Бедные дворяне - Алексей Антипович Потехин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да это все хорошо. А на что станем свадьбу-то играть? У меня денег нет.
– Ну уж, не был ему век свой отцом, так нечего тебе и об этом думать: как-нибудь все схлопочу. Вы у меня только старуху-то как не разбейте: она старуха умная, рассудительная. Слава Богу, хоть нынче год-от хорош, да дело-то осенью делается: хоть есть что в амбаре-то показать; а кабы весной, так, пожалуй бы, пустые сусеки пришлось показывать.
Все то, что увидела Прасковья Федоровна в Охлопках, приехавши туда, не совсем ей понравилось, но ей так хотелось видеть свою Катерину за барином, что она решилась не изменять данному слову. Притом за ней так ухаживали, отец обещал в очень скором времени после свадьбы отделить Никанора, выстроить ему особенный дом, купить лошадь и корову. О дальнейшей судьбе зятя и дочери Прасковья Федоровна имела свои собственные соображения, которых до времени никому не высказывала. Таким образом судьба Катерины была решена. В Охлопках снова опять помолились Богу, вновь ударили по рукам и назначили день свадьбы.
Устроив таким образом судьбу своей дочери, Прасковья Федоровна очень скоро после свадьбы подробно узнала всю бедность, все недостатки дворянской семьи, в которую отдала свою дочь. Оказалось, что у молодого даже не было необходимого платья. Сначала она утешала себя надеждой, что отец, по условию, выстроит особенную избу и отделит Никанора и что с помощью ее и тетки разживется; но дни шли за днями, прошла зима, наступила весна, а о постройке новой избы не было и помина. Прасковья Федоровна несколько раз начинала об этом речь с отцом и теткой, но под разными неубедительными предлогами дело откладывалось. Вся семья была очень довольна Катериной, как неутомимой и послушной работницей; Наталья Никитична ни минуты не давала ей сидеть без дела. Зимою бездействие мужчин не было очень заметно, но когда пришли полевые работы и Прасковья Федоровна увидела, что всю работу свалили на ее дочь и зятя, а отец и младший сын из-за них ничего не делали, ей стало больно и обидно: она решилась настоятельно переговорить со стариком.
– Что же, сватушка, подумываете ли вы об отделе-то? – спросила она однажды.
– Когда тут теперь думать об этом, Федоровна, сама видишь – летнее время: работа горячая, а я буду думать об отделе… Вот зима придет, там видно будет.
– Да что вам об работе-то думать: у вас все Никанор Александрыч с Катериной сделают, – возразила она с горечью. – И Иван-то из-за него только шаты[4] продает, Никанор-от за всех за вас один работает.
– Не грех ему и поработать за отца-старика, не за чужого.
– Да я не к тому и говорю; пускай его работает; что молодому парню и делать, как не работать, не зубоскалить же целый день, как ваш Иван… А вот вы бы об нем и подумали… Ну, пускай, дом – до зимы, а теперь хоть бы лошадку да коровку ему купили, теперь не кормом их кормит, в стаде сыты будут, а все бы у него была своя собинка… И вам бы легче: не все вдруг заводить.
– Какое уж дело теперь скотину покупать; теперь лошадь-то вдвое заплатишь, по осени дешевле.
– Да ведь уж осень прошла и зима прошла, не купили: говорили, что корма не станет, кормить нечем; ведь, и на эту зиму тоже будет. А вы как бы купили ему теперь лошадь-то, так он хоть бы паровое-то про себя вспахал. Отдаете же в кортому[5] за бесценок. Да у вас земли сколько впусте лежит, а ведь вы от земли кормитесь. Ведь уж у Никанора Александрыча теперь своя семья завелась, надо ему и про себя промышлять.
– Да что он теперь станет паровое-то пахать без навоза? У нас земли не такие; без навоза ничего не родится, только семена погубишь.
– Новь-то бы поднял, так, может бы, и без навоза родилось.
– Пошибет все травой.
– Ну да не стану с вами спорить в этом, мое дело женское. Ну так на своей-то бы лошади он хоть бревна бы стал пока возить, как бы вы ему на стройку лесу купили, а на вашей-то Иван все бы полевое-то обделал, чем шататься-то.
– Так, так все вдруг: и лошадь купить, и корову, и бревен; очень уж жирно будет.
– Так как же, Александр Никитич, ведь надобно же вам и об нем подумать: ведь не век же ему с женой жить работниками про вашего Ивана.
– Да что вам дался Иван?… На Ивана-то только у меня и надежды. Он захочет, вдвое сделает против Никанора-то, даром что тот – бабий хвост. Да и то сказать: мне до Никанора и дела нет, он отдан тетке на руки; сама она его взяла, своим выводком считает, сама она его женила, она с вами дело делала – с нее и спрашивай. А мне про Никанора негде взять, вот вам и сказ.
– Так неужто уж он не сын тебе, неужто век-от свой ничего не заслужил, не заработал?
– Не долог еще его век, немного я от него службы видел, а уж в отдел захотел.
– Да ведь это ваше обещание было, Александр Никитич…
– Не мое, а теткино: она к тебе ездила, она тебе наобещала, с нее и спрашивай. Хочет жить у меня – так, пожалуй, живи: я с своего хлеба не гоню, а не хочет – ступай на все четыре стороны, обеими руками благословлю, только не жди от меня ничего, да и дать мне нечего. Вот и разговорка вся…
Сказавши это, Александр Никитич встал и вышел из избы, крепко хлопнувши дверью.
– Так что же это такое, Наталья Никитична, на что же это похоже? – спрашивала Прасковья Федоровна, обращаясь к тетке. – Что вы из дочки-то из моей хотите сделать: в батрачки, что ли, я вам ее отдала? Как же это, что она угла своего не будет иметь, век свой у Ивана под началом будет, а еще тот женится, так на жену его рубашки стирать, что ли, будет? Что мне в том, что вы дворяне-то?… Может быть, в ней в самой не рабская кровь течет, а такая же благородная. Да разве я на то ее к вам отдала? Да и отдала ли бы я ее, как бы ты не наобещала с три короба?
– Ах, Федоровна, да отстань ты, отстань: разве я сама-то рада, да
