерно представлял, что будет воздвигнуто на их месте. Вот если бы можно было оставить свободные пространства, заполнить их деревьями, грамотно затянуть ажурными оградами с гнутыми, плавными линиями, вернуть фонари с фотографий начала прошлого века и кованые скамейки… Роман точно знал, как это можно сделать.

И знал об этом не он один. На ту новогоднюю выставку в «Звёздочке» Мишель принесла акварель под названием «Мечта о Бердышеве», которая представляла собой вид на главную площадь города – бывшую Соборную. Это была именно мечта – она отменила все не устраивающие её строения – бетонное здание обкома партии и военкомат времён позднего Брежнева, современную высотную дуру банка, сияющую мёртвыми, синими, как мыльные пузыри, стёклами. Остались Дворянское собрание, реальное училище, здание Страхового общества, синие звёздные купола Покровского собора…

В последний день каникул Роман немного побродил по своим любимым местам, сфотографировал в сотый раз уже сфотографированное им раньше, хотя всё же нашёл новые интересные ракурсы некоторых знакомых объектов… И, вздохнув, привычно нырнул в надоевшую до зубовного скрежета школьную жизнь…

Первый же день в школе не задался. Десятые-одиннадцатые на шестом уроке разделили на мальчиков и девочек и потащили на профилактические беседы – мальчишек в актовый зал, девчонок – по кабинетам к классным руководителям. Что там Александра Валентиновна (Аля-Валя) вкручивала в головы прекрасной половине, Роман не знал да и не интересовался. В актовый зал на этот раз был вызван врач-венеролог, под скептические улыбки и неприличные комментарии присутствующих прочитавший свою лекцию.