Цвет пурпурный - Элис Уокер

На ей одна рубаха цветастая надета, мною сшитая. Волосы в косички заплетены, подросток да и только. Худющая как палка, на лице одни глаза.

Мы с Мистером __ поворачиваемся к ей. Помогаем на стул сесть. Она на ево даже не смотрит. Подвигает стул ко мне поближе.

Вытащила она наугад лоскуток из корзинки. Посмотрела ево на свет. Нахмурилась. Как ты сшиваешь эти дурацкие тряпки, спрашивает.

Я отдала ей свой лоскут, сама новый начала. Стежки у ей получаются кривые и длинные, как та песенка, которую она все время поет.

Очень славненько для первого раза, говорю. Очень даже ничево. Она смотрит на меня и хмыкает. По тебе все, што я не сделай, все славненько, мисс Сили, говорит. Ты видать не соображаешь ничево. И смеется. Я голову опустила.

Не хуже она все соображает, чем моя Маргарита. Та бы взяла иглу да рот бы тебе зашила в два счета.

Все женщины разные, Тобиас, говорит она. Поверь мне.

Я-то верю, он говорит. А остальные-то нет.

Тут я впервые об остальных задумалася.

При чем тут остальные, думаю. И вижу себя будто со стороны, как сижу да шью подле Шик, и Мистер __ под боком у нас, а насупротив Тобиас со своей коробкой шикалада. И впервый раз в жизни кажется мне, што все у меня в порядке.

Мы с Софией лоскутное одеяло шьем. Напялили ево на раму и взгромоздили на веранде. Шик Эвери пожертвовала нам свое старое желтое платьишко, и я вставляю желтые лоскуты всюду, где можно. Красивый узор у нас с Софией найден, Выбор Сестер называется. Ежели хорошо получится, я одеялко ей отдам, а не дюже, так и быть, себе оставлю. Я-то хотела бы его для себя, ради желтых тряпиц, как звездочки там да сям раскиданных.

Мистер __ и Шик гулять пошли до почтового ящика. В доме тихо, только мухи жужжат, обалдевши от жары. Дремотно.

У Софии што-то на уме, вот только она сама покудова не знает што. Склонится над рамой, иголкой потыкает, потом выпрямится и таращится поверх перил во двор. Наконец иголку отложила и спрашивает, скажи-ка мне, мисс Сили, пошто люди едят.

Штобы не умереть, гаворю. А зачем еще? Есть которые едят, потому как вкусно. А есть просто обжоры. Любят челюстями поработать.

А других причин нет? она спрашивает.

Ну, бывает что с голодухи, говарю я.

Ну он-то не с голодухи, говарит.

Это кто? спрашиваю.

Харпо, гаварит.

Харпо? удивилася я.

Ну да, Харпо. Жрет как в прорву.

Может, у ево глисты?

Она нахмурилась. Не-е, гаворит, не глисты. От глистов голод, а Харпо ест, даже когда не голодный.

Что, силком в себя толкает? спрашиваю. Чево только на свете не бывает. Каждый день что-нибудь новенькое. Так у людей говорится. Я-то лично таково не особо наблюдаю.

Вчерась на ночь целую сковородку оладьев умял.

Да неушто, гаворю.

Умял, умял. И два стакана простокваши впридачу. И это после ужина. Я детей купала да укладывала. Он посуду мыл, да вместо того все тарелки облизал.

Может быть, он изголодавши был? Вы же такой народ, работаете весь день.

Да куда там, весь день, говорит. А сегодня поутру шесть яиц у ево, у черта, сожрано было. Так ему похужело после эдаково, еле до поля дотащился, ноги едва волочил. Я уж испугавши была, в обморок грохнется.

Коли София про черта заговорила, значит дело плохо. Может, ему посуду лень было мыть, спрашиваю. У евоново-то папаши за всю жизнь ни единой тарелки не вымыто.

Думаете? говорит. Харпо вообще-то ндравится посуду мыть. Правду вам скажу, он по дому поболе меня возиться любит. Я-то люблю в поле работать или со скотом. Даже дрова рубить, и то лучше. А ему лишь бы мыть да готовить, да по дому колбаситься.

Верно, говорю, готовит он нехудо. Откуда что взялось? Дома то жил, и яйца себе ни разу не сварил.

Не потому что желания не было, говорит она. Ему готовить что песню петь. Это все Мистер __, вы же его знаете.

Мне ли не знать, говорю. Да и он бывает ничево.

Это вы серьезно? София спрашивает.

Ну не всегда, конешно. Но просветы бывают.

A-а, гаворит София, ну ладно. Когда Харпо к вам придет, проследите, как он ест.

Я проследила, как он ест. Я его еще на подходе осмотрела. Он вполовину Софииного объема, но уже, вижу, брюшко наметилось.

Есть что поесть, мисс Сили? спросил с порога и прямиком к плите, где у меня кусок жареной курицы грелся, потом без остановки к буфету, за черничным пирогом. Стоит и жует, в рот пихает, и опять жует, Сливки есть, спрашивает.

Есть сметана, говорю.

Люблю сметану, говарит, и налил себе стакан.

София тебя, видать, не кормит.

Зачем вы так говорите, спрашивает он с набитым ртом.

Ну как же, обед только кончился, а ты опять голодный.

Он молчит. Рот занятый.

И до ужина не долго ждать. Часа три четыре, говорю.

Он в буфете роется, ложку для сметаны ищет.

Приметил кукурузную лепешку, и лепешку туда же, в стакан со сметаной покрошил.

Пошли мы на веранду, он уселся, ноги на перила, сметану из стакана прямо в рот гребет. Как свинья у корыта.

Ты видно почуял вкус к еде, говорю.

Он ничего не говорит. Жрет.

Я взглянула в сторону их дома. Вижу София лестницу к дому тащит, приперла к стене и на крышу лезет с молотком. На ей старые Харповы штаны напялены, волосья в платок убраны. Залезла, и давай молотком стучать что есть сил. Треск такой, будто стреляет кто.

Харпо лопает и за ей смотрит.

Потом рыгнул, извинился, отнес в кухню ложку со стаканом, сказал до свидания и отправился до дому.

И теперь, пусть хоть что кругом творится, хоть мир рушится, Харпо ест. На уме одна еда, хош днем, хош ночью. Живот толстеет, сам нет. Брюхо уже такое, будто у ево там завелся кто.

Когда рожать будешь, спрашиваем.

Ничево не отвечает. За очередным пирогом руку тянет.

Харпо ночует у нас на эти выходные. В пятницу вечером, все уже спать улеглися, слышу, плачет будто кто. То Харпо сидит на ступеньках и плачет, так и кажется, сердце у ево щас лопнет. У-у-у да у-у-у. Уткнулся лицом в ладони, по подбородку слезы и сопли в три ручья. Дала я ему носовой платок. Он выбил нос и ко мне поворотился. Гляжу глаза у него заплывшие, не глаза, а щелочки.

Што с глазами-то у тебя, спрашиваю.

Он хотел соврать, да сил видать не было.

Софиина работа, говорит.

Ты ее еще в покое не оставил? спрашиваю.

Она моя жена, говорит.

Ну и што, што жена? Раз жена, значит на ее с кулаками можно? Она тебя любит. И жена она хорошая, работящая. Собой пригожая. С детьми умеет управиться. В Бога верует. По мужикам не таскается. Что тебе еще надо?

Харпо застонал.

Штобы она делала, што я ей говорю. Как ты.

О Господи, говорю я.

Папаша тебе скажет делать, ты делаеш. Скажет не делать, не делаеш. Ежели не слушаеш ево, он тебя бьет.

Иной раз и так бьет, слушаю я или нет, говорю.

Вот именно, говорит Харпо. А София делает, чево хочет, на мои слова ноль внимания. Я начинаю ее уму разуму учить, а она мне фонарь под глаз. У-у-у, и опять заплакал.

Я у ево платок отобрала. Столкнуть его што ли со ступенек вмете с фонарем евоным, думаю. София мне на ум пришла. Ишь, с луком и стрелами охочусь, говорит.

Не всякую бабу можно бить, говорю. София как раз такая. И потом она тебя любит, она бы, может, и так все тебе сделала, что ты скажеш, ежели б ты ее попросил по-человечески. Она же не стерва, и не злопамятная. Сердца против тебя не держит.

Он сидит с тупым видом, голову свесивши.

Я его за плечи потрясла и говорю, Харпо, ты же Софию любиш. И она тебя любит.

Он взглянул на меня своими заплывшими глазками. Чаво? говорит.

Мистер __ на мне женился, штобы за детьми было присмотрено. А я вышла за него, потому как меня папаня мой заставил. Я ево не люблю, и он меня не любит.

Ты евоная жена, он говорит. А София моя. Жена должна делать, чево муж скажет.

Делает Шик, чево ей Мистер __ скажет? А он на ей мечтал жениться, не на мне. Она ево по имени величает, Альберт, а через минуту говорит, отвали, от тебя воняет. Это сейчас в ей весу нет, а коли она в тело войдет, дак одним пальцем ево с ног свалит, ежели он вздумает к ней полезть.

И надо было мне про вес говорить? Храпо враз скис и плакать принялся. Совсем худо ему стало. Со ступеньки свесился и давай блевать. Блевал и блевал. Все пироги, наверное, што за год у ево сожрано, из ево выблевались. Как ему больше нечем стало блевать, я ево в комнатку, рядом с Шиковой, уложила, он как лег, так и заснул.

Пошла я навестить Софию. Она все еще крышу латает.

Течет, проклятая, говорит.

Она у дровяного сарая дранку колет. Упрет полено в плаху и тюкает топориком. Получаются большие плоские щепки. Увидела меня, отложила топор и лимонаду мне предложила.

Я ее со всех сторон осмотрела. Окромя синяка у запястья, никаких повреждений не обнаружилось.

Как у вас с Харпо дела, спрашиваю.

Вроде жрать он поменьше стал, говорит, но это может на время.