Рейс туда и обратно - Юрий Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Семь с половиной баллов, старпом, — сказал Куликов, склонившись над вахтенным журналом. Он раскачивался и притоптывал. — Без строгача мне не обойтись. Может, скинем два балла?
— Неужели такому тебя мог научить дед Иван? Пиши как есть. Внизу добавь: действовал по распоряжению старшего помощника капитана. Я подпишусь.
— Тогда «строгача» влепят вам, чиф.
— «Строгачами» я облеплен, как рыба чешуей. Что капитан?
— Кажется, спит...
— Кажется?
— Видите ли... гм, когда был самый напряженный момент, мне вдруг показалось, что в каюте капитана послышались шаги, понимаете? Я заглянул в каюту, и мне показалось... — Жора сделал ударение на этом слове, — что капитан стоит у окна и глядит, как доктора тянут к траулеру. Понимаете?
— Я все понимаю, Жора. — Русов задумался, потер лицо ладонями. — Тебе все это показалось. Да вот и Степан Федорович. — В рубку вошел второй помощник капитана. Начиналась его, с ноля до четырех утра, «пенсионерская» вахта. Русов опять растер лицо, в голове все еще трепыхалась странная мысль: «Поспешил, поспешил», но в чем он поспешил? Когда? Ах, вот в чем дело, поспешил тогда, когда сказал «Коряку»: «Вот и все позади». Как же он так? В океане так не говорят, вот океан и подкинул историйку с доктором. И Русов сказал: — Ну вот, полагаю, кажется, с этой бункеровкой уже все позади. Степан Федорович, буду у доктора, если что, звякни.
В свежей красной рубахе, закинув ногу на ногу, доктор сидел в кресле возле низкого столика.
На столе было расстелено сырое полотенце, чтобы во время сильной качки посуда не сыпалась на палубу.
Глаза у доктора лучились. Пухлые губы расплывались в улыбке. И Русов заулыбался: доктор был вечно радостен, говорил всегда шумно, бурно; ему постоянно надо было что-то делать. И вот на промысле сидеть без дела не пришлось.
— Ах, как я поработал! — громко сказал доктор, как только Русов закрыл за собой дверь. — Чертовски сложная была операция, Колька! Острая, зазубренная стружечка пробила роговицу и погрузилась в стекловидное тело глаза. Но я все сделал превосходненько. Три часа провозился! Так хорошо, что я практиковался и в глазной хирургии, И Анка...
— Кто такая?
— Кто? Да, я ведь еще не сказал — врачишка траулерная. Длинненькая, тоненькая... Как она переживала, какими она глазищами глядела на меня. Ну как на бога-спасителя. Ведь она терапевт! Так вот — это она мне помогала при операции. И когда все завершилось — рухнула в кресло и заплакала. А потом вскочила, обняла .меня и поцеловала... — Доктор засмеялся, запыхал сигаретой. — Целует меня и выкрикивает: «Это я за больного, за больного!» А мне стало весело, и я ее обнял и тоже целую и говорю: «Да-да, и я за больного, за больного!» А больной в этот момент шевельнулся на столе и просит: «Анечка, уж и меня бы поцеловали... за меня?» Аня засмеялась, покраснела и говорит: «Пойдем, Толечка, ко мне, поужинаем. Сил нет, как есть хочется!» Отправили мы больного в госпиталь, сели за стол, а тут и капитан приходит с помполитом. И только собрались немножко посидеть, вдруг мерзкий голос по радио: «Приемка топлива окончена. Доктора просят срочно вернуть на танкер». Это ты, злодей, торопил?
— Не видишь, что в океане творится? — Русов вспомнил, как ветер и волны уносили плотик с доктором от танкера, вздрогнул, осекшимся голосом сказал: — Толик, мы же чуть-чуть тебя не потеряли...
— Чуть-чуть! — вскричал доктор. — Ах, это «чуть-чуть»! Оно всегда нас выручит, это «чуть-чуть»! Выше голову, капитан...
— Старший помощник.
— Будешь капитаном, будешь. Выше голову, мы живы, черт побери, а сейчас необыкновенно, бурно живы, потому что были на самом краешке гибели!
— Ты, а не я, Толик, ты.
— И ты тоже. Погибни я — и в тебе что-то погибло бы.
— А какого черта ты не запалил фальшлеер?!
— А вдруг бы вы промахнулись с разворотом, проскочили мимо меня?! Вот тогда бы и запалил, чтобы увидели, где я, для повторного подхода. И хватит об этом. Что нам смерть? О жизни поговорим, Коля, о женщинах, любви. — Доктор замолк, откинулся к спинке кресла, прислушался. «Элла» набиралась мощи. Гул ветра и волн становился все грознее. Вздрагивая, замедляя ход, словно упираясь во встречную волну, танкер шел куда-то в темень, а доктор продолжал с воодушевлением: — Да, жизнь! Все прелести жизни познаешь по-настоящему лишь тогда, когда есть риск, опасность, вот что я тебе скажу! Ах, Анечка... — Доктор стукнул себя, по левой стороне груди. — Что-то вот тут горит. Что именно? Ты прости, что я так много болтаю... Да-да, что именно? Уж не втрескался ли я в нее, а? Ну и что? Пусть! Коля, ведь я одинокий мужик, и мне так порой недостает человеческого тепла. Тепла и доброты женщины. — Доктор замолк, снял очки, протер их платком. — И вот теперь я буду вспоминать о ней, а она обо мне. Кстати, и она одинокая... И кто знает, может, возьму да и махну к ней? Там, на суше, а? Адрес она мне оставила.
Зазвонил телефон. Русов поднял трубку.
— Капитан говорит. Зайди, — услышал он.
— Открывай консервы, — сказал Николай доктору. — Я мигом.
— Э, я ведь лекарство капитану добыл. — Доктор вынул из кармана плоскую коробочку: — Как раз то, что так нужно нашему мастеру. Тут все: и успокаивающее и снотворное. Ему бы сейчас как следует выспаться. Дашь сразу две таблетки.
Капитан лежал на койке. Он вяло махнул рукой, показал: присядь на край. Русов вынул из коробочки две таблетки, налил в стакан воды и дал капитану. Тот кивнул, понял, что доктор привез лекарство, проглотил таблетки, сморщился, запил. Полежав несколько минут, повернулся, посмотрел в лицо Русову.
— Еле медицинскую комиссию прошел. Кто знает, может, последний рейс, а? — Он сжал веки. Шумно вздохнул. — Скажи, как жить без соленой воды?
— Я вас понимаю, капитан. Не надо лишних слов.
— Спасибо. Ты, молодец, Коля. Все делаешь правильно, ты уже готовый капитан. Помоги-ка, милый. — Горин сел в койке и, скривившись, потянул с себя тельняшку. Русов помог. Удивленно присвистнул. В пятый рейс идут вместе, но как-то не приходилось видеть капитана раздетым: в тропиках он не загорал, в одном душе не мылись. Левое плечо капитана было покалечено, стянуто темными, грубыми рубцами. Глубокий провал на предплечье правой руки, шрам на животе, рубчатая метка в районе сердца. И россыпь синих мушек в верхней части груди. Капитан, поймав взгляд Русова, усмехнулся. — Атлас военных действий, а не тело, Коля. Плечо мне покорябало осколком под Либавой, там меня война прихватила, Коленька. А руку продырявило в декабре сорок первого на льду Ладожского озера. Я тогда пулеметчиком на БПА по льду катался...
— БПА? Что это такое?
— Большие пулеметные аэросани, Коля, «Дорогу жизни» от фашистских лыжников прикрывали. Носились, гады, по льду, как привидения белые.