Время ангелов - Айрис Мердок

Теперь она отодвинулась и быстро стерла точно выстроенный образ купидона с поверхности. Элизабет, закончив взбивать подушки, повернулась и улыбнулась отражению Мюриель. Не улыбаясь, Мюриель все еще пристально смотрела в зеркало, как в проход под магической аркой, в блестящих глубинах которой можно внезапно увидеть призрак неземной принцессы.

Глава 5

— Пэтти.

— Да.

— Мне приготовить чай или это сделаете вы?

— Приготовьте, пожалуйста, вы.

Юджин Пешков просунул свои толстые пальцы к чайнику. Чай был очень хороший и сыпался сквозь пальцы, как песок. Он сжал пальцы поплотнее, удерживая небольшую горстку чая, и бросил его в чайник. Только несколько чаинок упало на пушистую зеленую скатерть.

Юджин только что поссорился с сыном и чувствовал себя несчастным. Он не испытывал страдания из-за страстного желания добиться чего-то недоступного. Слишком много времени он провел на самом дне общества, ни на что не надеясь, чтобы страдать от рискованной игры соблазнительных желаний и мимолетных прихотей. Ничто не лежало вне пределов его досягаемости, так как он уже давно прекратил попытки чего-либо достигнуть. Он никогда по-настоящему не беспокоился о Лео. Но сын заставлял его страдать, особенно в последнее время. Это была постоянно возникающая боль — как повторяющийся удар, — как будто поверхностная, но все время присутствующая.

Они поссорились совершенно без повода, просто потому, что Лео хотел поссориться. Лео злобно высказывался об обитателях дома, Юджин останавливал его, и Лео заявил, что у него менталитет слуги. Юджин рассердился, и Лео ушел, хлопнув дверью. Такие сцены теперь происходили часто, но каждый раз он испытывал потрясение, как впервые, когда понял, что сын может настолько не уважать своего отца, и боль шла от сознания, что сын ненавидит его. Юджин жил с сыном вдвоем с тех пор, как умерла Таня. Лео было тогда два года, и он рос любящим ребенком. Все эти годы Юджин носил или водил Лео повсюду, куда бы ни шел. У него не было иного выхода. Больше некому было позаботиться о мальчике. Лео жил на его плече, под боком, как детеныш животного, прильнувший к телу родителя. Как могла из такой тесной и нежной связи вырасти ненависть? Понятно, что теперь, когда мальчик вырос, он не хотел жить дома. Его стипендии не хватало, чтобы платить за отдельную комнату, и он, разумеется, нервничал. Юджин говорил ему, что это временно, что вполне можно потерпеть. Но в мальчике было нечто большее, чем просто раздражение, — какое-то глубокое и сильное негодование. Что же совершил Юджин, который все эти годы был его советчиком, покровителем, почти слугой, чтобы заслужить такое? Он делал ему замечания, но не грубо, слегка журил. Юджин знал, что его драгоценный сын проявлял неразборчивость в связях с женщинами, и это огорчало и возмущало его. Была по крайней мере одна беременность. Юджин однажды говорил об этом с Лео, но, по его мнению, в рассудительном, а не осуждающем тоне. Может, за это его возненавидели и наказывали? Уже некоторое время Лео не говорил с ним по-русски, а если Юджин заговаривал с ним на русском языке, мальчик неизменно отвечал по-английски. Это задевало Юджина большее, чем прямое оскорбление. Он понимал, какая разрушительная работа происходит в возмущенном юношеском мозгу. Лео уничтожил бы в себе, если бы смог, драгоценную врожденную ткань русского языка и своего русского происхождения, он навеки забыл бы, если бы смог, что он русский.

Юджина утешил визит Пэтти. Она довольно часто заглядывала в его комнату-бомбоубежище, чтобы о чем-то попросить, но на этот раз он впервые официально пригласил ее на чай, и она согласилась, так что, похоже, пробудет здесь подольше и они смогут поговорить. Он чувствовал себя с ней непринужденно, как обычно с людьми без претензий и положения. Юджин не страдал от чувства собственной неполноценности. Он был наполнен своей русской сутью так же, как англичане своей. Англичане и русские, по его мнению, сильнее, чем люди других национальностей, уверовали в свое превосходство. В этом не ощущалось никакой суеты. Все было предельно просто. Юджин не растерял за свою долгую, полную побоев жизнь изгнанника ни грана этой уверенности. Но, будучи реалистом, он иногда несколько сардонически оценивал свое нелепое самодовольство, слишком расслабленное, чтобы его можно было назвать гордостью в данной ситуации. Он так никогда и не нашел себе места в английском обществе, даже не поставил ногу на край или не просунул палец в щель. Его друзья были такими же изгнанниками и нестоящими людьми, как и он сам. Вокруг находилось достаточно аутсайдеров, чтобы самим составить общество, возможно даже лучшее. В Пэтти он узнал собрата по положению.

Сейчас он смотрел на нее. Она ссутулившись, немного напряженно сидела на нижней койке. Икона сверкала над ней, как звезда. Комната была ярко освещена, пожалуй даже слишком ярко, почти ослепительно, — Пэтти щурилась и мигала. Возможно, она принадлежала к той категории людей, которые всегда хотят оставаться в тени. Комната с ее высоким потолком и гладкими бетонированными стенами казалась тяжелой, как будто погружающейся в землю, и она действительно находилась ниже уровня земли. Длинные узкие окна занимали всю высоту стены почти до потолка. Они не были занавешены, и сейчас их наполняла туманная тьма. Внизу стояла двойная койка Юджина, стол, покрытый зеленой пушистой скатертью с длинной бахромой, кресло современной конструкции, деревянный стул и желтая фарфоровая подставка, напоминающая женскую фигуру с талией и грудью, на ней стояло растение в горшке. Юджин не знал, что это за растение, хотя оно было с ним много лет. У него были длинные склоненные ветви и блестящие сердцевидные листья, некоторые из них иногда темнели, высыхали и опадали. Оно не переносило ни воду, ни свет. Юджин нежно привязался к нему. Вместе с иконой оно составляло его собственность. Все остальные вещи были случайными.

Юджин установил электрический камин так, чтобы направить его тепло на Пэтти. Камин он включил просто для уюта, так как в комнате было уже довольно тепло из-за близости котельной. Пэтти застенчиво вертела в руках чашку, помешивая чай уже в четвертый раз. На столе, покрытом зеленой скатертью, стояла тарелка с горячими подрумянившимися, намазанными маслом тостами, запах которых наполнял комнату, и тарелка с пирожными, снаружи украшенными сахарным орнаментом, а внутри мягкими и пористыми. Пэтти взяла одно из них и положила на свою тарелку, стоявшую рядом с ней на кровати, но, казалось, стеснялась его есть. Юджин рассматривал ее.

Он видел множество девушек из Вест-Индии в автобусах или в метро, но он никогда не рассматривал никого из них столь близко и долго. Ему нравилось ее широкое плоское лицо, напоминавшее русские лица. Ее полное тело также напоминало ему о доме. Она была такой, какой и должна быть женщина, — большегрудой, монументальной. Ее бедра изгибались сначала нерешительно, а затем переходили в большую уверенную параболу, и сзади всего было в изобилии. Ее груди, обтянутые сейчас довольно тесной розовой кофточкой из джерси, выглядели как два больших, безупречно круглых плотных шара. Она сидела, чуть расставив ноги, демонстрируя полоску слегка поношенной нижней юбки там, где она была натянута на колени. Ему нравилась ее небрежная, непричесанная женственность и даже то, как туфли всегда спадали с ее ног. Он только бы хотел, чтобы она почаще улыбалась ему. Он любил этот внезапный блеск великолепных белых зубов. Она часто посматривала на него, и серьезность ее взгляда нарушала его покой. Его волновали ее очень темные глаза с огненно-красными точками в уголках и поразительно прямые черные волосы, которые парили вокруг ее головы, словно и не росли, а происходили от какого-то магнетизма.

— Здесь всегда так темно в это время года?

— Туман? Да, здесь часто туманно, хотя обычно не так долго. Он скоро ослабеет.

— Он пугает меня. И из-под земли доносится этот непривычный шум поездов.

— Скоро вы перестанете слышать поезда. Я их совсем не воспринимаю, так привык к ним. Вы почувствуете себя лучше, когда станете выходить в магазины.

Юджина начали уже утомлять ежедневные покупки для всей семьи.

— Я завтра пойду с вами.

— Ешьте, пожалуйста, свое пирожное. Оно выглядит таким печальным оттого, что вы не съели его.

Удивительная белозубая улыбка, а затем все еще застенчиво откусывается маленький кусочек пирожного.

— Наверное, вы скоро будете очень заняты. Вечера, обеды и прочее. Раз вы поселились здесь.

— О нет, священник никогда не устраивает у себя приемов.

Юджин не знал, рад он или огорчен. Он сам с собой спорил, сказать ему да или нет, если ему предложат роль дворецкого. В свое время он был дворецким, или, по крайней мере, играл эту роль с некоторым успехом. Все, кто его видел, принимали его за дворецкого, и причем за хорошего. Юджин не считал себя униженным этим маскарадом. В свое время он также играл роль посыльного в отеле, лифтера в магазине, привратника в школе и недолго бармена. Нынешняя работа вполне ему подходила. Он любил простой физический труд, любил содержать вещи в чистоте и порядке и быть предоставленным себе в своем собственном углу. Работа приносила и маленькую зарплату помимо превосходных комнат для него и Лео. К тому же эмигрантская организация платила ему небольшое пособие. Так он жил. Прежний священник требовал от него очень мало, и Юджин приобрел приятную привычку бездельничать. Ему нравилось заниматься тем, что он называл размышлениями, но он знал, что это больше напоминало мечтание. У него не было книг, кроме нескольких романов в бумажной обложке, но он постоянно читал исторические биографии, которые брал в библиотеке. У него также был маленький радиоприемник, по которому он рассеянно слушал музыку. И все же он заинтересовался новыми жильцами и внезапно почувствовал некоторое разочарование из-за того, что ему не придется играть для них роль дворецкого.