Музей Тиссена-Борнемисы Мадрид - И. Кравченко

Мастер рисовал балерин репетирующими, ожидающими своего выхода за кулисами либо, как в одной из работ серии, «Танцовщица в зеленом», выступающими на сцене и увиденными из верхней ложи. В живописи Дега большую роль играет «эффект присутствия», вызываемый у зрителя благодаря кадрированию пространства, лишенного центра, — этот прием художник заимствовал из активно развивавшегося искусства фотографии и оказавшей влияние на становление импрессионизма японской гравюры. Только одна из девушек, исполняющих танец, дана целиком, остальные — фрагментарно, главный персонаж помещен поодаль и запечатлен в мгновенно схваченном сложном ракурсе. Взгляд сверху позволял живописцу точнее отобразить движение, а зрителю — опять же представить себя находящимся на спектакле. Легкость, призрачность созданного Дега мира передают и быстрые, летучие штрихи пастели, техникой которой мастер владел виртуозно, и живые, открытые мазки гуаши. Реальность в картине словно развивается на глазах, она текуча и незавершенна, в этом и состоит ее прелесть.

Несколько летних сезонов Ренуар провел в Нормандии, в поместье своего друга и покровителя, банкира Поля Берара, где написал и данный пейзаж. В тот период крепла слава Ренуара как портретиста, но он по-прежнему увлекался и изображением пейзажей, рисуя их для себя. Природные виды живописец, будучи большим мастером пленэрной живописи, создавал на открытом воздухе, непосредственно на натуре. И в портретах художника, и в его пейзажах, при всей их праздничности, много созерцательного, они тихи и лиричны по настроению.

На картине золотое море пшеницы и масса зелени изображены как единое целое, написанное тонкими воздушными мазками: Ренуар использовал очень жидкие краски, называя их «соки», сквозь них нередко просвечивает грунт. На светоносной, играющей оттенками спелой пшеницы живописной поверхности мастер прописал розовато-белыми, красными, зелеными штрихами колосья. По небу бегут облака, а по земле — пятна света и тени. Жемчужный, шелковистый воздух окутывает поле, древесные купы, мягкие холмы. Художник воспринимал природу столь же чувственно, как и часто изображавшееся им женское тело, одухотворяя ее и в то же время понимая как нечто отдельное от человека, существующее по своим законам, вызывающее благоговение.

Одним из новшеств, возникших в европейской живописи XIX века во многом благодаря импрессионистам, была заново открытая ими поэзия обыденного человеческого существования, чью земную прелесть стремились отобразить художники. «Мне нравится живопись, которая говорит о вечности, не декларируя этого, — признавался Пьер Огюст Ренуар, — о повседневной вечности, являющей себя на углу улицы…» Оттого картины мастера напоминают мимолетные видения, даже в портретах у него много природного, стихийного. Когда Ренуар писал человека в пейзаже, он отдавался во власть растущей, цветущей и плодоносящей красоты, с которой люди существуют в гармонии, что можно видеть на примере данной работы.

Полотно было написано не за городом, как можно подумать, а в Париже, в саду арендованной мастерской на Монмартре. Друг художника, Жорж Ривьер, вспоминал: «Как только Ренуар вошел в дом, он был очарован видом на сад, напоминавший заброшенный парк». Если, например, за полвека до того романтики искали источники вдохновения в необузданной, неподвластной человеку природе, то Ренуар или Моне, люди новой, все более развивавшейся урбанистической культуры, как живописцы находили мотивы для своих работ поближе к человеку. Место дремучего леса занял заросший сад, в котором импрессионисты видели особую эстетику. В этом ренуаровском саду, где повсюду голубые рефлексы играют так, словно небо спускается на землю, гуляют женщина под светлым зонтиком от солнца и мужчина, нагнувшийся сорвать ей цветок. Едва намеченные и написанные в той же манере, что и растительность вокруг, они напоминают Адама и Еву, перенесенных в конец XIX века и вновь вместе с художником старающихся найти земной рай, аллегорией которого выглядит окружающий их чудесный уголок большого города.

Поэт Шарль Бодлер писал: «Настоящий художник — тот, кто умеет найти эпическое в современной жизни». Отыскать в ее быстро меняющемся лице непреходящие черты умел Эдуард Мане, один из основоположников импрессионизма. Представленная в музее картина принадлежит к незаконченной серии, создававшейся мастером в последние два года жизни. Он обратился к распространенному в классической европейской живописи аллегорическому изображению времен года в виде женщин, а также японской гравюре, где фигуры куртизанок воплощали различные сезоны, но наполнил старинные сюжеты новым звучанием.

Для данного полотна, воплощающего, скорее всего, лето, художнику позировала Анриетт Шабо, дочь торговца книгами. Цикл включает три версии ее портрета в костюме наездницы: профильную и две анфас. Во всех произведениях Мане, как обычно, большое внимание уделил наряду, недаром его друг Бодлер говорил, что мода есть ключ к пониманию современности. Мастер писал большими цветовыми пятнами, имея особое пристрастие к изображению темного силуэта на светлом фоне. Работа над холстом не была доведена до конца, но он производит цельное впечатление и выражает особенности манеры, в которой выделялось, по словам большого поклонника искусства живописца, Эмиля Золя, «несколько сухое и очаровательное изящество». Французский писатель отмечал: «Эдуард Мане — светский человек, и в его картинах есть черты изысканности, хрупкость и красота…»

В 1890 Винсент Ван Гог по совету брата Тео поселился в деревушке Овер-сюр-Уаз в тридцати пяти километрах севернее Парижа, где за его здоровьем наблюдал доктор Поль-Фердинанд Гаше, психиатр и любитель искусства. Мастер, несмотря на свое тяжелое душевное состояние, много работал, в том числе писал пейзажи на пленэре. Об одном из них он сообщал в письме брату: «Сейчас пишу этюд — старые, крытые соломой домики, на переднем плане хлеба и поле цветущего гороха, на заднем — холмы. Он, вероятно, тебе понравится. Я уже замечаю, что пребывание на юге помогло мне лучше увидеть север… Овер, несомненно, очень красивое место. Настолько красивое, что, на мой взгляд, мне лучше работать, а не предаваться безделью, несмотря на все неприятности, которыми может быть чревато для меня писание картин».

Бескрайние поля и особенно те, что засеяны пшеницей, также виднеющиеся здесь, — частый мотив в живописи художника, восходящий к евангельской притче о сеятеле и трех зернах, одно из которых «упало на добрую землю и дало плод, который взошел и вырос, и принесло иное тридцать, иное шестьдесят и иное сто» (Марк, 4:8). Сын пастора, в молодости серьезно готовившийся к стезе священника, Ван Гог хорошо знал Священное Писание и часто обращался к его мотивам и образам. Человеческую жизнь живописец воспринимал по-христиански, отзываясь о ней так: «Своего рода сеяние, но жатва будет не здесь».

Вдали, среди покрытых зелеными всходами весенних полей, видны веселые деревенские дома Вессенота. Высоко поднятый горизонт превращает небо в узкую полоску с летящими белыми облаками, но небесный цвет пронизывает живописные дали: он «проливается» на поля, сияющие голубыми рефлексами. Быстрая, немного нервная живопись, характерная для позднего творчества Ван Гога, создает динамичное изображение, передавая движение соков вновь пробудившейся к жизни земли. Воздух над зелеными равнинами словно напоен влагой и свежим ветром.

Поиски художниками второй половины XIX века новой живописной реальности привели одного из них, Поля Гогена, на экзотический остров Таити. Обретя свой рай на земле, он создал на полотнах чарующий мир, а заодно и новый образный язык. Уже импрессионисты, к которым поначалу принадлежал мастер, интересовались экзотикой, достаточно упомянуть оказавшую на них большое влияние японскую гравюру. Но Гоген не просто впитывал в себя чужое искусство — он погрузился в иную жизнь, одновременно продолжая воспринимать ее глазами представителя другой культуры.

Картина «В давние времена» отразила тоску европейца по «золотому веку» человеческой истории, отзвуки которого он обнаружил на далеком острове. Среди пышной растительности и сияющих красок джунглей сидят две женщины в белоснежных одеяниях, одна из них играет на свирели, а поодаль туземки танцуют вокруг статуи богини Луны. Используя новую пластически-цветовую манеру, Гоген в отличие от многих своих последователей считал ее не целью, а средством выражения волновавших его чувств и идей. Критик Сергей Маковский писал, что в картинах мастера есть «удивительно благородная монументальность композиции, и это придает им задумчивую строгость, какой-то оттенок религиозности — словно в нежной и величавой роскоши таитийских пасторалей художник прозрел вещую правду любви и смерти».