Эхо северных скал - Тамоников Александр

Старый рыбак заканчивал работу, когда к нему подошел незнакомец. Шелестов поздоровался, спросил про старшину артели Кузьмича и предложил покурить «своих». Старик смотрел приветливо, видать, не ждал беды от гостя. Да и вообще народ на Севере, как понял Максим, был приветливым, беззлобным. Жизнь тяжелая, все друг другу помогали как могли, а эта взаимопомощь помогала выживать всем. Она и сплачивала, и делала рыбаков человеколюбивыми. Старик с уважением покрутил в пальцах папиросу из коробки, которую ему протянул Шелестов. Прикурили на ветру от одной спички и уселись на старых сетях, брошенных на камни.

– Ты, мил человек, по какому делу к старшине нашему? – поинтересовался старик. – По личному или по государственному?

– А что, Кузьмич у вас уполномочен в поселке и по государственным делам? – улыбнулся Шелестов.

– Уважают у нас его, – кивнул рыбак. – В обиду сироту не даст, в любом споре найдет золотую серединку. Да и по хозяйству понимает. Мы же живем одной семьей здесь. Зима наступит, так, почитай, полгода ни нам выбраться нельзя, ни к нам доехать. Сообча живем, коммуной!

– По государственному, отец, по государственному, – заверил Максим, пряча улыбку и затягиваясь папиросой. – Надо же ему рассказать, как война идет, а то народ ведь спрашивает Кузьмича! Какие задачи государство и коммунистическая партия ставят перед народом и его руководителями, перед такими вот, как ваш Кузьмич.

– Это правильно, там понимают в Москве, – снова кивнул старик. – А как ты сам-то считаешь, мил человек, скоро война-то кончится али как? Что же это: наша армия так слаба иль враг силен? Мы ж вроде всегда немца били, а до того и француза били.

– Трудно сказать, отец, когда война окончится. – Шелестов стал серьезным. – Армия наша не слаба, ты не переживай. Сильнее нашей армии во всем мире нет. Все страны в Европе оружие сложили, все покорились Гитлеру, одни мы сражаемся. И ведь ладно бы покорились, сдались, так они вместе с фашистом на нас идут. В том и сложность, отец, что мы против всей Европы воюем. А все потому, что никому не хочется, чтобы наша страна была сильной. Боятся нашей силы во всем мире, отец. Только не простые люди боятся, а их президенты и банкиры. Им бы нас на куски порвать и по карманам рассовать. Ведь богатая наша Родина, отец, очень богата ресурсами. Завидуют нам, знают, что, подними мы голову, и тогда во всем мире начнут верить в доброе, в честность. Боятся западные правители, что их народ захочет с нашим дружить. Вот и настраивают против нас с малых лет своих детей. Так-то. Непросто этот мир устроен. Долго нам еще драться. Но что нам Гитлер, одолеем его! Придет время – и одолеем. Он уже не так силен, как два года назад. Самое тяжелое потом будет – страну восстанавливать, мир восстанавливать.

Баркасы стали возвращаться к вечеру. Хотя летний полярный день мало чем отличался от дня обычного. Солнце опускалось к горизонту и, так и не зайдя за него, снова поднималось утром. Кузьмич, выставив вперед свою черную с проседью бороду, зычно распоряжался на берегу. Работа закипела. На берег сносили рыбу, растягивали для просушки и починки сети. Шелестов терпеливо ждал, когда рыбаки потянутся к домам ужинать и отдыхать. Женщинам же почти весь вечер и ночь разбираться с рыбой. Какую солить, какую на ледник[5] спускать.

– Вон как! – Кузьмич покачал головой, осторожно, с уважением возвращая Шелестову удостоверение личности. – Из Москвы аж?

– Из Москвы, – кивнул Максим. – Не успел с вами вчера поговорить, вот пришлось догонять. А мне о вас много Елизавета рассказывала. Славная девочка, работящая.

– Лизавета? Ну, это личность у нас известная. Всем мужикам пример, не то что бабам. Серьезная не по годам. Мы уж стараемся помогать ей. Так что за дело-то у вас ко мне?

Они сидели за столом из струганых, тщательно выскобленных досок у самой печки. В топке уютно потрескивал огонь, у плиты суетилась жена, за окном в вечерней тишине где-то покрикивал сосед, стучали топоры. Жизнь текла в этой глуши своим чередом, как будет течь еще долго и после войны. На столе появилась бутылка мутного картофельного самогона, горшок с вареной картошкой, жареная рыба, темный хлеб, нарезанный ломтями рукой самого хозяина.

– Дело такое, – выпив по стаканчику, мужчины начали серьезный разговор. – Ты, Кузьмич, тут голова, старшина, как тебя величают. Вот я тебе и приехал рассказать, чего тебе опасаться, куда посматривать и о чем беспокоиться.

Рыбак солидно кивнул, с пониманием свел сурово брови и потянулся налить еще по стаканчику. Шелестову понравилось, что Кузьмич не испугался, не насторожился, а воспринял такое начало разговора с московским гостем как само собой разумеющееся. Из Москвы так просто не приедут. Тут дело важное!

– Корабли ходят по северным морям от Мурманска до самого Владивостока, на другой конец страны, – продолжал Максим. – А еще к нам везут помощь наши союзники по борьбе с фашистами. Оружие везут, военную технику, лекарства для армии, машины. Так вот немцы охотятся за такими кораблями, норовят потопить. Вот и хочу предупредить, Кузьмич, тебя и твоих рыбаков. Немцы хотят в скалах на берегу или на островах найти укромное место, где устроят базу для своих подводных лодок. Ходить из Германии каждый раз сюда опасно, многие подводные лодки топят наши корабли, да и переход долгий опасный в этих морях. Вот и хотят они устроить базу, где могут отдыхать, ремонтироваться, заправляться. А заодно, если потребуется, высаживать в этих безлюдных местах своих разведчиков и диверсантов, которые потом будут пробираться к обжитым местам, к заводам и дорогам.

– Ишь ты, хитро удумали, – согласился рыбак. – Ежели наши корабли прижмут, так они не к себе станут прорываться, а нырнут в скалы, меж островами да в бухтах затаятся, где все готово для них! Вон как!

Максим стал расспрашивать, не видели ли рыбаки в море чужих судов, может, именно подводную лодку видели. Не приходилось ли им встречать чужаков, незнакомых людей. И тут Кузьмич с усмешкой посмотрел на собеседника.

– Так такой вот чужак у меня в артели в море ходит, рыбу с нами ловит.

– Слышал про чужака, – заявил Шелестов. – Елизавета говорила. Расскажи, что за чужак.

– Нашли мы его на берегу позапрошлым летом. Лежал, мокрый. Ясно, что из воды выполз. Видать, с какого-то корабля или лодки. Беда. Думали мертвый, а он живой, ну мы его подобрали, в сухое переодели, согрели. Горячим чаем отпаивали. Думали, не выживет, а у него организм сильный оказался, покашлял, конечно, но выжил. Беда только, память человек потерял. Не помнит ничего: ни кто он, ни откуда. Имени своего и то не помнит. А как оправился, мы его в артель к себе взяли. Оказалось, что море знает человек хорошо, привычное оно ему. Так и прижился. Мы его Матвеем стали звать.

Утром на берегу Кузьмич подошел к высокому немолодому мужчине в клеенчатой брезентовой куртке. Взяв его за локоть, старшина стал что-то говорить. Мужчина слушал его, опустив голову, потом обернулся и посмотрел в сторону Шелестова, сидевшего на перевернутой лодке. Кузьмич еще что-то строго добавил и ушел по своим делам. Высокий рыбак постоял, опустив голову, о чем-то глубоко задумавшись, потом не спеша двинулся в сторону Шелестова.

– Вы хотели со мной поговорить?

– Да, хотел, – Шелестов похлопал ладонью по днищу лодки рядом с собой. – Садитесь. Вас Матвеем зовут?

– Да, так зовут, – сдержанно ответил рыбак и, прищурившись, стал смотреть на море. – Точнее, так в артели меня зовут.

– А настоящее ваше имя?

– Не помню, – спокойным ровным голосом ответил Матвей. И, помолчав, спросил: – Почему вы меня расспрашиваете? Вы из милиции или НКВД?

– Ага, значит, что такое милиция и НКВД, вы помните, – усмехнулся Шелестов.

– Узнал после того, как меня подобрали и вернули к жизни местные. Из прошлого я ничего не помню.

Максим смотрел на этого человека, на его остроносый строгий профиль и никак не мог избавиться от мысли, что этот человек из другого мира. И говор у него не рыбацкий, не мужицкий. На вид Матвею лет пятьдесят, хотя обветренное лицо, постоянное пребывание на море тоже не способствуют чистоте кожи. Но по разговору как минимум он человек городской, с образованием. Кузьмич рассказывал, что он море знает, приметы различные морские. Бывший моряк, но руки у него без наколок, а простые моряки любят колоть себе всякие символы, гордятся ими. «Надо узнать, – решил Шелестов, – не пропадал ли позапрошлым летом сотрудник какой-нибудь дрейфующей полярной станции или моряк с полярного судна. Подозревать в нем немецкого агента, таким вот хитроумным способом легализовавшегося здесь летом сорок первого года, как раз перед началом войны, наверное, глупо. Что ему тут делать, что разведывать и что при случае он может взорвать? Склад с рыбой вот у этой артели? И живет он тут безвылазно почти два года. Поведение для разведчика странное.