Гордость - Иби Зобои
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну тебя, Дженайя, прекрати, – бормочу я себе под нос.
Впрочем, Эйнсли не двигается с места, а через некоторое время к нему пробирается Лайла и тоже начинает танцевать.
– Так-так. Ничего себе! – возмущается Дженайя.
– А твоя сестричка времени зря не теряет, – замечает Шарлиз.
Музыка меняется, темп ускоряется, а Лайла вместо того, чтобы оставить Эйнсли в покое, хватает Кайлу, и они заключают его в круг.
– Этого не хватало, – фыркаю я. – Где папуля-то, когда он нужен?
– Да они просто дурачатся, – успокаивает меня Шарлиз.
Эйнсли ведет себя невозмутимо – можно подумать, тринадцатилетние дурищи набрасывались на него и раньше. Он знает все танцевальные движения, хотя и не совсем попадает в такт, – но от этого делается только симпатичнее. Я злюсь на себя за подобные мысли.
Замечаю, что Дарий тоже следит за ними. Правда, он не покачивает головой под музыку, не улыбается, даже не смотрит на ребятишек. Просто стоит на тротуаре, сложив руки на груди, с таким видом, будто слишком хорош для всей этой ерунды.
– А вон его младший брат, тот, в белой рубашке. Дарий, – просвещаю я Шарлиз. – Я его терпеть не могу.
– Он же вроде здесь совсем недавно, – откликается она.
– Верно, но ты только посмотри на него!
– Я, кажется, тебя понимаю. Какой-то он деревянный. Да и второй тоже. Но Эйнсли хоть старается. Давай, познакомь меня!
И тут Лайла вдруг подходит к Дарию и начинает танцевать перед ним. Я со своего места вижу, что нос его сморщен, уголки губ приподняты, брови нахмурены – как будто сестра моя вызывает у него отвращение. Лайла ничего этого не замечает.
– Лицо его видишь, Шарлиз? Такая вот семейка – все равно что белые. – Я начинаю подниматься с крыльца.
– Зи! Отстань ты от них. Они просто дурачатся!
Не обращая внимания на слова Шарлиз, я бегом спускаюсь с крыльца, проламываюсь сквозь толпу танцующих ребятишек и прямиком направляюсь к Лайле. Хватаю ее за руку, оттаскиваю в сторону.
– Зури, ты что, обалдела? – верещит Лайла.
– Прости, пожалуйста, – обращаюсь я к Дарию, а потом уже поворачиваюсь к сестре: – Ты полегче давай. Больно ты ему нужна такая.
– Да мы просто танцевали, – отвечает она, потирая предплечье.
– Нет, вы не просто танцевали, потому что он на тебя смотрел как на кучу дерьма.
– Прости, что? – Дарий приподнимает брови.
– Ладно, прощаю, – говорю я, глядя на него сбоку.
Лайла тем временем вырывается и уходит к своим подругам. Но я с этим типом еще не закончила, поэтому бросаю на него убийственный взгляд. Дарий откидывает назад голову и смотрит на меня так, будто это я что-то не то сделала.
– Я прошу прощения. Ты как думаешь, ты с кем разговариваешь? – спрашивает он.
– Я с тобой разговариваю, Дарий Дарси! И я видела, как ты смотрел на мою сестру.
– Она ко мне сама прицепилась. И я не знал, что она твоя сестра! – Голос у него ниже, чем мне запомнилось, и у него легкий акцент, но какой – непонятно. Явно не бушвикский, да и вообще в Бруклине так не говорят. – И не надо со мной так разговаривать. Я не какой-нибудь пацан из вашего райончика.
Я вскидываю голову и старательно озираюсь – слышал ли еще кто эти слова.
– Уж в этом не сомневайся. – Я смеюсь. – Я, блин, знаю, что ты не из наших пацанов. И совершенно неважно, сестра она мне или нет. Ты же с ней знаком! Если бы ты дал себе труд на нас посмотреть, ты бы заметил. Но, я так понимаю, воспитание за деньги не купишь, да?
Разумеется, на это ему ответить нечего. Он двигает подбородком, смотрит на меня, вокруг меня и даже, кажется, сквозь меня. И наконец говорит:
– Да, я понял, что мне тут не рады.
А потом отворачивается и уходит к себе в дом.
Я смотрю Дарию в спину, чувствую, что ногти впиваются в кожу на ладонях. Глубокий вдох, чтобы выпустить отрицательную энергию, – этому меня научила Мадрина. «Будь рекой, плыви по течению» – так она говорит. Праздник только начался, еще не хватало, чтобы Дарий Дарси своей заносчивостью испортил мне настроение. Я выдыхаю.
А пока я не смотрела, Дженайя пошла танцевать с Эйнсли. Она будто в дремотной дымке, он притягивает ее к себе. Пошлость какая – и Дженайя, похоже, влипла. Я скрещиваю руки на груди, щурюсь.
Если Дженайя – наша сладкая карамель, которая слепляет нас воедино, то я – защитная сахарная оболочка сверху. Всякому, кто захочет съесть сестричек Бенитес, придется сперва надломить мое сердце.
Глава пятая
Я сижу на крыльце и никак не могу сочинить это несчастное заявление в колледж – слова будто летают вокруг головы, поднять ее, что ли, и выловить их по одному.
Перемены. Деньги. Учеба. Работа. Свобода. Семья. Дом.
Если напрячь слух, можно услышать, как шум Бушвика медленно-медленно стихает. Умолкает. Сестры не верят, когда я им говорю, что хотя у нас тут по-прежнему шумно, но с каждым летом в районе делается все тише и тише. Как будто музыкальные звуки, наполнявшие мой мир, по одному лопаются пузырьками и исчезают в пустоте молчания. В Бушвике все, кто прожил здесь долго, музыканты, и с уходом каждого из них мы теряем по звуку.
А из меня ничего не выливается. Ничего не падает с пальцев. Я со вздохом захлопываю крышку ноутбука, и тут, скрипнув входной дверью, выходит Дженайя, в сандалиях из полосок кожи, с только что выбритыми, блестящими от масла ногами. Я, даже не глядя на нее, догадываюсь, что на лице у нее любимая летняя мерцающая косметика, на губах блеск.
– Ты чего вырядилась? – спрашиваю я.
– Я не вырядилась. – Прикидывается тупой.
Мне достаточно одного взгляда, чтобы подтвердить свою правоту. Дженайя ничего на это лето не планировала: ни работы, ни практики, – так что ей совершенно некуда двигать попу в середине дня в июльский понедельник. Однако телефон ее то и дело гудит, и она лихорадочно пишет эсэмэски, прямо как перед концом света. Кстати, подруг у Дженайи немного. Вернее, те две, которые у нее были, здесь больше