Гадкий утенок, или Повесть о первой любви - Наталья Баклина

— Кто читает? — кивнула Шурочка в сторону книги.

— Я, — ответил Вася. — В армии парень один, это, так пересказывал интересно про мужика этого. Я, это, сам захотел почитать. Чё-то трудно идет, вон, и до середины, это, дойти не могу. Вторую неделю, это, разбираю.

«Может, тоже перечитать, — подумала Шурочка. — А то забыла уже, про что там. В шестом классе проглотила запоем. Попрошу у него потом».

— Хочешь, дембельский альбом покажу? — не дожидаясь ответа, Вася достал из тумбочки увесистый фолиант в бархатной вишневой обложке и гордо водрузил его на стол. — Вот! Я за него Лехе-художнику пятьдесят рублей отвалил!

«Больше, чем моя стипендия!» — Шурочка раскрыла обложку, показался лист полупрозрачной кальки. На нем разноцветными шариковыми ручками была нарисована композиция из танков, штыков, звезд и лавровых листьев, которые красиво обрамляли надпись: «Дембель 1984». Шурочка перелистнула страницу. Под ней красовался Вася в кителе и фуражке и скалил в улыбке крупные зубы. На плечах у него были какие-то дивные погоны, от которых красиво свисали шнурки, зацепленные за пуговицу где-то на середине груди.

— Ой, а что это за эполеты с аксельбантами? — спросила Шурочка.

— Чё? — не понял Вася.

— Ну, вот такие погоны и шнурки, — объяснила Шурочка. — Разве в армии так носят?

— Не, это мы с мужиками, это, специально к дембелю-то делали.

Шурочка полистала дальше. «В казарме», «Строевая подготовка», «Солдат спит, служба идет» — каждый раздел фотографий предварялся полупрозрачной страничкой из кальки, разрисованной цветными штрихами, которые складывались в затейливые виньетки и картинки. Эти картинки Шурочке нравились гораздо больше, чем однотипные фотографии: Вася в майке, штанах и сапогах сидит на кровати, Вася в майке, штанах и сапогах лежит на кровати. Вася в гимнастерке, штанах и сапогах стоит по стойке «смирно». Вася в комбинезоне и танкистском шлеме обнимает за плечи двоих таких же чумазых солдатиков.

— Во, во, вот он, Петька-то, — потыкал Вася пальцем в солдатика справа, — тот, которому хозяйство отшибло!

— Это что, самое твое большое впечатление от армии? — спросила Шурочка.

Деточки, идите чай пить! — позвала Анна Михайловна. Шурочка вышла из Васиной комнатки и мимоходом заглянула в дверь комнаты по соседству. Судя по всему, это была спальня хозяйки. В комнате царствовала двуспальная кровать с железными спинками. Она была накрыта большим розовым покрывалом с бледным рисунком, сделанным из светлых нитей. Мама называла такие покрывала «гобеленовые». В изголовье кровати красовалась пирамида из четырех подушек, накрытая сверху накидкой из тюля. На покрывале ромбом застыла салфетка, вышитая по краю красными нитками. Из-под покрывала почти до пола тянулась кайма из белой материи, тоже расшитая по краю красными нитками. Шурочка еще успела заметить коричневый полированный трехстворчатый шкаф и зеленые занавески в красных розах.

На кухне Анна Михайловна усадила их за круглый стол, накрытый клеенкой, — тоже в крупных розах. На этот раз — в желтых. Клеенка слегка скользила под пальцами, как будто была в каком-то сальном налете. Посреди стола в тарелке стопкой возвышались жаренные в масле лепешки. Рядом в блюдце нежно желтели то ли густые сливки, то ли мягкое сливочное масло. Стояли вазочки с желтым и темным, похожим на вишневое, вареньем.

— Кушай, деточка, — Анна Михайловна придвинула Шурочке чашку с чаем, — лепешечки бери, я только что сжарила. Варенье попробуй… — Она не садилась за стол, а стояла сбоку от Шурочки, нависая над столом круглым животом и мощным бюстом.

Шурочка зачерпнула «вишневое» варенье — в ложку попали круглые темные ягоды, — попробовала. Интересный терпкий вяжущий вкус, сами ягоды твердые, без косточки.

— Что это? — спросила она.

— Это черноплодка, а вот здесь, — придвинула поближе вазочку с желтым вареньем Анна Михайловна, — облепиха.

Облепиху Шурочка знала, и ягода эта ей не очень нравилась. Кислая и пахнет лекарствами. А вот черноплодка — это нечто! Шурочка зачерпнула еще ложку варенья и отхлебнула из чашки чаю. А потом, привычка такая, заглянула в чашку. На ее внутренних стенках красовался ободок каких-то желтоватых остатков, будто сливки осели. Видно, Анна Михайловна не очень тщательно помыла ее. Так, сполоснула.

Шурочка почувствовала, как варенье из черноплодки вместе с проглоченным чаем просится обратно. Она сделала несколько глубоких вдохов. Помогло.

— Ты лепешки, лепешки поешь, деточка, — Анна Михайловна плюхнула на блюдце лепешку из стопки и поставила её перед носом у Шурочки. Темно-коричневый жареный бок лепешки блестел от жира. — Вон, маслицем намажь. Свое, домашнее, в городе-то такого нету.

— Спасибо, я не хочу, — поспешно сказала Шурочка, отодвигая от себя и чашку с чаем. — Я не ем на ночь, от этого толстеют.

— Ой, деточка, да ты ж такая худенькая, чего бояться-то. — Анна Михайловна взяла лепешку из стопки, намазала ее маслом из блюдца, откусила. Шурочка заметила, как кусочек лепешки отломился и улегся на ее пышной груди, оставив масляное пятно на халате. Впрочем, хуже от этого не стало. Таких пятен на халате Анны Михайловны — фланелевом, когда-то, по-видимому, синем, а теперь почти выцветшем — было предостаточно: и на груди, и на круглом животе, и возле карманов.

— Какая же вы все-таки с Васенькой пара красивая, — продолжала, прожевав, Анна Михайловна. — Ты, деточка моя, Васеньки-то держись, он у меня хороший. Самостоятельный. Пьет в меру. Хозяйственный.

— Ты мать, это, кончай меня хвалить-то. Как на базаре меня продаешь, — откликнулся Вася, утер масляные губы и поднялся из-за стола: — Шурка, пошли еще погуляем.

— Пошли. — Шурочка с радостью выбралась из-за стола. На улице куда лучше, чем в этом не очень опрятном доме!

Вася вывел ее из избы в темные сени и вместо того, чтобы открыть двери на улицу, открыл боковую дверку и завел Шурочку в какую-то комнатку. Тьма в ней была абсолютная, не разглядеть собственной руки.

— Не боись, это моя сарайка, я в ней ночую, пока тепло. Чтобы мать, это, не будить, если поздно возвращаюсь-то, — прошептал в темноте Вася и потянул Шурочку за руку: — Пойдем!

Шурочка сделала два шага и наткнулась на лежак. Вася уже усаживал ее рядом с собой, и опять всосал Шурочкины губы, неудобно запрокинув ее голову, и уронил Шурочку на невидимую в темноте постель, и начал стаскивать с нее свитер и футболку.

Шурочка не возражала. Она изучала новые для себя ощущения мужских губ и рук на ее лице, шее, груди, животе. И только когда Вася перешел пограничную линию и начал стягивать с нее штаны, Шурочка опомнилась и запротестовала.