О Достоевском: Четыре очерка - Николай Арсеньев

Здесь звучит несколько односторонняя славянофильская нотка, но в других местах Достоевский ярко свидетельствует, что и народ часто дик и безобразен и недостоин, но, по Достоевскому, народ и в грехах своих и в грязи своей знает, что есть святыня, хотя он и недостоин ее, и обращается к ней из глубины падений и из глубины покаяния своего. И в этом — его спасение [62]). Но молодежь отвергает святыню. Надолго ли? Навсегда ли? Достоевский верит, что она вернется к Тому, Кто есть спасаюшая Святыня для народа. К тому, что бесспорно свято и чисто и освящает жизнь своим присутствием, своим вхождением в жизнь мира («И Слово плоть бысть»), своим безмерным снисхождением в страждущей и состраждущей любви Своей. И этой Правде — не отвлеченной. а жизненной и реальной правде призвана служить и эта молодежь, столь жадно и искренно — и часто столь ошибочно, неверно, столь искаженно — ищущая Правды. Ибо Достоевский — мы знаем — не идеализирует однобоко эту молодежь. Он ярко рисует напр, крикливую, ограниченную, демагогически–революционную тупость (а иногда и внутреннюю пустоту и мелкую злобу) ряда ее представителей — так напр, в «Идиоте в «Бесах». В «Подростке» эта бурно кипящая в своих идеях и чувствах молодежь изображена более привлекательно. Достоевский видел обе стороны дела: и атмосферу злобной одержимости («Бесы»!) и, с другой стороны, чистоту и искренность исканий у многих и многих. И честная п искренняя молодежь поняла эту частную и суровую и духовно будяшую любовь к ней Достоевского, когда массами эта неспокойно бурливая молодежь шла за его гробом и провожала его до могилы, или когда приветствовала его так бурно и восторженно после его Пушкинской речи. Он кинул им суровые слова упрека и призыва и горячей будящей любви, и многие, многие — хотя бы полусознательно — откликнулись ему.

В Первом Послании Апостола Иоанна читаем:

«Пишу вам, дети, потому что прощены вам грехи ради имени Его. Пишу вам, отцы, потому что вы познали Сущего от Начала. Пишу вам, юноши, потому что вы победили лукавого. Пишу вам, отроки, потому что вы познали Отца. Я написал вам, отцы, потому что вы познали Безначального. Я написал вам, юноши, потому что вы сильны, и Слово Божие пребывает в вас и вы победили лукавого»… (2, 12–14).

Все возрасты согласно Апостолу призваны к общению с Богом и к познанию Его… и служению Ему. Но как–то особенно в его словах подчеркивается духовный динамизм, духовная активность юношей в борьбе за Правду против лукавого. «Я написал вам, юноши, потому что вы сильны и Слово Божие пребывает в вас и вы победили лукавого». Достоевский почувствовал, что в этом — духовное призвание молодежи и это дало ему силу со страстной любовью обличать ее и звать ее к служению любви. Его деятельность последние годы его жизни была в значительной степени призывом.

Достоевский может быть пророчески предчувствовал призвание и роль молодежи уверовавшей в Бога [63]) в грядущем духовном восстановлении России.

Миссионерская роль Достоевского среди молодежи оказалась гораздо более значительной, чем полагали (или еще полагают [64]) многие, и я думаю, что она продолжается и теперь.

IV. О религиозном опыте Достоевского

Есть отдельные великие мыслители, художники, искатели и носители и свидетели жизни Духа, которые через длинную цепь веков близки нам и говорят нам о самом главном: о Божественной Действительности, как смысле этой нашей жизни. К ним принадлежит, напр. Данте с его восприятием красоты и любви земной, как только начальной ступени к Красоте и Любви Превосходящей, — или. напр., Паскаль с его ужасом перед безответной, молчаливо зияющей пропастью беспредельного мира («молчание этих бесконечных пространств меня ужасает») и свидетельством о просветлении жизни прорывом Божественного («Feu… Dieu сГAbraham, crlsaac et de Jacob et non des savants et des philosophes… Sentiments de joie, paix… Pleurs. pleurs de joie…»).

И еще ряд других пророков и свидетелей, подобных им. К этому числу принадлежит и Достоевский. Поэтому он и близок нам теперь, сейчас, через 150 лет после дня своего рождения — может быть, даже ближе, именно теперь нам, чем тогда своим современникам. Не потому, что мы особенно «созрели», а потому, что времена созрели и потому, что свидетельство его и пророчество проявилось в сзоей значительности и силе именно теперь — в «горниле» испытаний, пережитых Россией и миром после Достоевского. Времена стали мрачнее, страшнее; вспышки света тем ярче.

У Достоевского два основных свидетельства: о смысле мира и жизни — в раскрывшейся тайне бесконечного снисхождения, более того —самоотдания Любви Божией, и о смысле страдания. Второе непосредственно связано с первым.

Достоевский все снова и снова созерцает эту тайну и свидетельствует о ней, каждый раз переживая ее всей глубиной своей души, всем страданием и вопрошанием своим, перед которым вдруг, все снова и снова раскрывается ответ: Встреча с Богом. С любящим, страдающим, побеждающим в Своем страдании и силе Своего воскресения — прощающим Богом. В этом, ведь, — конечный смысл «Легенды о Великом Инквизиторе», которая сама ведь увенчивает знаменитый диалог «Pro и Contra» между двумя братьями о Боге.

Встреча с Богом, объединение с Ним, захваченность, покоренность Его любовью, Его захватившей меня, раскрывшейся мне, покорившей меня Превозмогающей Действительностью — вот ответ, вот — смысл жизни и бытия вообше, вот — ответ на страшный вопрос о страдании. На него не может ответить обещание будущих благ: «слишком дорогой билет». Но Он, покоряющий меня, и Сам страдающий — до глубины, до невообразимой глубины — может раскрыться мне именно в Своем страдании, в Своем крайнем, смиренном, «отдающем Себя» и имеющим власть простить меня и захватить душу мою, любящем страдании, и победить меня Своею Любовью, и .исполнить меня Своей Любовью. Вот тут — преодоление и страдания и смерти, уже теперь, в этой внутренней встрече моей с Ним раскрывается мне победная, смиренная, умиляющая и покоряющая сила Его, Божественная Действительность Его и победа Его над смертью. Это пережил Алеша в этом ключевом камне или венце всего творения Достоевского, в его главе о Кане Галилейской. Алеша, заснузший на коленях в келлии почившего старца Зосимы под монотонное чтение Евангелия над его гробом, вдруг видит себя перенесенным на брак в Кане Галилейской. Он слышит голос живого и преображенного, стоящего рядом с ним, старца Зосимы:

«Веселимся, — продолжает сухонький старичок, — пьем вино новое, вино радости новой, великой; видишь, сколько гостей? Вот и жених и невеста, вот и премудрый Архитриклин, вино новое пробует. Чего дивишься на меня? Я луковку подал» вот и я здесь. И многие здесь только по луковке подали, по одной только маленькой луковке… Что наши дела? И ты, тихий, и ты, кроткий мой мальчик, и ты сегодня луковку сумел подать алчущей. Начинай, милый, начинай, кроткий, дело свое! … А видишь ли Солнце наше, видишь ли ты Его?

— Боюсь… не смею глядеть… — прошептал Алеша.

— Не бойся Его. Страшен величием пред нами, ужасен высотою Своею, но милостив бесконечно, нам из любви уподобился п веселится с нами, воду в вино превращает, чтобы не пресекалась радость гостей, новых гостей ждет, новых беспрерывно зовет и уже на зеки веков. Вон и вино несут новое, видишь, сосуды несут…»

Вино Вечной Жизни!

Такой же отблеск встречи с Господом и Спасителем схвачен Достоевским в конце знаменитого сна Версилова в «Подростке». Версилов описывает свои странствия по Европе и видит, как она все более и более отходит от своей христианской традиции, от своей веры, от сзоих духовных ценностей, вытекающих из зеры в Бога. Идет воинствующий поход на веру в Бога. И сердце его сжимается от боли в знаменитом его зешем сне, который он рассказывает своему сыну — «подростку» в минуту душевных излияний. Кончилась борьба после «комьев грязи и свистков». Наступило затишье и люди остались одни. Великая прежняя идея остазила их, тот «великий источник сил, до сих пор питавший и грезший их»… II они вдруг почузствовали, что они остались о д н и . что они осиротели. И эта любовь их. которая была устремлена на То Высшее, что давало смысл зсей жизни, зсему бытию, устремилась теперь на зсе окружающее — «на природу, на мир, на людей, на каждую былинку». И особенно Друг на друга. С нежной любовью они спешат прижать друга друга к сердцу, послужить друг другу, с нежностью обнять друг друга, зная, что все проходит без зоззрата, и они сами и их любовь. «Ибо исчезла великая идея бессмертия», любовь к Тому, «Который и был Бессмертие».

«О. они торопились бы любить, чтобы затушить великую грусть в своих сердцах. Они были бы горды и смелы за себя, но сделались бы робкими друг за друга; каждый трепетал бы за жизнь и за счастье каждого. Они стали бы нежны друг к другу и не стыдились бы того, как теперь, и ласкали бы друг друга, как дети. Встречаясь, смотрели бы друг на друга глубоким и осмысленным взглядом, и во взглядах их была бы любовь и грусть…»