Год в Провансе - Питер Мейл

Мне пришло в голову, что, если объединить их усилия, у нас окажется достаточно мышечной массы, для того чтобы затащить во двор каменный стол. Я обратился к ним с таким предложением, и все радостно согласились. А почему бы и нет, сказали они. Почему бы и нет, в самом деле? Все выбрались из кухни и сгрудились у стола, покрытого толстым слоем изморози. Шесть пар рук одновременно взялись за плиту, и шесть пар мышц одновременно напряглись, пытаясь поднять ее. Плита не шелохнулась. Потом каждый обошел вокруг стола и задумчиво поцокал языком, но только Меникуччи сумел заглянуть в суть проблемы. Камень — пористый материал, сказал он. Сначала он пропитался водой, как губка, потом вода замерзла, камень замерз, земля замерзла. Voilà! Теперь стол не сдвинуть с места. Надо подождать, пока он оттает. Кто-то легкомысленно заговорил о ломах и паяльной лампе, но Меникуччи решительно заявил, что все это patati-patata, что, вероятно, означало то же, что «чушь». Все вернулись на кухню.

Шесть дней в неделю наш дом был полон шума и пыли, и поэтому воскресенья стали еще более желанными, чем обычно. В воскресенье мы могли проспать до половины восьмого — часа, когда собаки требовали, чтобы их вывели на прогулку. В воскресенье нам не надо было выходить на улицу ради того, чтобы поговорить друг с другом. И наконец, в воскресенье мы могли утешать себя тем, что конец всего этого хаоса и разрушения стал еще на неделю ближе. Вот чего мы не могли сделать в воскресенье — так это приготовить праздничный, тщательно продуманный воскресный ланч, как это положено во Франции. Поэтому, используя неудобство нашей временной кухни как предлог, в воскресный полдень мы радостно отправлялись в ресторан.

Перед этим, для того чтобы разжечь аппетит, мы некоторое время читали священные книги гурманов и постепенно привыкли все больше и больше полагаться на справочник Го-Мийо. Спору нет, Мишлен тоже очень хорош и без него ни в коем случае нельзя путешествовать по Франции, но в нем вы найдете только сухую статистику: цены, рейтинги и фирменные блюда. Го-Мийо дает более сочные и колоритные сведения. Из него вы узнаете все о шеф-поваре: молодой он или старый, где учился, успел ли заслужить признание, и если да, то почивает ли на лаврах или продолжает экспериментировать. Справочник расскажет вам и о жене шефа: приветлива она или glaciale.[49] В нем имеются сведения об интерьерах и о наличии красивого вида из окна и открытой террасы, о качестве сервиса и основной клиентуре, о ценах и атмосфере и — часто с мельчайшими подробностями — о меню и винной карте. Конечно, в справочнике попадаются и ошибки и он не свободен от предубеждений, но всегда интересен, забавен, а кроме того, написан живым разговорным языком и поэтому может служить отличным учебным пособием для таких новичков, как мы.

Справочник за 1987 год включал в себя пять с половиной тысяч ресторанов и отелей, и однажды, просматривая его, мы натолкнулись на любопытное заведение, расположенное в городке Ламбеск, в получасе езды от нас. Ресторан размещался в перестроенной мельнице, шеф-поваром в нем была женщина, о которой говорилось, что она «l'une des plus fameuses cuisinières de Provence»[50] и ее стиль был назван «pleine deforce et de soleil».[51] Уже одно это служило вполне достаточной рекомендацией, но больше всего нас заинтриговал возраст шефа: ей исполнилось восемьдесят лет!

В серый и ветреный день мы отправились в Ламбеск. Мы до сих пор чувствовали себя немного виноватыми, если в хорошую погоду сидели в помещении, но сегодня наша совесть могла быть спокойна. Воскресенье выдалось холодным и неприветливым: улицы городка казались неопрятными из-за не стаявших пятен старого снега, и редкие прохожие спешили из булочной домой, нахохлившись и прижимая к груди свежие батоны. Отличная погода для плотного ланча.

Просторный зал со сводчатым потолком был еще совершенно пустым. В нем стояла красивая и старая провансальская мебель: тяжелая, темная, отполированная до блеска. Большие столы располагались на приличном расстоянии друг от друга, что обычно встречается только в самых дорогих столичных ресторанах. Из кухни доносились голоса, бренчание посуды и вкусные запахи, но нас явно еще не ждали. На цыпочках мы двинулись к выходу, решив пока выпить что-нибудь в ближайшем кафе.

— Вы кто? — раздался голос у нас за спиной.

Из кухни вышел старик и теперь разглядывал нас, щурясь от яркого света. Мы объяснили, что заказывали столик пару дней назад.

— Тогда садитесь. Вы же не станете есть стоя. — Он широким жестом обвел зал и столы.

Мы послушно сели. Через пару минут старик вернулся с двумя меню и неторопливо присел за наш столик.

— Американцы? Немцы?

Англичане.

— Хорошо, — кивнул он. — В прошлой войне я воевал вместе с англичанами.

Мы почувствовали, что удачно сдали первый экзамен, а если правильно сдадим и второй, старик, возможно, позволит нам почитать меню, которые он до сих пор держал в руке. Я спросил, что он нам посоветует.

— Да что угодно, — ответил он. — Моя жена все готовит отлично.

Он вручил нам меню и ушел встречать новых посетителей, а мы со сладострастной дрожью пытались сделать выбор между барашком, фаршированным травами, daube,[52] телятиной с трюфелями и загадочным блюдом под названием fantaisie du chef.

Старик опять подошел к нам, присел, выслушал заказ и кивнул:

— Как всегда. Мужчины обычно выбирают fantaisie.

Я попросил подать маленькую бутылку белого вина к первому блюду и такую же красного — ко второму.

— Нет, — решительно возразил старик, — так не пойдет.

Он сообщил нам, что пить надо красное Кот-дю-Рон из Визана. Хорошее вино и хороших женщин делают в Визане, пояснил он, а потом поднялся и принес бутылку, добытую из огромного старинного буфета.

— Вот что вы будете пить.

Позже мы заметили, что и на других столиках стояло именно это вино.

Старик поднялся и неторопливо удалился на кухню. Наверное, это был самый старый метрдотель в мире, а сейчас он передавал наш заказ самому старому работающему шеф-повару. Кажется, из кухни доносился и чей-то третий голос, но другого официанта в зале не было, и мы не могли понять, как два человека, которым на двоих исполнилось сто шестьдесят лет, справлялись с такой непростой работой. А тем не менее народу в ресторане все прибывало, и никаких перебоев в обслуживании не случалось. Неторопливо и с достоинством старик делал свое дело, кругами обходил зал и иногда присаживался за столики, чтобы поболтать с клиентами. Когда очередное блюдо было готово, мадам звонила в колокольчик, а ее муж шевелил бровями, притворяясь, что сердится. Если старик не спешил, колокольчик звонил все более и более настойчиво, и тогда он отправлялся на кухню, ворча себе под нос: «j'arrive, j'arrive».[53]

Еда оправдала все наши ожидания и посулы Го-Мийо, а старик оказался прав насчет вина. Оно нам очень понравилось, и к тому времени, когда на стол поставили тарелку с маленькими кругляшками козьего сыра, замаринованного в травах и оливковом масле, мы уже допили бутылку. Я заказал еще одну, маленькую, и официант взглянул на меня неодобрительно:

— А кто поведет машину?

— Моя жена.

Старик опять направился к буфету.

— У нас нет маленьких бутылок, — сказал он, ставя вино на стол. — Можете выпить вот досюда. — И пальцем провел посреди бутылки воображаемую линию.

Кухонный колокольчик перестал звонить, и сама мадам, улыбающаяся и раскрасневшаяся от жара плиты, вышла в зал и спросила у нас, хорошо ли мы поели. На вид ей нельзя было дать больше шестидесяти. Они стояли рядышком, и рука мужа лежала у нее на плече, а она рассказывала нам, что та мебель, что стоит сейчас в зале, это ее приданое. Они любили друг друга и любили свою работу, а мы, выходя из ресторана, думали, что, возможно, старость — это не так уж и страшно.

Штукатур Рамон лежал на спине на неустойчивой платформе под самым потолком. Я протянул ему бутылку пива, и он перевернулся на бок, чтобы удобнее было пить. Лично мне казалось, что в такой позе невозможно ни пить, ни работать, но он уверял, что привык.

— Да и все равно, нельзя же стоять на полу и кидать штукатурку на потолок, — объяснил он. — Тот парень, что расписывал Сикстинскую капеллу — ну, знаете, этот итальянец, — он, наверное, пролежал на спине не одну неделю.

Рамон допил пиво (пятую бутылку за день), отдал мне пустую тару, вежливо рыгнул и вернулся к своим трудам. Он работал неторопливо и ритмично: мастерком намазывал штукатурку на потолок, а потом кистью руки выравнивал ее. Он утверждал, что, когда закончит, потолок будет выглядеть так, словно ему по крайней мере сотня лет. Рамон не верил в валики, распылители и вообще в любые инструменты, кроме мастерка, собственных рук и собственного верного глаза. Как-то вечером, когда он ушел, я проверил все оштукатуренные им поверхности при помощи спиртового уровня. Они оказались безупречными, но при первом же взгляде на них делалось ясно, что это не дешевая штамповка, а ручная работа. Рамон был настоящим художником, и я не жалел потраченного на него пива.