Когда-то там были волки - Шарлотта Макконахи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Жаль вас расстраивать, — говорит Стюарт действительно с сожалением, — но у нас нет ни времени, ни лишних рук, чтобы лечить животное без гарантии, что оно оклемается и будет на нас работать. А теперь, прошу нас извинить, милочка, мы лучше избавим скотину от страданий.
Мое сердце бьет тревогу, кровь бурлит в жилах и стучит в ушах, так что я не могу ясно мыслить.
Стюарт направляется к лошади, Амелия неохотно плетется за ним. Лэйни отворачивается, не желая смотреть, но спорить не решается.
— Я куплю ее, — выпаливаю я.
— Что вы говорите, милочка?
— Сколько вы за нее хотите?
— Собираетесь купить ни на что не годную лошадь?
— Да.
— Зачем?
Да чтоб вам всем пусто было. Что за кретинские вопросы?
Я не отвечаю. Стюарт смотрит на Лэйни, потом на Дункана, и в его взгляде мелькает подозрение, будто бы он чего-то не улавливает.
— Три тысячи.
Амелия прыскает.
— Перестань, Стюарт.
Он не отрывает от меня глаз, и я понимаю, что мужик сообразительнее, чем кажется.
— Это превосходный мустанг, и я потратил много времени, чтобы объездить лошадь.
Да, и нашел ей отличное применение.
— Но сейчас она тебе не нужна, — напоминает мужу Лэйни. — И никому не нужна.
— Это не делает ее бесполезной, — отвечает Стюарт. Потому что видит: я очень хочу спасти лошадь.
— Тысяча, — предлагаю я. — Он поворачивается к стойлу и жестом зовет за собой Амелию. — Хорошо. Три.
Стюарт улыбается и снова протягивает мне руку. Трех тысяч у меня нет, но я все равно ее пожимаю.
— Я приеду за лошадью утром.
— Мы с Лэйни будем ждать вас на кофе с кексом, — радостно говорит он, как будто он только что и не облапошил меня самым возмутительным образом.
На губах Лэйни нет даже намека на улыбку. Это меня смущает: я думала, она почувствует облегчение от нашей сделки.
— Так, значит, все довольны? Стюарт? — спрашивает Дункан.
— Я на седьмом небе, — коварно улыбается великан.
— Лэйни, тебя это устраивает?
— Да, спасибо, — отвечает она, и когда на лице у нее внезапно расцветает сияющая улыбка, мне приходит в голову, что она улыбается только неосознанно. — Не будь я такой идиоткой, мы бы не попали в этот переплет.
— С кем не бывает, — говорю я.
— Я тоже сто раз оставляла ворота открытыми, — подхватывает Амелия. — Со всяким случается.
— Но не на нашенской ферме, правда? — обращается Стюарт к жене.
Лэйни качает головой.
Мы прощаемся с ними и, скрипя ботинками, направляемся к машинам. Над головой бесконечное звездное небо.
— Я приеду к тебе завтра, — говорит мне Амелия.
— Хорошо.
— Как там волки?
— Шестая и Девятый спарились.
Она издает победный возглас, который пугает меня до смерти, потом мы обе смеемся, она машет на прощание и уезжает.
Мы с Дунканом забираемся в его пикап и едем по гравиевой дороге следом за Стюартом и Лэйни. Хозяева исчезают в доме, а мы проезжаем мимо. Но вместо того, чтобы ехать дальше, Дункан останавливает пикап и выключает двигатель и фары.
— Что вы делаете?
Он не отвечает, просто устраивается поудобнее, словно готовится к засаде.
Я в недоумении.
Потом оно испаряется.
Потому что есть способ существования, нашептанный страхом, а есть такой, которым движет изрядная доля гнева, и сегодня вечером я наблюдала оба. Со времен жизни на Аляске я ощущаю их лучше, чем собственное дыхание.
— Ей угрожает опасность? — спрашиваю я.
Дункан молчит.
— Если Стюарт нас заметит, будет еще хуже. Снова получив в ответ тишину, я говорю:
— Я пойду в дом.
Моя рука на ремне безопасности, его рука на моей. Я шарю глазами по его лицу в поисках ответа. Зачем ждать здесь, если он не собирается ничего делать? Однако мы все равно молча сидим в темноте, довольно долго. Я напряженно прислушиваюсь к доносящимся из дома звукам, но ничего особенного не слышу. Только когда свет гаснет и дом проглатывает темнота, мы предполагаем, что супруги легли спать и можно спокойно уезжать. Но я боюсь, что они услышат, как мотор снова заработал, увидят фары и узнают, что мы тайком следили за фермой. Стюарта это заденет.
Я жестами показываю: развернись, подай назад.
Но Дункану эти знаки неизвестны.
— Что это значит?
— Да так, ничего.
Я обещала больше никогда так не делать. Прикусить язык. Не высовываться.
Дункан высаживает меня у моей машины в городе. Из-за вони разлагающейся крысы меня тошнит, и я с облегчением выбираюсь из пикапа.
— Я живу чуть дальше от вас по дороге, — говорит он мне. — Собственно, я ваш единственный сосед, если что.
— Спасибо. — Я невольно замечаю, что слова его прозвучали жутковато. — Вы домой?
— Заскочу на работу на пару часиков. — Он уже отвернулся и сосредоточился на темноте впереди.
— А кем вы работаете? — спрашиваю я.
— Шефом полиции.
У меня отвисает челюсть. Потом я смеюсь.
— Ну конечно! Как я раньше не догадалась?
Он улыбается.
— Хотите сообщить про болвана, которого встретили сегодня утром?
Я киваю:
— Передайте ему, что под снегом прячутся очень ценные животные. Их нужно беречь.
Он наклоняет голову:
— Ага, непременно.
Уже забираясь в машину, я останавливаюсь.
— А почему вы тогда… ну, так нерешительны со Стюартом…
— Почему я не арестовал его?
Я киваю.
— А за что?
Наутро, когда я возвращаюсь за лошадью, меня встречает только работник фермы, потому что с Лэйни произошел несчастный случай и ее отвезли в больницу.
4
Когда нам было двенадцать лет, мама начала время от времени брать нас с собой на заседания суда, куда ее вызывали для дачи показаний. Если допрос свидетеля затягивался, мы сползали на пол, ведя друг с другом молчаливые разговоры, продиктованные в основном знаками, которые Эгги недавно придумала. Она составила для нас словарь, из которого складывался целый язык жестов. После того как она изобрела обозначение для слова «стрекоза», у нас состоялась безмолвная дискуссия о том, сколько стрекоз мы можем поймать по закону, какого цвета они должны быть и какова вероятность того, что однажды ученые научатся выращивать этих насекомых до размеров, позволяющих летать у них на спине. Когда сестра сочинила знак для слова «вселенная», мы обменялись мнениями, что включает в себя данное понятие, и решили, что для одной вселенной вполне достаточно только нас двоих.
