Дом с характером - Дианна Джонс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да что ты говоришь? — Она подняла голову к потолку. — Дедушка Вильям, у вас тут можно попить чаю?
Снова послышался ласковый голос:
— Если вы в кухне, то постучите по столу, душенька, и скажите: «Чай». Если вы в гостиной, постучите по столику на колесах в углу и скажите: «Послеобеденный чай». Если вы в спальне…
Ни Чармейн, ни Питер не стали дослушивать про спальню. Они ринулись вперед, захлопнули дверь ванной, снова ее распахнули — Чармейн твердой рукой повернула Питера налево, — протиснулись в проем в кухню, повернулись, захлопнули дверь, снова открыли ее и наконец очутились в гостиной, где заозирались в поисках столика на колесах. Питер заметил его в углу и добежал туда первым.
— Послеобеденный чай! — закричал он и с размаху ударил по пустой стеклянной столешнице. — Послеобеденный чай! Послеобеденный чай! Послеобе…
Когда Чармейн подскочила к нему и схватила за занесенную руку, столик уже был уставлен чайниками, молочниками, сахарницами, чашками, лепешками, мисками взбитых сливок, варенницами, тарелками горячих гренков с маслом, горами плюшек и блюдом с шоколадным тортом. С одной стороны столика выдвинулся ящик, полный ножей, вилок и ложек. Чармейн и Питер в одну секунду подкатили столик к сыроватому дивану и уселись пировать. Минуту спустя в дверь просунулась огромная голова Потеряшки и принюхалась. Увидев столик, Потеряшка с некоторым усилием протиснулась в гостиную, после чего задумчиво и величественно подкралась к дивану и положила громадный мохнатый подбородок на спинку позади Чармейн. Питер покосился на Потеряшку и машинально передал ей несколько плюшек, которые она и проглотила в один присест, но с превеликой вежливостью.
Прошло добрых полчаса, когда Питер наконец отодвинулся от столика и потянулся.
— Здорово было, — сказал он. — Что ж, с голоду мы не умрем. Чародей Норланд, как в вашем доме получить обед? — спросил он эксперимента ради.
Ответа не было.
— Он отвечает только мне, — пояснила Чармейн не без нотки самодовольства. — А я его сейчас спрашивать не буду. Перед твоим приходом мне пришлось разбираться с лаббоком, и я падаю с ног. Пойду спать.
— А что такое вообще лаббоки? — спросил Питер. — Считается, что моего отца убил лаббок.
Чармейн была не в настроении ему отвечать. Она поднялась и направилась к двери.
— Стой, — сказал Питер. — Куда убрать все со столика?
— Понятия не имею, — бросила Чармейн. Она открыла дверь.
— Стой, стой, стой! — крикнул Питер и бросился за ней. — Покажи мне сначала мою комнату.
Да, наверно, придется, подумала Чармейн. Он же лево и право не различает. Она вздохнула. С крайней неохотой она пропихнула Питера сквозь гущу пузырей, которых в кухне стало только больше, чтобы он забрал свой ранец, а потом повернула его налево, обратно в дверь, в коридор со спальнями.
— Занимай третью, — сказала она. — Эта моя, а первая — дедушки Вильяма. Если не понравится, их тут несколько миль. Спокойной ночи, — добавила она и ушла в ванную.
Там все было покрыто инеем.
— Тьфу ты, — сказала Чармейн.
Когда она оказалась в своей спальне и натянула ночную рубашку, слегка испачканную чаем, Питер выскочил в коридор и закричал:
— Эй! Ватерклозет замерз!
Не повезло, подумала Чармейн. Она забралась в постель и тут же заснула.
Примерно через час ей приснилось, что на нее уселся мохнатый мамонт.
— Уйди, Потеряшка, — пробормотала она. — Ты слишком большая.
После этого ей приснилось, что мамонт не спеша слез с нее, что-то урча, и тогда она погрузилась в другие, более глубокие сны.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой Чармейн принимает у себя перепуганную родительницу
Проснувшись, Чармейн обнаружила, что Потеряшка пристроила свою обширную голову на постели, прямо поперек ее ног. Остальная Потеряшка громоздилась на полу белой мохнатой грудой, занимавшей почти всю комнату.
— Значит, сама ты не можешь стать меньше, — сказала Чармейн. — Придется мне что-нибудь придумать.
В ответ Потеряшка несколько раз всхрапнула по-великански, а потом снова погрузилась в сон. Чармейн с трудом вытащила ноги из-под ее головы и, протиснувшись мимо гигантского туловища Потеряшки, нашла себе чистую одежду и натянула ее. Когда очередь дошла до прически, Чармейн обнаружила, что все шпильки, которыми она обычно закалывала волосы, куда-то подевались, должно быть выпали, когда она летела с обрыва. В ее распоряжении осталась только лента. Мама всегда твердила, что приличные девочки скручивают волосы в тугой узел на макушке. Никаких других причесок Чармейн никогда не носила.
— Ну и ладно, — сказала она своему отражению в маленьком чистеньком зеркале. — Мамы здесь нет, верно? — И она заплела волосы в толстую косу, завязала ее лентой и перебросила через плечо.
Ей подумалось, что так ее отражение выглядит красивее обычного — лицо стало круглее, не такое худое и хмурое. Она кивнула отражению и пробралась вокруг Потеряшки, направляясь в ванную.
К ее облегчению, за ночь ванная оттаяла. Отовсюду тихонько капало — на трубах собралась влага, — но когда Чармейн отважилась открыть краны, то убедилась, что все в порядке. Изо всех четырех кранов текла ледяная вода, сколько Чармейн ни выжидала.
— Все равно я не собиралась принимать ванну, — сказала Чармейн и вышла в коридор.
Питера нигде не было слышно. Чармейн вспомнила, что мама всегда говорила ей, как трудно поднять мальчиков по утрам. Вот она и не разрешила себе волноваться по этому поводу. Она открыла дверь и повернула налево, в кухню — и прямо в плотную пену. Мимо нее в коридор проплыли клочья пены и большие одинокие пузыри.
— Проклятье! — сказала Чармейн.
Она опустила голову, прикрыла ее руками и вклинилась в кухню. Там было жарко, как в отцовской пекарне, когда случался крупный заказ.
— Фу! — сказала Чармейн. — Похоже, пока израсходуется один-единственный кусок мыла, придется ждать несколько дней!
Больше она ничего не говорила, потому что стоило ей открыть рот, как туда набилось мыльной пены. Пузыри лезли в нос, пока она не чихнула, вызвав пенный смерчик. Она врезалась в стол и услышала, как оттуда упал еще один чайник, но шла дальше, все так же вклиниваясь в пену, пока не натолкнулась на мешки с грязным бельем и не услышала, как задребезжали стоявшие на них кастрюли. Тогда она поняла, где находится. Она решила, что можно рискнуть и оторвать от лица одну руку, нашарила раковину и прокладывала себе дорогу вдоль нее, пока не нащупала пальцами заднюю дверь. Ухватилась за засов — на миг ей померещилось, будто за ночь он исчез, но потом она сообразила, что он на другой стороне двери, — и наконец распахнула дверь. И остановилась, жадно глотая мыльный воздух и глядя слезящимися, красными, саднящими глазами на чудесный утренний пейзаж.
Мимо нее на волю стаями вырывались пузыри. Когда перед глазами немного прояснилось, Чармейн восхищенно замерла — так красиво большие блестящие пузыри переливались в солнечных лучах, когда парили на фоне зеленых горных склонов. Чармейн заметила, что почти все они лопались, долетев до ограды дворика, как будто натыкались там на какую-то невидимую преграду, однако некоторые плыли дальше и поднимались всё вверх и вверх, как будто собирались так и лететь веки вечные. Чармейн следила за ними глазами — вверх по коричневым скалам и зеленым склонам. Один из этих зеленых склонов и был, наверное, тот луг, где она повстречала лаббока, но какой именно — было не различить. Чармейн подняла взгляд еще выше, в нежно-лазоревое небо над вершинами. День был просто очаровательный.
К этому времени из кухни наружу валил ровный мерцающий поток пузырей. Когда Чармейн оглянулась посмотреть, что там делается, то увидела, что кухня уже не забита плотной пеной, но везде по-прежнему летали пузыри, а из очага набегали все новые и новые. Чармейн вздохнула и осторожно попятилась в дом, потянулась через раковину и открыла кухонное окно. Это было очень правильное решение. Из дома повалило сразу два потока пузырей, быстрее прежнего, и во дворе появились радуги. Кухня стремительно пустела. Вскоре Чармейн уже могла разглядеть, что у раковины теперь стоят уже четыре мешка с грязным бельем — на месте вчерашних двух.
— Вот гадость! — сказала Чармейн. — Дедушка Вильям, как мне получить завтрак?
Было приятно услышать из гущи пузырей голос дедушки Вильяма:
— Постучите по стене рядом с очагом, душенька, и скажите: «Завтрак, пожалуйста».
Оголодавшая Чармейн тут же побежала к очагу. Она нетерпеливо постучала по мыльной крашеной стене:
— Завтрак, пожалуйста!
После чего ей пришлось посторониться от возникшего в воздухе подноса и нащупать очки на груди. Посреди подноса стояла шипящая тарелка с яичницей с беконом, а вокруг теснились кофейник, чашка, подставка с гренками, варенье, масло, молоко, мисочка со сливовым повидлом и приборы в накрахмаленной салфетке.