Старые истории - Нина Буденная

— Кузнецов к вам просится, — доложил мне Коля Кравченко.

— Пускай заходит, — пригласил я.

— Нет, он просит вас выйти во двор, — таинственно прищурился Коля.

Я вышел. Передо мной стоял улыбающийся Кузнецов, стоял уверенно и с достоинством. В поводу он держал гнедого темно-рыжего жеребца, крупного, мощного, с благородной головой и синими добрыми глазами.

— Семен Михайлович! Примите от меня в подарок Казбека. Он будет вам верным боевым товарищем. Очень надежный конь. Конечно, не такой заметный, как ваш, да зато никто брехать не станет, что брал вас в плен.

Я с благодарностью принял подарок: какой же кавалерист откажется от такой великолепной — я-то уж знаю! — лошади?

Боевая судьба развела нас с Кузнецовым. А встреться мы с ним позже, я бы еще сто раз сказал ему спасибо за Казбека. На этом жеребце я отвоевал всю гражданскую, верой и правдой он служил мне до самой своей смерти. Он стал главной лошадью в моей кавалерийской жизни, хотя ездил я на многих: к сожалению, лошадиный век гораздо короче человеческого. Вторым, почти столь же любимым, стал Софист. Но Софист — для мира, для праздника, он нервен и пуглив. А Казбек — под пули, под шашки, в огонь и в воду. Мы ведь и людей на эту чашу весов бросаем, не так ли?

Маршал Егоров

Удивительное дело — слухи. Они возникают неведомо где и несутся, бегут, заползают во все щели, обрастая подробностями, приобретая реальные очертания, и в конце концов общая убежденность, придавая им черты правдоподобия, заставляет уверовать в них как в истину.

В детстве моем донские станицы облетела ужасная весть: по степям огненный удав котится. Как котится? А так, колесом, от хутора к хутору, от станицы к станице. Во всех закутках шептались женщины, да и станичники от них не отставали. Шушукались, с опаской посматривая в степь. Все трепетали.

И вот однажды под утро вышел на крыльцо своей хаты по каким-то своим надобностям наш платовский казак Емченко и в предрассветной мгле увидел: из-за плетня заглядывает к нему в ограду огромная змеиная голова. Докатился! Емченко не растерялся, схватил двустволку и из обоих стволов шарахнул по змею. Голова долой! Подошел он посмотреть на поверженного врага — а это его сапог, который он вечером на кол надел для просушки. Станица неделю хохотала. Вместе с сапогом погибла и легенда об удаве.

Это в мирное время. А в тяжелое, военное — чего только не наслушаешься, чего только не придумают, чего только кому не придет в голову.

…Сменилось в армии командование. Время на редкость тяжелое: начало 1919 года. Оно тяжелое вообще — страна молодая, хозяйство разрушено, кое-кто саботирует попытки коммунистов навести порядок, гражданская война выматывает силы. И тяжелое оно, в частности, для нас — положение на фронте 10-й армии чрезвычайно сложное. Если в двух словах, то перешедший в наступление противник отбросил наши части на севере от Царицына и вышел к Волге. От общего фронта 10-й армии отрезан один из боевых участков и завершено полуокружение Царицына. И противник на этом не собирается успокаиваться. Он активно действует еще и против центрального участка обороны нашей армии.

А командование, как я уже сказал, сменилось. Вместо Климента Ефремовича Ворошилова назначен Александр Ильич Егоров.

Ворошилова бойцы любили. Он и с людьми поговорить умел, и беду их чувствовал, как свою, и происхождение его ни у кого не вызывало сомнения: бывший рабочий, революционер, коммунист, в тюрьме не раз сидел за наше народное дело. А тут вместо него кто-то новый. Да на фронте нелады. Ну, люди и нервничают.

Я Егорова еще и в глаза не видел, а уже столько про него наслушался — не знаю, чему верить. Не без того, что и враги здесь наши действовали, какие-то истинные события из жизни командарма толковали так, что это могло насторожить даже самого сознательного.

Ну, во-первых, полковник царской армии. Ладно, не единственный он царский старший офицер, вставший на сторону республики, — многие так называемые военспецы преданно служили ей. Но ведь были известны и другие случаи, когда бывшие офицеры и генералы использовали доверие народа, чтобы нанести ему вред. Эти люди заставляли настороженно относиться и к тем, другим. Я думаю, честные офицеры, которые выбрали своей дорогой борьбу за светлое будущее и свободу народа, немало страдали от незаслуженного недоверия простых людей. Но кто виноват?

Царские офицеры еще в германскую скомпрометировали себя в глазах солдат. Бездарно воевали. Мы, так называемые нижние чины, все их ошибки замечали, и это никак не способствовало сохранению уважения к офицерству. Были, конечно, исключения, были любимые командиры, но ведь это только мы их любили, те, кто знал. Так сказать, непосредственное окружение. Но если они оказывались в других воинских частях или соединениях, на них распространялось общее недоверие и настороженность. Когда еще они докажут, что у них чистое сердце и светлые мысли?

Я или мои товарищи красные командиры, в прошлом рядовые солдаты, унтер-офицеры или фельдфебели, могли проиграть любое сражение, и бойцы нашли бы этому массу объяснений: и не повезло, и погода была неподходящая, и противник превышал нас численностью бог знает во сколько раз. В крайнем случае, скажут, что командовать не умеет, давай, мол, другого. Но если потерпела поражение часть, во главе которой стоял бывший офицер, сразу — предатель!

А тут во главе армии полковник. Слухи носились самые наиподробнейшие. Егорова в них наградили генеральским чином. Доподлинно сообщалось также, что он притащил с собой тринадцать генералов и сто восемьдесят бывших офицеров. Меня эта математическая точность всегда приводила прямо-таки в детский восторг. Ну откуда такие данные? Почему тринадцать генералов, а не девять, почему не сто восемьдесят три офицера, а сто восемьдесят?

Позднее, когда я ближе познакомился с Егоровым, он довольно подробно рассказывал мне о себе. Он действительно был полковником царской армии, а между тем родители его были бедными мещанами. Это кое о чем говорит. Значит, он был талантлив, если его «ничтожное» происхождение не помешало продвижению по службе. И по той же причине удачлив: скольким талантливым людям «низкое» происхождение не дало раскрыть свои дарования!

Егоров был строевым полковником. А это значит — всегда на передовой, всегда в гуще боя вместе со своими солдатами. Германская война наградила его четырьмя ранами.

Не был Егоров чужд и политической борьбы. Правда, партию он выбрал для себя не совсем подходящую — социалистов-революционеров (эсеры). Но были в их программе кое-какие привлекательные пункты, а название партии так просто очень революционное. На это дело многие попадались. У нас в Приморском драгунском короля датского Христиана IX полку тоже кое-кто в эсерах ходил. Однако название названием — дело делом: Егорова за его политические взгляды из армии попросили. А он только военную службу и знал. На что же прикажете жить дальше? Пришлось ему покрутиться. Мыкался, мыкался он и предпринял шаг, который способен украсить любую биографию. Не сделать ее весомее в смысле количества героических свершений — у Егорова их и так достаточно, — а придать ей романтический характер, что ли. Итак, Егоров поступил в провинциальный оперный театр. Певцом. Голос у него был низкий, сильный. Он как крикнет: «За мной, вперед, марш, марш!» — белые просто вздрагивали и застывали. Но до этого он, значит, голос свой использовал по прямому назначению. Только со слухом у него было неважно, орет почем зря.

С чего я это взял? Конечно, я опер и различных партий из них тогда не знал. Где мне было. Но русские песни пели мы не раз — и на фронте, и позже. Так он один петь не мог. Ему обязательно надо было, чтобы кто-то мелодию вел. Он ей очень чутко следовал и тогда, конечно, пел почти профессионально. Я Александру Ильичу не постеснялся, высказал свои сомнения насчет качества его слуха, а он говорит:

— Семен Михайлович, вы, наверное, думаете, что в опере поют только люди с первоклассными музыкальными данными. Но ведь такое идеальное сочетание — наличие абсолютного слуха и хорошего голоса — встречается реже, чем хотелось бы. Чаще у человека есть что-нибудь одно. Но ничего, они там, в опере, по-своему с этим борются.

Не знаю, как уж там они с этим борются, а мне пришлось тогда бороться со слухами, которые выставляли Егорова в малоприглядном свете. Даже пришлось кое с кем круто поговорить. И попросту припугнуть. Сказал:

— Тех, кто эту чушь распространяет, нужно судить как агентов врага! Человек, который в такой ответственный момент борьбы с белогвардейщиной назначен командующим 10-й армией, обороняющей Царицын, пользуется доверием партии.

А тут вскоре собрал Егоров совещание командиров дивизий и начальников боевых участков. Я, естественно, тоже там присутствовал. Егоров был мужчина видный, крупный, но, если откровенно, не красавец. Лицо совсем простое, прямо скажем, не генеральское. Но его сочный, хорошо поставленный голос придавал ему солидность, держался он просто и уверенно.